Борис Пинхасович: «Дирижирование для меня — основополагающий базис профессии»

Борис Пинхасович: «Дирижирование для меня — основополагающий базис профессии»
Оперный обозреватель
— Ведь у каждого человека могут быть свои фобии, я, честно говоря, не очень, люблю, холодное оружие. Я с ним далеко не «на ты», и даже не «на вы», поэтому мне это было и не с руки, и противно, а самое главное — это очень вредило вокалу, потому что петь было категорически неудобно. И в первой арии тоже… Когда ты идешь с кусками льда, он тает, ты весь мокрый, ты должен поливать этим Татьяну… Это уже идиотство, просто какая-то придурь. Понимаете, самое ужасное, когда режиссеры начинают воплощать свои комплексы, а это сейчас происходит практически поголовно. Один мой очень хороший друг навел меня на такое определение современных постановок — режиссеры просто ставят свои комплексы! Одному нужно, чтобы ты упал и сделал какие-то не очень красивые звуки, связанные либо с туалетом, либо с чем-то еще похуже, другому — еще что-то не менее противное…

Редакция журнала давно хотела пригласить в гости Бориса Пинхасовича, ведущего солиста Михайловского театра, обладателя насыщенного и вкусного, как дорогой португальский портвейн, баритона. А после его блистательного участия в мировой премьере оперы Петра Геккера «Проклятый апостол», состоявшейся в Мариинском театре, это желание усилилось.

И вот, сегодня, наконец, наша встреча состоялась. В Питере «мороз и солнце; день чудесный!». Из окна открывается панорамный вид города, внизу Сенная, за ней полыхает золотом доминанта купола Исаакия. Беседу ведет Ольга Паршукова.

Б. П. … А отсюда очень красивый вид!

О. П. Да, красота, только количество машин на Сенной немножко портят его… Если не возражаете, давайте начнем с самого начала, с детства. Вы росли в музыкальной семье?

Да, и семья, и вообще гены, - музыкальные. Более того, здесь можно говорить даже и о династии, ведь я уже третий из Пинхасовичей – воспитанников Капеллы–Хорового училища. Когда Хоровое училище заканчивал мой отец, оно еще располагалось на Мойке 20, по своему историческому адресу. Когда учился мой брат, уже переехало на улицу Мастерскую. Там же учился и я. И даже дедушка, который был заслуженным и почетным железнодорожником страны и, в свое время, руководил товарной веткой от Петербурга до Москвы, был замечательным музыкантом. Он блестяще играл на рояле, пел, а, кроме того, обладал незаурядным чувством юмора. Так что артистические способности в нашей семье на уровне генов. Очевидно поэтому мой выбор пути, направления, был предрешен, по-моему, даже еще до зачатия, и других вариантов не было, да и быть не могло. Все в семье музыканты. Мама и папа познакомились друг с другом, будучи студентами дирижерско-хорового отделения Консерватории.

Поэтому и Вы поступили туда же?

Это решение было естественным, потому что дирижерско-хоровой факультет Консерватории является следующей ступенью, на которую ты должен подняться при условии успешного окончания Хорового училища. Кроме того, дирижирование, как один из наиболее сложных видов музыкально-исполнительского искусства, как профессия, было моей страстью с детства. Я в него играл. Играл так, как дети играют в летчиков или машинистов поезда. У меня сохранились совершенно отчетливые воспоминания о том, как дома по вечерам я дирижировал выдуманными спектаклями под звучащее гениальное исполнение какой-либо оперы или симфонии. Я прекрасно помню это ощущение, эта игра тогда для меня была реальностью, в тот момент я был искренне погружен в этот выдуманный мной процесс управления пускай даже и уже звучащим материалом. Поэтому дирижирование является для меня основополагающим базисом в профессии. Все остальное: вокал, игра на каком-то музыкальном инструменте, - это уже дополнение и должно развиваться именно исходя из опыта дирижирования и знания, освоения этой профессии. Во всяком случае, это представляется правильным лично для меня. Сейчас к сожалению, дирижер - профессия безмерно дилетантская, находится в глубочайшей серости и неведении. Самовыражение под уже звучащую музыку часто подменяет основную функцию дирижера - быть диспетчером конкретной динамики, характера, темпа. Дирижирование - это такая же, как и математика, наука, потому что выстроено практически по тем же законам, дирижер должен предвосхищать, предвещать само появление музыки.

Как получилось, что Вы почти одновременно, с разницей в год, закончили дирижерско-хоровой и вокальный факультет Консерватории?

Дирижирование шло постоянно, его необходимо было освоить как основу основ. Но голос тоже параллельно развивался, поэтому нужно было серьезно заниматься и вокалом тоже. А для этого пришлось поступить на вокальный факультет. Не ради простого получения диплома о вокальном образовании, но ради того, чтобы была возможность по-настоящему сосредоточиться именно на работе с голосом, а заодно освоить и другие составляющие: сценическую речь, оперный класс, танец.

Одновременно учиться на двух факультетах, вероятно, непросто?

Безумно тяжело. Мне пришлось поступать на вокальный факультет сразу же на третий курс, минуя первых два. Естественно, при этом никто не снял с меня обязанности сдать все экзамены и все зачеты за первый и за второй курс. Плюс к этому шел уже четвертый курс Консерватории по дирижерско-хоровому направлению, и там тоже были свои задачи, впереди был госэкзамен, пятый курс. Поэтому, по сути, мне пришлось за год закончить четыре курса одновременно. Приходилось все как-то совмещать, это были муторные, страшные и в то же время, разумеется, счастливые годы. Зато пройдя такую школу, сейчас я могу сказать, что однозначно больше я учиться не хочу.

Думаю, что Вы скорее имеете в виду обучение в каком-то учебном заведении, нежели процесс учебы как таковой…

Да, учение, безусловно, и сейчас идет постоянно, оно непременно продолжается в каждом выходе на сцену. Это уже процесс самообучения, самосовершенствования. Но, что касается конкретного нахождения в профессиональном учебном заведении – баста. Учебой, в свое время, были настолько переполнены и душа, и голова, что сейчас меня вполне устраивает мое свободное творческое плавание.

Кто из преподавателей наиболее важен для Вас?

Это два человека. Прежде всего Татьяна Ивановна Хитрова - мой педагог по дирижированию. Она вела меня начиная с Хорового училища и продолжила вести потом уже в Консерватории. Она совершенно гениальный, неповторимый человек не только потому, что именно я именно у нее учился, а потому, что она женщина-дирижер и замечательный дирижер при этом. А ведь, как мы знаем, когда дирижер - женщина, это у нас в музыкальном обществе не особо котируется. Это является скорее каким-то нонсенсом для обитателей музыкальной среды.

Ну, в общем, это большая редкость.

Если дирижер - женщина, то считается, что этого просто не может быть в природе, либо если это все же есть, то уже априори что-то такое на уровне умения просто показать, где раз, где два, а где три в дирижерской сетке. Считается, что глубинное понимание и знание дирижирования как науки среди женщин еще менее распространено, чем среди мужчин. Но, в случае Татьяны Ивановны, это абсолютно не так. Она профессионал и художник высочайшего уровня, училась у легендарных мастеров, таких как Виктор Андреевич Федотов, тончайший поэт, музыкант и дирижер Михайлов Авенир Васильевич, при котором как никогда блистал хор Мариинского, и были вообще золотые времена для театра и хорового искусства в России. Татьяна Ивановна - основной мой человек, который подарил мне музыку как искусство, как мироощущение и как профессию. Кроме того, моим наставником стала легендарная Ирина Петровна Богачева. Возможность заниматься в ее классе стала для меня действительно подарком судьбы.

Это уже больше касается вокала, вероятно?

Да, это конкретно вокал. Вокальный класс Ирины Петровны. Этот человек дал мне школу, причем школу с большой буквы. Школу совершенно незаменимую и единственную, которая вообще может быть, на мой взгляд, в вокале. Потому что, как мы знаем, есть направления – итальянская вокальная школа, русская вокальная школа... Школа вокальная может быть только одна, это мое убеждение, на которое меня навела Ирина Петровна. Потому что петь можно либо правильно, либо неправильно.

На спектаклях очень заметно, как легко вы можете подстроиться в ансамблях под партнеров, быстро схватываете ситуацию в яме, на сцене. Сказывается дирижерское образование?

Конечно, это как раз то, про что я говорил. Дирижер во мне никогда не пропадает, да и куда он может деться. Я всегда невольно дирижирую на сцене, даже исполняя вокальную партию - дирижирую. Порой это сильно бросается в глаза, и мне делают замечания, но у меня это невольно получается, неосознанно. Поэтому мне не нужно думать о том, как найти контакт с дирижером, его и искать-то не надо, потому что я наперед знаю и вижу, что будет дальше. Я могу оценивать, что будет на несколько тактов вперед, и совершенно ясно знаю, где нужно сдвинуть, где прибраться. Такие понятия как "отстать", "не вступить" и тому подобное являются для меня признаком непрофессионализма, поэтому никогда не называю себя вокалистом, не хочу оскорбить этим своих коллег, но для меня это так. И это не потому, что я такой замечательный, это объективно. Вероятно, дирижерский склад ума где-то на уровне подсознания.

Если есть основа, корни и дирижерское мышление, Вы не жалеете сейчас, что не дирижируете, Вам хотелось бы?

Очень жалею. И очень из-за этого страдаю… Еще раз заговорю об этом дилетантизме в дирижировании... Понимаете, если в вокале и в других музыкальных специальностях, так или иначе, есть какое-то общее мнение, потому что сразу же может быть всем понятно, хорошо это или плохо, не на уровне нравится – не нравится, а объективно, насколько это профессионально делается. В дирижировании же все зависит, к сожалению, больше от дилетантских вкусов, когда простое вымахивание под звучащую музыку может являться для какого-то конкретного человека признаком совершенно дикой одаренности и гениальности. И этот конкретный человек дает подобному дирижеру дорогу, особенно если имеет такую возможность, облечен властью. К сожалению, сейчас все базируется на этом. Да и вообще многое основано на знакомствах. Если брать, например, тему конкурсов и их роль в развитии музыканта, то раньше было все очень просто - если есть талант, то ты проходишь, если нет таланта, но при этом есть хорошее ремесло, то остаешься хорошим ремесленником, а это очень немало. У нас всегда была и остается до сих пор возможность получить прекрасное музыкальное образование, лучшее в мире, пожалуй, во всяком случае, если получать его в Петербурге или Москве. Поэтому можно не иметь таланта, но быть прекрасным ремесленником, и это тоже очень хорошо. Сейчас же, даже если у тебя есть талант, но нет связей, то тебя не пустят. Но это провокационная тема.

Мне кажется, что это почти в любой области так, может быть, в области искусства это просто больше чувствуется.

Конечно.

Вы считаете, что в советское, например, время конкурсы были более справедливыми?

В целом, да. Такое ощущение, что раньше было в чем-то проще, объективнее. Сейчас, все-таки очень все завязано на личных знакомствах.

Может быть, мы просто многого не знаем о том времени и нам сейчас только кажется, что тогда все было более справедливо, но ведь, в плане человеческих отношений мир в целом почти не меняется.

Вполне возможно, что и кажется, но в целом есть такое ощущение.

Возвращаясь к Вашей карьере, давайте поговорим о Ваших Онегиных. Вы участвовали в нескольких постановках, какая или какие Вам больше запомнились, понравились?

Придя в театр, я дебютировал Онегиным в классической постановке Станислава Гаудасинского. Можно по-разному относиться к этому мастеру, но то, что это именно Мастер, - однозначно. Эта постановка, хоть и является, на современный лад, нафталином, причем таким хорошим нафталином, но мне лично такой подход очень приятен. Это был хороший классический спектакль без всякой придури, с великолепным ларинским балом, с потрясающе красивым греминским балом. Я знаю, что постановка нравилась зрителям, и не только в Петербурге. Мои старшие коллеги рассказывали, что, когда они ездили с этой постановкой на гастроли, в Италию, Германию, например, как только открывался занавес на третьем акте, где греминский бал, публика уже начинала хлопать. Потому что это было не просто красиво, это отвечало духу времени повествования, духу самой музыки, то есть это был очень хороший правильный комплекс. Сейчас это называется нафталином, якобы никому не нужным. Ну а что мы имеем взамен? Например, постановку Жолдака, в которой, кстати, я был тоже занят, должен был дебютировать и петь одну из премьер. Но я был вынужден от нее отказаться спустя полмесяца работы. У нас был конфликт с режиссером, и я вообще отказался от этой постановки. Был достаточно шумный скандал вокруг этого события, моя карьера начинающего певца и даже само мое дальнейшее присутствие в театре были под угрозой. Тем не менее, несмотря на конфликт, ничего страшного затем не случилось.

Ну, у Жолдака Онегин персонаж очень и очень экстремальный. Ведь нужно петь, когда на тебя льется вода, нужно точно стрелять, метко бросать ножи…

Собственно, поэтому все и произошло, поэтому и возник конфликт. В момент ариозо в третьем акте, аккурат на словах «та девочка, которой я пренебрегал в смиренной доле» Онегин должен метать ножи, всего штук шесть или семь. Для меня это было жутко неприятно, потому что, во-первых, он должен точно бросать, ножи должны втыкаться в пол, т.е. человек должен обладать этим навыком, во-вторых, ножи - это само по себе страшно. Ведь у каждого человека могут быть свои фобии, я, честно говоря, не очень, люблю, холодное оружие. Я с ним далеко не «на ты», и даже не «на вы», поэтому мне это было и не с руки, и противно, а самое главное - это очень вредило вокалу, потому что петь было категорически неудобно. И в первой арии тоже… Когда ты идешь с кусками льда, он тает, ты весь мокрый, ты должен поливать этим Татьяну… Это уже идиотство, просто какая-то придурь. Понимаете, самое ужасное, когда режиссеры начинают воплощать свои комплексы, а это сейчас происходит практически поголовно. Один мой очень хороший друг навел меня на такое определение современных постановок – режиссеры просто ставят свои комплексы! Одному нужно, чтобы ты упал и сделал какие-то не очень красивые звуки, связанные либо с туалетом, либо с чем-то еще похуже, другому — еще что-то не менее противное…

Такая принципиальная позиция участия или неучастия в постановке, вероятно, все-таки для Вас связана не с тем, что нужно показывать какие-то особые спортивные навыки или испытывать неудобства, а скорее с общим ощущением, что постановка противоречит духу самого произведения…

Да, конечно, ведь нельзя забывать о том, что мы находимся в Санкт-Петербурге. Здесь все пропитано духом и Чайковского, и Пушкина. Я действительно не знаю, как бы я отнесся к этой постановке, если бы я находился на контракте, например, в Германии или в Италии, да где угодно в другом месте. Там, возможно, зажмурившись, я бы и согласился, хотя до конца не уверен. Я стараюсь быть последовательным в отстаивании того, что для меня принципиально. Но когда это происходит в Петербурге, самом центре нашей культуры, и с нашим наследием, это плевок прямо в лицо и такое допускать нельзя. Тем не менее, это было удостоено высоких наград.

Такая позиция может дорого обойтись, в прямом и переносном смыслах, вероятно, ее тяжело придерживаться…

Конечно. И даже очень. Это может сказаться и на карьере, и на отношениях. И в чем-то даже, увы, сказывается.

То есть все-таки среди всех Ваших Онегиных Гаудасинский самый-самый, а про постановку Бархатова что скажете? Она приятно-дачная, и, по-моему, довольно безобидная.

Гаудасинский не потому, что именно Гаудасинский, а потому что это хороший классический спектакль, без всяких уродств. Многие артисты из труппы театра по нему скучают. Там правильно выстроены все отношения, все именно так, как мы представляем себе, читая Пушкина или слушая Чайковского. Про Бархатова сложно что-то сказать. Я спел последний спектакль и узнал, что он был в принципе последним, то есть этой постановки больше не будет.

Даже так, а не знаете почему?

Честно говоря, не знаю. Недавно узнал, что снова будет реконструироваться Жолдак, видимо, уже с добавлением каких-то новых элементов. У Бархатова петь можно, постановку не могу назвать ни хорошей, ни плохой, она безобидная конечно, но мне непонятно вообще, зачем она сделана. Ну просто, такое режиссерское видение… В екатеринбургской постановке я пел примерно такой же вариант. Там была поставлена ссора с Ленским как драка или даже настоящий рукопашный бой, и въезжали мы на мотоциклах… Такое своеобразное ретро. В момент «Чу! Подъезжает кто-то...» я должен был два раза нажать на клаксон на настоящем мотоцикле.

Правда, даже на настоящем?

Да-да, и в зале люди начинали хохотать, когда мы появлялись на этом мотоцикле. Мне это все тоже очень не нравилось и напрягало. Ну что ж, да, был и такой опыт. При всем этом я сейчас несколько раз пел в маленьком театре при центре Галины Павловны Вишневской. Там у них классический «Онегин». Минималистическая постановка. Задник с рукописями Пушкина, скамья, на которой разворачивается первое действие. Силами хоровой труппы поставлены танцевальные номера. Такие постановки любила Галина Павловна. И после всех новшеств там работать очень приятно. Очень неплохо снова вернуться в архаику, в этот пресловутый нафталин.

Другими словами, Вы чувствуете себя комфортно в классике и можете сконцентрироваться на исполнении?

Да, именно так. И сконцентрироваться, и заново прорабатывать, находить что-то новое уже в самой линии своей партии. Потому что за нагромождением трюков, поставленных режиссерских комплексов порой не до вокала. Успеть бы добежать, плюхнуться куда нужно, правильно упасть, кого-то ударить, вылить на себя молоко или кинуть в кого-то торт.

Ну, Ленскому-то явно гораздо хуже у Жолдака, чем Онегину…

Ленскому, да, хуже. Он вынужден поливать себя молоком и ему, к слову сказать, это безумно нравится (улыбается).

Расскажите, пожалуйста, о том, какие в этом году у Вас были премьеры? Их было три?

Ну да, в этом году были «Манон Леско», «Проклятый апостол»… «Проклятый апостол» Петра Геккера – не первый мой опыт исполнения современной музыки. Партитура невероятно, просто безгранично сложная. Партия неудобная, далеко не благодарная для голоса, но, тем не менее, с огромным смыслом и, что самое главное, мелодичная, а это уже является исключением из правил для современной музыки. И самое сейчас актуальное – всего только несколько дней назад был «Севильский цирюльник». Эту партию я сшил буквально меньше чем за месяц, а наизусть выучил дней за шесть.

Всего-то за шесть?

Да, потому что до последнего не было известно, в каком именно виде это будет. То ли такой semi stage формат, полуконцертное исполнение, то ли классическое концертное исполнение с нотами и пюпитром. В результате пришлось учить наизусть в жутко короткие сроки для этой титанической огромной партии. Но зато теперь я считаю это большой удачей, а саму партию важной вехой в своей творческой и певческой жизни. Приятно осознавать, что в 28 лет спел своего первого Фигаро. Очень боялся этой партии, были страхи, сомнения, смогу – не смогу… И благодаря своему незаменимому концертмейстеру Наталье Дудик, с которой мы работаем в театре, все же их преодолел. Она вселила в меня надежду и уверенность, что я не только могу, но и должен, что это мое. И оказалось, что эта партия действительно невероятно хороша и удобна. Россини - это совершеннейшее лекарство для голоса после современной музыки, раз говорим о премьерах этого года, а Россини в таком формате - и после всех ужасов современных постановок, где приходится делать разные трюки, порой во вред вокалу. Россини - это просто эликсир для певца.

В «Царской невесте» не принимали участие из-за постановки или из-за того, что эту партию пока петь для Вас рановато?

Баритоновая партия Григория Грязного - это очень серьезная драматическая партия. Для меня объективно рано ее исполнять. Надеюсь еще лет десять постараться уберечь себя от такого рода тяжелых партий, например от Верди, про Вагнера вообще не говорю. В общем-то, я мог бы это спеть, конечно, но это будет просто смешно смотреться, еще очень зелен и молод я для Григория Грязного.

Принято считать, что тяжелый репертуар портит голос.

Знаете, если правильно петь, то ничего не портит голос. Аккуратно можно все что угодно петь, даже Вагнера. Другой вопрос, зачем? Такие драматические партии невольно стимулируют певца, тем более молодого, на укрупнение себя, на форс. А это уводит с правильного россиниевского направления. Если ты облагородил себя этим лекарством, этой гениальной музыкой, которая дается далеко не всем, как Лео Нуччи сказал в одном интервью, потому что безумно сложная, то зачем сходить с этого пути, ведь тем отраднее, что у тебя лично она получилась. Это действительно дорогого стоит. Не потому, конечно, что ты как Лео Нуччи. Но он говорит абсолютно правильно, что такие королевские партии как Риголетто или Фигаро могут петь единицы.

Вы просто как-то говорили, что в душе чувствуете себя скорее вагнерианцем, чем белькантистом. И вдруг такая позиция.

Вы знаете, я раньше был действительно настоящим вагнерианцем – вспыльчивым, нетерпимым. Это очень мешало. Сейчас стал гораздо спокойнее, рассудительнее, поэтому стараюсь свести к минимуму воздействие, так называемого, вагнерианского прошлого.

Ах, вот в чем дело… Тогда, какие партии для Вас сейчас самые интересные, любимые или самые трудные?

Тут ответ вполне стандартный. Обычно самая любимая, интересная и одновременно самая трудная для певца партия та, над которой он сейчас работает.

То есть сейчас это Фигаро?

Да, скоро у меня будет второй спектакль, а он, как-то так сложилось, считается более сложным, нежели первый. Будет еще одна проверка по горячим премьерным следам. Будет возможность что-то пересмотреть, добавить, сделать еще лучше, чем это было в первый заход.

Вы уже знаете, что нужно исправить?

Да, разумеется.

В рутинной практике Вы с кем-то постоянно занимаетесь голосом? Есть кто-то, кто контролирует процесс развития, отслеживает изменения, может что-то подсказать, подкорректировать? Личный тренер, консультант?

Ну конечно, я стараюсь по возможности видеться с Ириной Петровной Богачевой, которая буквально с двух-трех нот сразу же понимает, в том ли направлении я двигаюсь. Как и она в свое время, будучи уже звездой Мариинского театра, приходила к своему педагогу Ираиде Павловне Левандо и та ее корректировала, поднастраивала. И я тоже стараюсь, правда, встречи получаются не такими частыми, как хотелось бы, из-за ее напряженного графика и из-за моей занятости в театре. Ну и мой концертмейстер в театре, конечно. Она тоже мой настоящий друг, хоть ей такое определение может показаться фамильярностью с моей стороны, прекрасный и одновременно великий человек, музыкант-профессионал, который отлично чувствует, туда я сейчас стреляю или нет.

Это очень здорово, когда с концертмейстером складываются такие доверительные дружеские отношения!

Безусловно. И таких доверительных отношений в жизни очень мало, не говоря уж о тех, которые могут перерасти в личностные дружеские отношения, вообще друзей очень мало.

Думаю, что тем они и ценны, потому что именно эти немногие и есть настоящие друзья.

Конечно.

А как с актерской, драматической игрой? Специально этим занимаетесь? Или это само приходит в процессе постановок?

Это приходит в процессе, когда как бы вскрываются внутренние, скрытые до поры резервы. В разных направлениях. Мне, например, сейчас говорят, что мне удаются комические роли, что есть комический талант. Наверное… В таких ролях, по крайней мере, я себя чувствую как рыба в воде, может быть пока это даже превалирует над драматическими партиями. Хотя, порой кажется, что там мне тоже есть, что сказать. Но более тяжелые, драматические партии, как я уже сказал, пока скорее, в будущем, поэтому возможно развитие драматического направления будет дальше. А так, могу сказать, что, когда я только пришел в театр, я был достаточно зажатым. Да, был вещью в себе, что ли. Пришлось потратить определенное количество времени, чтобы это преодолеть.

Специально брали уроки?

Ну, это было не настолько критично, нужно было просто как-то немного растрястись что ли, снять скорлупу… Я по натуре абсолютнейший интроверт. Кроме того, Скорпион и Тигр (улыбается). Это довольно сложное сочетание. В результате – жуткий самоед и перфекционист. Ладить с самим собой далеко не просто.

Я Вам не завидую… Но, думается, для публики это очень здорово, потому что в таком случае, тот продукт, который Вы выдаете, должен быть всегда высшего качества.

Для слушательской аудитории – да, стараюсь, чтобы продукт был качественным и добротным, но для близких людей быть со мной это тяжелый крест.

Обращаете ли Вы внимание на то, как другие певцы исполняют Ваш репертуар, подмечаете что-то, учитесь у кого-то?

Эта работа по изучению ведется постоянно. На любом спектакле, даже в котором ты не занят, ты все равно слушаешь, ухо держишь востро, анализируешь, делаешь какие-то выводы для себя, сравниваешь: «Ага, вот в этот момент он делает так-то, а ты так-то…» Так что эти наблюдения неизбежны.

Понятно, что на текущих спектаклях коллеги обычно слушают друг друга, а специально кого-то слушаете?

Да, конечно. Например, при подготовке партии Фигаро, направляющим для меня был Лео Нуччи. Потому что у него, на мой взгляд, самый гениальный Фигаро, хотя эту партию блестяще поют и другие великие певцы. Так что поводыри пока вот такие. Они объясняют, порой, как можно снять какие-то свои зажимы, как быть и действовать в партии, исполнять ее легко, чтобы она не звучала натужно, чтобы не было видно напряжения и работы.

Понятно. А кроме наработанного репертуара присматриваетесь еще к чему-то, что хотелось бы еще исполнить? Может быть, к более низкому репертуару на вырост?

Знаете, тот репертуар, который сейчас есть у нас в театре, к огромному моему и моих коллег сожалению, весьма невелик. Поэтому особо выбирать не приходится, пока исполняю его, и каждый раз заново над ним работаю. Ведь каждый твой спектакль, пусть он и двадцатый, как будто премьерный. Что касается грядущих планов, то каких-то специальных задачи себе не ставлю. Всему свое время.

Вы сказали, что репертуар театра небольшой. А руководство театра как-то прислушивается к мнению артистов о своей репертуарной политике?

Еще год назад я бы сказал, что нет, не прислушивается. Сейчас так сказать не могу. У нас уже состоялось концертное исполнение «Севильского», потом еще вроде бы, дай Бог, намечается премьера. Пока неизвестно, быть ли этому, но идут разговоры о концертном же исполнении «Дона Паскуале» Доницетти. Мы над этой оперой работали, выносили практически весь первый акт на суд слушателей в наших камерных концертах, которые проходят в фойе театра. Так что сейчас есть мечта у руководства и у всей оперной труппы, чтобы состоялась такая премьера. Сначала концертное исполнение, потом даже может быть постановка.

А что можете сказать про уже заявленную на осень «Кармен»? Ведь вроде бы опять Жолдак…

Слава Богу, что меня в этот период просто не будет в городе. Я надолго уезжаю, поэтому не буду участвовать.

Какой-то серьезный контракт?

Я не могу назвать его серьезным, просто это первый достаточно долгий контракт. Будет сначала Франция, разные города, 11 спектаклей «Лючии ди Ламмермур», потом практически через месяц сразу же выступления в Монте-Карло с «Игроком» Прокофьева. Первый гран-вояж и как раз на период постановки «Кармен».

Очень хороший интересный вояж. Вы сказали, что хотели бы дирижировать, а поставить что-то не хотели бы сами? А руководить музыкальным театром сейчас согласились бы?

Ой, да конечно бы согласился, и с удовольствием бы поработал, да кто ж мне даст. Гипотетически, в мечтах, конечно… Дирижирование снится, я с ним не расстаюсь никогда, повторюсь, оно в основе любой музыкальной специальности. Так что если предложат, то да.

Относите ли Вы себя к тем немногим людям, для которых работа – это счастье?

Да, в работе я себя чувствую абсолютно счастливым. И не работать очень тяжело. Мне не хочется, чтобы это прозвучало излишне пафосно, но я не умею отдыхать. Даже когда вроде бы и хочется отдохнуть – не получается.

Тогда Вы должны поддержать мысль о том, что есть такие профессии, от которых нельзя абстрагироваться, вернувшись домой. Врачи, художники, артисты…

Конечно, потому что наша профессия связана с очень интенсивной напряженной работой вне театра, у нас гигантский объем домашней подготовительной работы, без которой невозможно обойтись.

Думаю, здесь, вероятно, есть еще и творческая составляющая…

Разумеется, невозможно вот так просто перестать прокручивать в голове рабочие моменты, хотя это, наверное, в большей степени от человека зависит. Кто-то может абстрагироваться и заставить себя отдыхать, а у меня плохо получается. Я бы даже сказал, что это своеобразный пунктик, который тянется еще со времен ученичества. Все должно быть готово и сделано даже не на сто, а на все триста процентов, иначе я не выйду. Раньше это касалось экзаменов, например. Никогда не мог сдавать экзамены так, как многие сдают: «А, что-нибудь как-нибудь расскажу!». Я либо знаю предмет и могу свободно рассуждать на любую тему по нему, либо не знаю. С одной стороны, наверное, это хорошо, но с другой тяжело невероятно.

Ну вот, оказывается, у Вас тоже есть комплексы! Это, например, комплекс отличника.

Да, наверное, это комплекс отличника. Я ведь себе сознательно ставил цели, даже находясь еще на ученической скамье. Если диплом, то он должен быть только красным. Сейчас я совершенно по-другому на это смотрю. Да, у меня все дипломы красные, но сказать, что я по этому поводу безумно счастлив и горд, я не могу. Ведь я многого в свое время из-за этого не видел, не сделал, пропустил, возможно, даже потерял. И сейчас к зарплате наличие красных дипломов ничего не прибавляет. Что с ними делать? Максимум – детям покажу.

Зато, наверное, есть ощущение, что учение прошло по максимуму.

Да, это есть, но и только.

Есть что-то, что Вы любите делать почти так же, как и петь? Есть что-то столь же ценное, важное? Должно же быть что-то кроме работы, правда?

Кроме работы есть семья. Постоянные заботы и чаяния о семье. Сейчас маленький ребенок, поэтому все подчинено его интересам.

О, я Вас поздравляю! Сколько уже месяцев? Девочка? Мальчик? Как назвали?

Мальчик, уже скоро 4 месяца будет, Серафим.

Прекрасное имя.

Да, сейчас все сконцентрировано на этом маленьком человеке. А так, многое интересно, многое нравится делать… Вообще, жизнь нравится сама по себе и во всех ее проявлениях. Под настроение могу делать все что угодно. Человек настроения, семь пятниц на неделе – это про меня.

С маленьким ребенком и с таким плотным рабочим графиком, наверное, свободного времени совсем нет?

Со временем действительно постоянный цейтнот, но этим сейчас никого не удивишь. Тем отраднее в этом цейтноте, в этой вечной занятости добиваться каких-то творческих успехов. Я, например, категорически не согласен с бытующим утверждением, что истинно творческий человек должен быть одинок. Все нужно уметь совмещать. Все должно быть подчинено одной жизненной идее - любви. А через любовь и терпение будет возможно и преодоление себя, своих несовершеств, будет возможно творчество.

Насколько тяжело для Вас бремя публичности? Ведь выходя на сцену, ты обрекаешь себя на то, что становишься публичным человеком. На улицах узнают, фотографируют, с вопросами пристают, как я, например…

Я очень спокойно отношусь к публичности, считаю, что звездность, как внутреннее состояние, мне не присуща. Всегда стараюсь побыстрее сесть в машину после спектакля и уехать.

То есть все-таки мешает то, что люди могут подойти, заговорить?

Нет, конечно, не мешает. Люди подходят, спрашивают что-то, благодарят. Все с открытыми сердцами – это очень приятно, это настоящий родник для души. И это не может не нравиться.

Значит, может все же развиться звездная болезнь?

Ну, это вряд ли… С некоторых пор чувства собственной значимости и вообще самолюбования у меня сильно поубавилось. Кстати, благодаря супруге я вообще очень изменился. Она меня спустила с небес на землю просто своим примером. Она у меня акушерка, успела поработать и в простых роддомах, и в клинике Отта, имеет очень солидный опыт для ее лет, очень талантлива в своей профессии. Когда я приходил домой с гордо поднятой головой и рассказывал ей, как я блестяще сегодня спел спектакль, то она просто говорила: «Ну а я сегодня приняла тяжелого ребенка». Это заставляет по-настоящему задуматься и переоценить себя, свою важность…

0
добавить коментарий
ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ

Михайловский театр

Театры и фестивали

МАТЕРИАЛЫ ВЫПУСКА
РЕКОМЕНДУЕМОЕ