С легкой руки правителей с недавних пор Большой театр стали с игривым оттенком иронии именовать «культурным брендом». Таким же брендом – и уже без тени иронии – в мире оперы почти полтора века является опера Жоржа Бизе «Кармен». Нет смысла описывать томление предвкушения любителей оперы, когда эти тотемы объединяются.

С учетом куйбышевской постановки в эвакуации (1943) и спектакля, до недавнего времени, жившего на Новой сцене, Большой театр ставил «Кармен» девять раз. Юбилейная, десятая постановка стала вехой в истории театра: это первая опера на Исторической сцене, созданная «с нуля» при новом руководстве Большого и первая сценическая постановка в театре нового главного дирижера Тугана Сохиева.

Уходящий сезон в Большом открывался концертной премьерой «Орлеанской девы» Чайковского, в которой Сохиев уже заявил о себе как тонкий и смелый дирижер-интерпретатор, тяготеющий к по-европейски строгой подаче партитуры. Чуть позже он принял «Богему» на Новой сцене – и подарил спектаклю второе дыхание. Но самая знаменитая гранд-опера, включающая и оркестровые фрагменты поистине народной популярности, и танцевальные номера, – испытание особое.

В интервью Туган Сохиев назвал своей главной задачей очистку «Кармен» от штампов – бремени не только популярности оперы, но и «концертности» многих номеров, часто исполняемых вне контекста действия. «Мы не хотим искать подтексты в этой истории, которая сама по себе абсолютно банальна. Я просто хочу, чтобы мы вернулись к первоисточнику – к музыке Бизе».

При этом для спектакля была выбрана, не первоначальная партитура Бизе с диалогами, а поздняя редакция с мелодизированными речитативами. Обоснование шага в сторону от принципиального аутентизма вполне прозрачно: разговорные диалоги воспринимаются аудиторией, не понимающей французского языка, как вынужденные паузы, дробящие музыкальное действие. Речитативы, напротив, сохраняют непрерывность звучания музыки, и, что также важно, не требуют от певцов скачков в речевую позицию.

Прикосновение к прочтению «Кармен» Туганом Сохиевым можно сравнить с солнечным светом, проникшим в старый храм. В знакомых номерах проявляются детали, рождающие новые эмоции. Музыка звучит не в нарциссическом симфонизме (чем иногда грешат даже большие дирижеры, принимаясь за оперу), а в тесной связи c событиями либретто – бодрый темп увертюры сменяется томлением знойного дня, на смену которому, в свою очередь приходит одновременно воинственное и игривое стаккато дуэта флейт пикколо, предваряющее задорный детский хор. Остается лишь восхищаться профессионализмом оркестра Большого театра, следующего за дирижером в щедрых нюансах динамики и темпов. Партитура «Кармен» содержит большое количество сольных фрагментов для различных инструментов, поэтому на двух посещенных мной спектаклях – 15 и 16 июля – был и особый гурманский интерес – послушать звучание двух разных составов оркестра.

Для справедливости следует отметить потери – не вполне удачное вступление валторны к арии Микаэлы в первый премьерный вечер и расхождения с солистами при темповых вариациях, имевшие место в обоих спектаклях. Также в обоих спектаклях жертвой столкновения природной нелинейности оперного пения и сложной хореографии стала Цыганская песня, во время которой безупречно чеканно отбивающий ритм кордебалет не всегда попадал в ритм оркестра, игравшего не «под ногу» танцорам, а под голос певицы – в «резиновых» темпах.

В первый день, 15 июля, в роли Кармен на сцену вышла солистка Большого театра Агунда Кулаева, что само по себе событие – театралы уже привыкли, что главные роли в премьерах и первых составах оперных спектаклей Большого почти всегда и почти полностью комплектуются приглашенными певцами. Назначение собственной певицы на центральную партию премьеры – еще одно позитивное следствие кадровой политики Большого по поиску и привлечению лучших голосов. Делом подкреплен декларированный директором театра Владимиром Уриным отказ от системы стаджионе, при которой штатные солисты занимаются лишь во второстепенных ролях.

Московские любители оперы хорошо знакомы с работами Агунды Кулаевой. Еще в Новой опере певица завоевала популярность не только из-за богатых вокальных данных в диапазоне от контральто до сверхвысоких для меццо нот, но и благодаря безупречному сочетанию темперамента с драматической одаренностью и культурой исполнения.

В спектакле объемный голос Агунды Кулаевой прекрасно летел в зал, певица богато нюансировала звук, демонстрируя завидную ровность звуковедения. Были и филигранные стаккато в Сегидилье, и бесконечные легато, и большие форте, особенно впечатляющие в финальной сцене. Недоумение вызвал лишь странный способ существования Кармен на сцене – она будто надела вериги и маску, призванные скрыть страстность и, если хотите, сексуальность героини. Даже когда знакомая по другим ролям певицы искра темперамента прорывалась в жестах – она быстро гасла.

Ситуация прояснилась на втором спектакле, в котором пела Вардуи Абрамян – певица, имеющая известность как исполнительница барочного и белькантового репертуара. Ее Кармен оставила самые приятные впечатления в том, что касается вокала. Птичья подвижность, полный контроль над голосом и внимание к мелким деталям придавали рафинированность легкому звучанию – возможно, непривычному для любителей Кармен с отчетливо звучным (а то и нарочито грубоватым) нижним регистром. Чистый голос Вардуи Абрамян сам по себе создал образ хрупкой и своенравной цыганской девушки, скорее легкомысленно забавляющейся, чем сознательно ввергающей любовника в пучину страстей…

Стоп. Вот страстей как раз и не было. С ощущением постепенного прозрения я наблюдал ту же картину, что накануне. Те же сдержанные движения в рисунке роли – чуждые не только привычному образу героини Бизе, но и огненному кавказскому темпераменту обеих исполнительниц. Напряжение между музыкой и происходящим на сцене стало беспощадно одиозным в танце с кастаньетами, призванном соблазнить Хозе, – сцене с наибольшим эротическим потенциалом в этой опере. Попробуем разобраться.

Знакомство со спектаклем в разных составах позволяет отделить режиссерский замысел от того, что режиссер дает (если дает) на откуп артистам. В данном случае можно с большой долей уверенности утверждать, что приглашенный для постановки оперы художественный руководитель РАМТ Алексей Бородин данной ему властью выпустил воздух из упругого характера Карменситы. Что продиктовало режиссеру этот ход – нетривиальный с точки зрения фантазии, небесспорный с точки зрения логики и попросту криминальный по отношению к музыке Бизе? Если бы режиссер был известен как адепт экстремальных экспериментов над операми – можно было бы вволю помудрствовать, скажем, об аллюзиях на размытие гендерной идентификации в современном обществе. Или высказать предположение о «детской болезни» свободно мыслящих режиссеров – смещении акцентов произведения на героев второго ряда. Но ведь речь идет о режиссере с именем, поставившем множество спектаклей, получивших заслуженное признание театралов.

Наиболее вероятным видится движение от противного – ситуации, когда творческая личность сталкивается с материалом, имеющим огромную историю сценических воплощений. Боязнь повториться толкает постановщика на путь своеобразия любой ценой – чтобы зрители роптали, возмущались, протестовали – но никто не смог сказать, что режиссер почерпнул идеи из уже существующих образцов. Вот только в случае с «Кармен», когда образцов реализации великое множество, а история достаточно четко детерминирована и даже, по замечанию дирижера-постановщика, банальна, путь «от противного» – это путь к абсурду, жертвой которого и стала постановочная концепция нового спектакля Большого театра. Пользуясь метафорой Хабанеры – кому интересна история о птице-любви – сильной, гордой, своенравной, но – увы! – с подрезанными крыльями?

Внимание режиссера к мизансценам распределилось неравномерно. Украшение танцами Цыганской песни и сцены корриды в 4 действии придает спектаклю размах и вкус гранд-опера. С другой стороны, массовые сцены отмечены беспомощностью, часто свойственной режиссерам драматических театров в обращении с хором. Даже в случае, когда они уже ставили драматические спектакли с участием поющих людей. Если у солистов взаимодействия выстроены – пусть и несколько ходульно из-за вольного обращения с характером главной героини, то хор оставляет впечатления коллектива талантливых беспризорников, самовольно выгрузившегося на сцену и вынужденного заниматься самодеятельностью во имя искусства. Хорошо, пусть нет индивидуальных заданий каждому артисту большого хора – хотя в Москве есть спектакли, где можно наблюдать слаженное взаимодействие по индивидуальным сценариям десятков артистов, находящихся на сцене. Но зрители «Кармен» в Большом театре заслужили нечто большее, чем хор в виде «серой массы», существующей в поистине филармонической статичности.

Некоторые игровые эпизоды поставлены неубедительно. Вопиющий пример – солдаты, лениво сдерживающие вдвое превосходящую толпу работниц фабрики, ухитряющуюся, благодаря до отказа использованной театральной условности, не прорвать жидкий кордон. При этом противостоящие группировки (Карменсита versus Мануэлита) не проявляют особой враждебности друг к другу, беспрепятственно смешиваясь в общую толпу вокруг Цуниги и хороня тем самым весь смысл сценического сыр-бора.

Когда заходит речь о режиссере Алексее Бородине, буквоеды любят уточнять, что он уже ставил оперные спектакли. Действительно, в трудном для Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко 1996 году Бородин поставил там «Отелло» Верди. Но этот, буквально единичный, опыт не позволял априори считать Алексея Бородина оперным режиссером. Его «Кармен» в Большом театре лишь подтверждает, что ставить оперы по совместительству от драматического театра – нельзя. Оперный режиссер – особая профессия, в которой даже мэтрам драмтеатра успех не гарантирован. Счастливые исключения бывают – вспомним недавнюю [«Свадьбу Фигаро»] (http://www.operanews.ru/15050405.html), смело, искрометно и музыкально поставленную Евгением Писаревым – но, как говорится, эти исключения лишь подтверждают правило.

К концептуальным неудачам новой «Кармен» можно отнести и схематичность декораций Станислава Бенедиктова. Деревянные перегородки-трансформеры, между которыми происходит действие, представляют интерес лишь для театральных эстетов, умеющих восхищаться тщательной организацией сценического пространства. «Кармен» – опера, дающая простор фантазии художника. Особенно сейчас, когда никто не требует буквальности и сдвиг во времени на век-другой не вызывает скандальной сенсации, как было, например, в семидесятых с «Пиковой дамой» Льва Михайлова. Надоела Севилья с корридой? Перенесемся в Древний Рим с его гетерами. Хочется экзотики – на современный Восток с лукавыми одалисками. А можно и в Древний Рим с одалисками и корридой – за это теперь не судят. Конечно, если приготовление хронологического винегрета художественно оправдано и выглядит красиво. С красотой вопрос, как минимум, спорный. Облик спектакля должен соответствовать чаяниям аудитории, а публика Большого театра на большую часть состоит из людей, изредка заходящих в оперу в рамках культурного моциона. И эта публика любит красоту в самом прямолинейном ее понимании – как богатство и роскошь. От Большого театра всегда ждали, ждут и будут ждать недоступной другим театрам грандиозности – той, что сейчас живет на его сцене в антикварном «Борисе Годунове». Отсюда и вздохи разочарования в зале. Первый раз – когда фигуры за поднятым полупрозрачным занавесом оказываются всего лишь плоскими конструкциями из досок, второй раз – когда после антракта ничего не меняется.

При общей тенденции к покорности современного зрителя причудам режиссеров, костюмы часто становятся объектом споров и придирок – то за недостоверность, то за недостаточно богатое украшение. Костюмы Валентины Комоловой красочны, с геометрическими акцентами и останавливающей глаз асимметрией. В цветовой гамме прослеживается соответствием драматургии всей оперы – беззаботные пастельные тона в первом действии сменяются зловещей агрессивностью в финале.

Наверное, единственная бесспорная удача визуального облика спектакля – свет Дамира Исмагилова. Завораживающие тени, выделение на сцене смысловых зон, следование света за репликами героев – свет царит на сцене, четко регламентируя пространство для каждой мизансцены.

Отложим на время наводящий на грустные раздумья рассказ о постановке и вернемся к куда более воодушевляющему исполнению.

В премьерной серии Хозе пели два тенора – приглашенный в первый состав Мурат Карахан и солист Большого театра Олег Долгов, певший на второй день. Карахан не первый раз появляется на сцене Большого театра – помимо выступления в роли Эдгардо гастрольной «Лючии ди Ламмермур», в апреле он выходил на Историческую сцену Альфредом в «Травиате». Певец продемонстрировал звучный, объемный лирико-драматический голос с уверенным верхним регистром. Впечатление несколько портили бедность динамики и тенденция неприятно ширить звук при подходе к верхним нотам. Кроме того, Хозе у Карахана в первых двух отделениях проявлял еще меньше эмоций, чем замороженная режиссером Кармен, но ситуация исправилась во второй половине спектакля.

Даже если пение Олега Долгова нельзя назвать безупречным из-за проскакивающих эпизодов с широковатым вибрато, певец остается знаком качества своих ролей в том, что касается надежности крепкого взятия высоких нот и владения тонкими динамическими оттенками. Помимо чисто вокальных достоинств артиста отличает подчеркнутая добросовестность исполнения – благодаря ей Хозе на втором спектакле выгодно выделялся проявлением живых чувств с первой же сцены, не откладывая воспламенение на финал.

Воплощение роли Эскамильо осложнилось тем, что лишенная огня и низведенная режиссером до субретки Кармен по законам бытовой логики не могла стать объектом внезапной самозабвенной страсти тореадора, привыкшего к игре со смертью и, стало быть, ищущего острых ощущений во всем, не исключая любовь. Режиссерский ход умышленно или подспудно сделал образ Эскамильо концертно-цирковым номером: во втором действии – куплеты, сопровождающиеся манипуляциями капоте (матадорским плащом), в третьем действии – драка на ножах и табуретках, в четвертом – романс с признанием. Но кто он – этот явно храбрый и мужественный, но не встроенный в действие персонаж? В постановке Алексея Бородина Эскамильо всерьез претендует на звание «лишнего человека». Зато выдалась возможность послушать в партии тореадора двух принципиально разных исполнителей, и оба, каждый по-своему, сделали все для того, чтобы роль стала интересной.

Певший в первый день Эльчин Азизов обладает голосом, без труда достающим трудные для баритона нижние ноты в куплетах и столь же уверенно взлетающим наверх. Манера пения не отличалась тонкостью выделки, необходимой для французской оперы, но напористость и звучность должны прийтись по вкусу любителям «брутального» варианта Эскамильо. Более галантного тореадора показал Николоз Лагвилава – вкрадчивая плавность движений гармонировала с легатированным звуком, а в романсе зазвучали совершенно лирические интонации. Особая южная обходительность героя Лагвилавы с окружавшими его девушками гармонировала с восторженным вниманием, которое те выказывали герою корриды.

Если регламентируя страстность Кармен режиссер хотел вывести на первый план Микаэлу – он преуспел. В сонном царстве условного пространства спектакля Анна Нечаева и Динара Алиева блистали в этой благодатной роли подлинным драматизмом и красотой вокала: Анна Нечаева – сочным голосом с объемным нижним регистром и яркими форте, Динара Алиева – удивительной ровностью регистров и филигранной аккуратностью исполнения сложных пассажей. Обе Микаэлы с самого начала были героинями – не проходя фазу легковесной субретки, на которую в музыке может намекать и девичий испуг при встрече с солдатами, и патриархальный тон дуэта в первом действии. Публика не замедлила вернуть певицам вложенные ими эмоции – обе Микаэлы получили самые бурные аплодисменты от традиционно холодного премьерного зала Большого.

Цунигами удачно выступили два артиста Большого, умеющих рельефно подавать небольшие роли. У Николая Казанского Цунига получился авторитарным и заносчивым. Во втором спектакле Петр Мигунов сделал капитана разбитным и плотоядным охотником до развлечений. Именно эта роль в наибольшей степени отличалась от спектакля к спектаклю и позволила артистам проявить индивидуальный подход к образам.

Показательный, а потому любимый меломанами квинтет из второго действия представляет значительную сложность для участников, из которых четверо – Мерседес, Фраскита, Данкайро и Ремендадо существуют в опере, преимущественно, в ансамбле. В первом спектакле квинтет был исполнен слаженно, показав внимание солистов к нотному материалу и умение слушать друг друга. Запомнились сопрано Екатерина Морозова, успешно спевшая традиционно меццовую Мерседес, и Андрей Жилиховский – даже в небольшой роли проявившего умение подбирать вокальные краски для образа и владение стилем французской оперы. Во втором спектакле квинтет был исполнен с потерями в начале, но все «подельники» бойко и зажигательно спели в третьем действии – в ансамбле с хором «Quant au douanier». Точеной красотой запомнился голос Русланы Коваль (Фраскита).

Несмотря на попытки режиссера выбросить хор из драматургической лодки спектакля, хор Большого театра (хормейстер Валерий Борисов) не просто был на высоте. Если говорить о приятном впечатлении от вокальной стороны премьеры, во многом оно обусловлено мощью и красотой хоровых номеров.

Уникальность новой «Кармен» в Большом – в масштабной хореографии, выполненной сестрой и братом Росарио и Рикардо Кастро. За четыре месяца испанцы поставили кордебалет в исполнении мимической труппы Большого театра, сами выступили в первом спектакле с дышащим пламенной страстью сольным танцем в знаменитом антракте к четвертому действию. Кроме того, Росарио и Рикардо обучили исповедуемой ими особой разновидности фламенко пару танцоров – Надежду Благову и Анатолия Стрижака, выступивших на второй день. Возможно, труд испанских хореографов создаст еще один прецедент для более частых встреч «оперных» и «балетных» театралов на одном спектакле.

* * *

Сейчас публика практикует деление постановок на «современные» и «классические», хотя такая характеристика, по сути, – наклеивание привычного ярлыка, прокрустово ложе, в которое для удобства восприятия зрители пытаются уложить очередную работу театра. В кулуарах звучало немало отзывов, характеризующих «Кармен» Алексея Бородина как «классическую» постановку. Это ошибка.

Фундаментальное качество спектакля – волюнтаризм постановщика в отношении центрального образа цыганки Карменситы. Пусть она сводит с ума Хозе, попутно завлекая Цунигу, влюбляя в себя Эскамильо. Пусть поет Хабанеру, Сегидилью и Цыганскую песню. Но чтобы без страсти, без темперамента и без секса. Подобное искривление образов героев оперы, идущее вразрез с музыкой и здравым смыслом, нередко сейчас в оперных театрах. Оно автоматически укрупняет значимость режиссера, одновременно подставляя артистов под обстрел критики, пышно поднимающейся на дрожжах обманутых ожиданий: дескать, это артисты недоработали героиню, недодали страсти, не порвали в клочья душу и совершили самое страшное в театре грехопадение – заставили зрителя скучать.

Именно такой подход тесно роднит новую «Кармен» с образцами экстремальной режиссуры. Карты в оценке путает половинчатость постановочного решения. Режиссеру не удалось на базе своей концепции создать ни убедительный «традиционный» спектакль, академическими средствами открывающий новые стороны произведения, ни пошловато-гламурный развлекательный клип, каким был спектакль-предшественник на Новой сцене, ни постмодернистский триллер с вывихнутой психологией героев, циничными непристойностями и кровавыми реками. Единственное «традиционное», что есть в этой «Кармен» – условно-исторические костюмы, в которых обошлось без современных пиджаков, шляп и кожаных плащей. Все остальное, и в первую очередь – глухоту к голосу музыки, – можно отнести к проявлениям «режиссерской оперы», подаваемой в хрупкой обертке «традиционного» спектакля, который ни по визуальному ряду, ни по драматургии ощутимо недотягивает до уровня главной сцены страны.

Фото Дамира Юсупова

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru