Надежда Павлова: «Незачем противиться своей природе, даже ради денег и славы»

Надежда Павлова: «Незачем противиться своей природе, даже ради денег и славы»
Оперный обозреватель
— Я помню эти репетиции, когда я плакала. Я уже говорила, что в работе с Курентзисом непросто. Он достаточно трудный человек потому, что иногда ты не понимаешь, чего именно он хочет добиться. Что не так? Вроде бы ты уже и так спела, и так, и так, и так. Оркестр тоже сидит с такими сочувствующими лицами. Вроде бы всё прекрасно, просто идеально. И не можешь ухватить, что нужно сделать, чтобы стало по-другому, как нужно. Да, были слёзы, но во мне в этот момент просыпался азарт, решимость всё равно добиться результата, во что бы то ни стало. Немного спортивное чувство. Это не злость, а именно настойчивое желание победы наперекор собственной слабости. В «Дон Жуане» было меньше провокаций, возможно, тогда он только ко мне присматривался, хотел понять границы моей гибкости и моих возможностей восприятия. Вообще, я за то, чтобы петь всё и уметь делать это хорошо.

Звезда Надежды Павловой засияла на оперном небосклоне после того, как певица получила Гран-при II Минского международного Рождественского конкурса вокалистов. Исполненная ею в том же, прошедшем, сезоне партия Виолетты в постановке Уилсона и Курентзиса на Дягилевском фестивале в Перми, помимо множества номинаций, принесла ей признание и присуждение специального приза музыкальных критиков, с официальной формулировкой: «Травиата» – за сотворчество мэтров и артистов молодого поколения в Пермском театре оперы и балета: Роберт Уилсон, Теодор Курентзис, Надежда Павлова». Артистка обладает ярким, переливающимся обертонами голосом, чья горячая страстность, щедрая природность поющего в голосе сердца в сочетании с уверенной техничностью, так роднит её с вердиевскими героинями. Сегодня она – долгожданная гостья нашего журнала. С певицей беседует Ольга Паршукова.

О.П. — Как всё начиналось? Вы случайно попали в большую музыку, или ваш выбор был предопределен?

Н.П. — Отчасти выбор был предопределён свыше, но дорога к цели поначалу не была такой уж простой и прямой, петляла. У меня очень увлеченно-музыкальная, хоть и не профессионально, семья. Папа не только поёт, но и здорово играет на гитаре, ему всегда хотелось выступать. А у мамы было условие – свободное время детей должно быть обязательно заполнено каким-то хорошим интересным занятием. Поэтому выбор для меня музыкальной школы был вполне логичен. Слава Богу, в маленьком городке во Владимирской области, где мы тогда жили, была музыкальная школа. Одна единственная, но была. Я занималась по классу фортепиано и, по-честному, никакого удовольствия мне тогда посещение школы не доставляло. Исключением был только хор. Родители у меня всегда были достаточно либерально настроены в отношении воспитания, из-под палки ничего делать не заставляли. Мы переехали во Владимир, и скоро музыкальную школу я бросила. У меня началось серьёзное увлечение драматическим искусством. Театральная школа была трёхгодичной и располагалась совсем рядом с нашим домом, в Колледже культуры. С нами, детьми, занимались студенты-актёры. Кроме того, они ставили настоящие спектакли, а мы могли окунуться в атмосферу закулисья, посмотреть на всю театральную кухню. Я очень хорошо помню, как ставили «Любовь к трём апельсинам». Тогда я просто заболела театром и ходила практически на каждый спектакль. Кроме новых впечатлений, знаний, то была для меня ещё и отличная актёрская выучка. Три года быстро прошли, нужно было решать, что делать дальше. Попробовала поступить с подружкой в художественную школу, но её взяли, а меня нет. И тогда пришло озарение, меня как будто Господь направил – я вдруг почувствовала, что мне необходимо вернуться в музыкальную школу. Но только, на этот раз, на хоровое пение. Занятия хором и вокалом стали для меня такой радостью, настолько хорошо всё у меня стало получаться, что через год я решила, что это направление и должно стать моей дальнейшей дорогой в жизни.

— Кто из преподавателей впервые заметил ваш голос? Кого хочется сейчас поблагодарить за знания, помощь, поддержку? Кого вспоминаете до сих пор?

— Для меня этот период после возвращения был одновременно и невероятно увлекательным, и довольно тяжелым, с точки зрения нагрузки. Мне было четырнадцать, я многое пропустила, за три года нужно было закончить 4 класса музыкальной школы, не говоря уже о ежедневных занятиях и частых поездках с хором на концерты. Мама видела меня дома только поздно вечером перед сном, но я была настолько увлечена, что этот труд мне был в радость. Хором руководила Елена Алексеевна Денисова, она меня отметила, стала ставить в солистки. Вокал мне тогда преподавала Марина Викторовна Капустина. Поскольку она сама пела и концертировала, то рассказывала не только о вокале: как должна выглядеть певица, как держать себя на сцене. Я тогда думала, что очень хочу быть отчасти на неё похожей. Она и мой педагог по фортепиано проявили ко мне очень большое участие, не только порекомендовали мне дополнительные занятия в Москве с педагогом из Гнесинки, но и отвезли на прослушивание. Так я познакомилась с Галиной Сергеевной Фёдоровой. Она послушала меня и сказала: «Я буду с тобой заниматься, мне нужно, чтобы ты на выходные приезжала в Москву». Владимир в двухстах километрах от Москвы, это три часа на машине. Папа привозил меня в пятницу вечером к ней и забирал в воскресенье, то есть я фактически у неё жила. Такой вот уровень личности. Я ей очень-очень благодарна не только за отличную вокальную школу, но и в том числе, за общение, которое формировало меня как человека, как певицу. Занятия с ней стали для меня базой, моим надёжным фундаментом. Слова Галины Сергеевны о том, что вокалу нельзя научить, ему можно только научиться, остались со мной навсегда, и я надеюсь, что у меня получается им следовать. От всех, с кем работаю, я всегда старалась взять всё самое лучшее, то, что подходит именно мне. Хотелось бы очень многих сейчас поблагодарить: преподавателя в училище, Ирину Александровну Кодочигову, в консерватории — Валерия Александровича Волчкова. Я очень многих вспоминаю с большой благодарностью.

— С кем вы сейчас занимаетесь голосом, кто контролирует процесс развития, даёт советы?

— У меня сейчас есть надёжный коуч, которому я доверяю — это Медея Ясониди. Она достаточно известный специалист, который внимательно следит за голосами солистов Пермского театра. Она очень хорошо меня направляет. Когда я училась в аспирантуре в Петрозаводске, то сама преподавала в консерватории. То есть я прекрасно понимаю, что именно я делаю, могу себя контролировать, но все равно есть тонкости, которые ты можешь упустить, не заметить. Или не можешь понять, догадаться, как лучше сделать. В этот момент мне на помощь приходит Медея. Не могу сказать, что беру от нее абсолютно всё, стараюсь выбрать то, что кажется мне созвучным. Ведь так сложилось, что я всегда иду своим путём и по жизни, и в вокале. Но во многих нюансах она мне подсказала очень полезные решения. Ну и, конечно, дирижёры, с которыми я работаю – они тоже дают советы, касающиеся особенностей вокальной подачи, интерпретации, очень помогают развиваться, расти. Их вклад тоже огромен.

— Кого из дирижёров можете выделить, с кем вам оказалось познавательно, интересно или просто комфортно работать?

— В Петрозаводске я работала вместе с Сергеем Вениаминовичем Иньковым. Его вклад в моё становление как певицы и артистки музыкального театра очень велик. Он тогда многому меня научил, многое подсказал: что важно в исполнительстве с точки зрения музыкального театра, как это должно быть правильно подано со сцены, как лучше донести то, что ты хочешь, до публики, как сочетаются музыкальная партия и роль, важность совокупности музыки и слова, текста в пении. Для меня было важно, что он очень большое внимание обращал на то, чтобы музыкальная часть была максимально спаяна с постановкой. Сейчас он больше известен как дирижёр мюзиклов. Ну а то, что для меня сделал и продолжает делать Теодор Курентзис, вообще трудно переоценить.

— Да, это было похоже на старт новой ракеты с надёжного высокотехнологичного космодрома.

— Знаете, мне даже трудно подобрать слова, чтобы рассказать о том, что это значит — с ним заниматься, что именно в этот момент происходит. Ты выходишь за уровень класса и оказываешься где-то в высших сферах. Это какое-то таинство, священный ритуал. Он объясняет так, что ты начинаешь погружаться в материал, видеть его изнутри, пропитываешься им насквозь. Лично прожив тот или иной музыкальный фрагмент, наполнив его собственным переживанием, уже невозможно спеть его плохо, спеть так, чтобы это не захватило, не вызвало отклика у слушателя. С Теодором совсем не просто работать, но он очень хороший человек, и при этом, безусловно, один из лучших дирижёров на сегодня. У нас есть еще два молодых дирижёра, с которыми мы вместе трудимся. Это Валентин Урюпин и Артём Абашев. Считаю большим счастьем, что эти молодые ребята реализуют себя и у нас в театре тоже. С каждым из них интересно сотрудничать, и у каждого есть чему поучиться.

— В одном из последних интервью вы говорили, что во время работы над «Дон Жуаном» Курентзис добивался от вас такого же аутентичного звучания, как у оркестра, гармонии с ним в этом своеобразном возврате в барокко. Не было ли чего-то подобного в «Травиате», каких-то особенностей в трактовке вашей вокальной партии?

— Во время репетиций «Травиаты» Теодор говорил мне часто: «Я слышу куклу у тебя в голосе, а мне нужно, чтобы был объём». Он хотел добиться плотного вердиевского звучания, показать в голосе пульсирующую кровь эмоции.

— В третьем акте как раз шифонная прозрачность и скользящие опоры нот наводят на мысль, что такая трактовка партии сделана намеренно и, возможно, только для этой постановки.

— В «Addio, del passato» действительно могло возникнуть такое ощущение. Мы в театре говорим – ситец. Ну, вот хоть убейте меня, я не могу иначе, ведь человек умирает. Когда Виолетта лежит на кровати, то по-настоящему – её уже нет в этот момент. Уже нет с нами. Это поёт откуда-то сверху её отлетевшая и чистая, пожертвовавшая собой душа. Я доверяю Теодору, если моё понимание этой части было бы неправильным, то он бы мне сказал.

— А чем ваша Виолетта в постановке Уилсона по трактовке партии, по звучанию отличается от ваших же остальных? Как сильно вам пришлось переделывать, переосмысливать вашу прошлую работу?

— Когда я делала свою первую «Травиату», то у меня ещё не было такого опыта на сцене, да и жизненного опыта было немного. Мы все, и я в том числе, растём и меняемся с каждым годом. Сейчас мне даже страшно было бы посмотреть и послушать ту «Травиату», которую я делала в Петрозаводске. А кроме того, всё здесь другое: и оркестр, и дирижёр, и сценография, это всё в совокупности невероятно сильно влияет на твоё восприятие, на трактовку.

Я позиционирую себя высококачественным инструментом, с невероятно большой степенью гибкости и чуткости реагирования. Когда у артиста нет никакого сопротивления, когда он открыт для сотворчества, то замыслы и дирижёра, и режиссёра могут найти наилучшее воплощение. Я для себя также нахожу плюсы в постановке Уилсона, которые делают вокал ярче. Например, закованное марионеточное движение позволяет прорываться наружу эмоциям в голосе многократно усиленными. То есть, если раньше я могла где-то движением украсть у себя вокальную эмоцию, сыграть её, то в постановке Уилсона это невозможно, я обязана только спеть. Так что отличий очень много.

— Вы подробно рассказывали в последних интервью об особенностях репетиций с Бобом Уилсоном, который вёл себя как психолог. То есть для того, чтобы добиться желаемого результата, говорил с вами, вызывая определённые чувства и эмоции. А что касается музыкального руководства, как здесь проходила работа?

— Неизвестно ещё, кто больше психолог, Уилсон или Теодор. Он тоже говорит обо всём. Он может изобразить любую эмоцию. И может даже с этой эмоцией тебе спеть или показать, как лучше это сделать. Понимаете, его правки никогда не бывают на уровне «вот здесь вот точненько спой, вот здесь интонацию проследи, здесь чище, здесь обрати внимание на колоратуру». Нет. Мы говорим о гораздо более всеобъемлющих, глобальных вещах. О тех чувствах, которые я должна испытывать в тот или иной момент, о том какую эмоциональную окраску должны давать эти чувства. Причём, его воздействие начинается уже с самого факта его присутствия. Когда только Теодор заходит в помещение, вам уже кажется, что воздух меняется, наполняется его колоссальной энергетикой. Такое своеобразное гипнотическое ощущение. Многие на эту тему по-разному шутят. Даже если это гипноз, то я не против (смеётся). Как бы то ни было, есть результат, и этот результат меня устраивает. Я получаю обратную связь от своих слушателей. Люди приходят после спектакля, не могут говорить, их глаза полны слёз. Невозможно после этого сомневаться в изначально правильной задумке концепции и реального воплощения спектакля. Кстати, до какого-то времени я не понимала, почему так происходит, почему люди могут испытывать такие сильные эмоции от театрального представления. Да, я работаю, я полностью сконцентрирована, но мне было непонятно, каким образом я могу привести людей в такое состояние. Недавно мы с сестрой ходили в Большой Московский цирк, и там был номер с канатоходцами-эквилибристами. Пока мы смотрели номер, у нас у обеих потекли слёзы, настолько сильным было вовлечение, сопереживание. Но главное, что потрясло – как обычный человек может делать такое? Как это вообще возможно? В тот момент я, наверное, поняла, что люди смотрят, слушают спектакль и тоже, скорее всего, думают: «Как? Как же это возможно?».

— Расскажите о том, насколько комфортно петь спектакли, когда дирижирует Курентзис. Порой возникает впечатление, что сцена чуть-чуть не успела, потому что не ожидала такого разброса темповых пределов.

— Нет, мы всегда их ожидаем. Всё очень жестко отрепетировано, даже железобетонно. Иногда кажется, что педантизм Теодора в вопросах работы безграничен. Он жуткий перфекционист. В этом есть свои трудности, но зато мы всегда не просто отрабатываем материал на репетициях, у нас всё почти запрограммировано. С Теодором неожиданностей просто не может быть.

— Бывает ли так, что Курентзис подстраивается под певцов или наоборот, когда он за пультом, то оркестр всегда императивен?

— У меня не так давно был момент, когда во время гастролей мне пришлось петь спектакль без оркестровой репетиции. Могу сказать, что он не просто подстраивался под меня, он меня буквально вынес на руках, настолько держал оркестром весь спектакль. Но в любом случае, когда ты на сцене, а он за пультом, то ты чувствуешь не просто участие – это абсолютное слияние и единение в работе. Такова степень сопричастности, что иногда кажется, что он сейчас будет не просто проговаривать, но и петь вместе со мной.

— Теодор сказал на ежегодной встрече в Петербурге перед фестивалем «Дягилев P.S.», что, с его точки зрения, вы очень сильная личность, что у вас внутри «тигр». Также он рассказывал, что время работы над «Травиатой» специально провоцировал вас для того, чтобы выпустить этого «тигра» наружу, чтобы вы смогли выдать ту работу и ту эмоцию, на которую способны, выдать максимум. Так ли это? Каким образом это происходило, и помогло ли вам добиться нужного результата?

— Это так, я помню эти репетиции, когда я плакала. Я уже говорила, что в работе с Курентзисом непросто. Он достаточно трудный человек потому, что иногда ты не понимаешь, чего именно он хочет добиться. Что не так? Вроде бы ты уже и так спела, и так, и так, и так. Оркестр тоже сидит с такими сочувствующими лицами. Вроде бы всё прекрасно, просто идеально. И не можешь ухватить, что нужно сделать, чтобы стало по-другому, как нужно. Да, были слёзы, но во мне в этот момент просыпался азарт, решимость всё равно добиться результата, во что бы то ни стало. Немного спортивное чувство. Это не злость, а именно настойчивое желание победы наперекор собственной слабости. В «Дон Жуане» было меньше провокаций, возможно, тогда он только ко мне присматривался, хотел понять границы моей гибкости и моих возможностей восприятия. Вообще, я за то, чтобы петь всё и уметь делать это хорошо.

— Да, но у певцов есть уже сложившиеся правила относительно типа голоса, возраста певца и подходящего репертуара для того, чтобы не перегружать голос, давать ему естественно расти и развиваться. Какое развитие вы видите для себя сейчас, на какой репертуар больше ориентированы?

— Я сейчас очень тяготею к лирическим партиям, и особенно к колоратурному репертуару. Это то, что мне на сегодня очень интересно и безмерно нравится. Я считаю, что моя природа сейчас такая и незачем ей противиться, даже ради денег или славы. Потом, возможно, с возрастом изменится голос и соответственно, изменится репертуар. А пока у меня есть мечта о Лючии ди Ламмермур. Грежу этой партией.

— Кто из современных исполнительниц этой партии наиболее вам близок?

— Натали Дессей. Мне кажется близким весь комплекс, который она несет как актриса, как женщина, как личность и как певица. В Консерватории я пересмотрела все её видео.

— А как поступают в театре, если трудно закрыть своими голосами какие-то партии? Приглашают солистов из других театров?

— Да, конечно, для каждого голоса подбирается подходящий репертуар, стилистика. Есть проекты, в которых я участвую, хотя они мне не близки, но по другим причинам, не с точки зрения голоса. Да, у нас много приглашенных солистов.

— На той же встрече в Петербурге Теодор сказал, что «Травиата» Уилсона стала для вас пропуском в высшую лигу, и сейчас у вас уже есть много интересных ангажементов. Расскажите, пожалуйста, о них.

— У меня есть приглашения из московских театров, успешно развиваются давние связи с минским театром. Кроме того, есть еще очень хорошие предложения, но пока говорить о них рано.

— Возможно, началом успеха всё же можно считать победу в Минском конкурсе вокалистов, ведь «Травиата» случилась несколько позже?

— Да, это был очень насыщенный год. Конкурс, в первую очередь, дал мне возможность поверить в себя. Певцов было много, был высокий уровень, многие были очень интересными, талантливыми исполнителями. И когда ты получаешь в таком конкурсе Гран-при, то это даёт веру в себя. Конечно, сомневаться в себе необходимо, потому что без этого нет роста, нет развития. Если ты сам собой полностью доволен, то считай всё, это конец, ты для профессии умер. Но верить в себя жизненно важно для певца. Так же важно, как выходить и предельно честно делать свою работу, вкладывая в неё тот максимум, на который ты способен. И тогда всё, что ты делаешь, вернётся к тебе. И всё, чего ты достоин, станет твоим по-настоящему. Я в это искренне верю.

— Расскажите, планируется ли ваше участие в следующем Дягилевском фестивале?

— Да, конечно, будет «Богема». Я пою Мюзетту. Мими будет Зарина Абаева, она недавно получила Третью премию Минского конкурса вокалистов.

— Для современной оперной певицы важно не только обладать голосом, отлично оснащённым технически. Важен и кругозор, и умение себя подать, свободно общаться, в том числе и на иностранном языке. Кроме того, хорошая физическая форма тоже важна. Как вы со всем этим справляетесь?

— Я очень увлекающийся человек, с юности люблю разнообразные дыхательные гимнастики и практики, йогу. Недавно сестра меня приобщила к гимнастике боди-флекс. Сейчас такие постановки, что репетиции вполне можно квалифицировать как занятия спортом. Вот «Травиата» Уилсона – это настоящая йога, асана идёт за асаной. Например, на балу у Флоры у меня чередуются 19 положений рук. Английский совершенствуется в процессе работы. Сначала общение идет через переводчика, потом ты понимаешь, что контакт налажен, и переводчик тебе уже не нужен.

— Вы работали в Петрозаводске и можете на собственном опыте сказать о том, как поддерживать форму и развиваться певцу в небольшом театре с маленьким репертуаром. Как сохранить мастерство и драйв?

— В театре Петрозаводска было две труппы, музыкальная и драматическая. Был синтез — мы участвовали друг у друга в спектаклях, в том числе детских. Помогали друг другу, общались. Для меня это было определенное развитие в смежной с вокалом области. Кроме того, новогодние сказки, сами по себе, это колоссальная драматическая школа, потому что ребёнка невозможно обмануть, он видит ложь моментально. Это самая взыскательная публика. А в смысле поддержания вокальной формы, конечно, надо ездить на конкурсы, готовиться к ним, надо пробовать себя в других театрах, не давать себе застаиваться и закисать. Кроме того, надо бережно относиться к голосу, обязательно распеваться перед каждой репетицией, разогревать голосовой аппарат также, как танцовщики разогревают мышцы. Фактически, это элементарная вокальная гигиена. От этого зависит то, насколько долго ты будешь петь то, что ты хочешь, да и вообще петь.

— Тяжело ли успешной певице быть мамой? Расскажите, пожалуйста, об увлечениях своего сына.

— Конечно, очень тяжело. У ребёнка должен быть дом, распорядок, семейный уклад, детский сад, потом школа. А когда ты всё время в разъездах, то очень трудно это организовать. Я к увлечениям сына отношусь так же, как моя мама в своё время относилась к моим. Ни к чему не принуждаю, но и без дела стараюсь не оставлять. Сейчас он у меня увлекается высокой кухней и искусством кулинарии. Подумывает стать «кулинарником». Я считаю, что если у человека есть талант, то рано или поздно он проявится, так что пока подождём.

— Поскольку мы с вами встречаемся в канун Нового года, то что вы хотели бы пожелать вашим поклонникам, да и всем людям в грядущем году.

— Я бы хотела пожелать всем людям здоровья, понимания, любви и мира, чтобы всегда хотелось возвращаться домой. Многое из того, что происходит сейчас – очень страшно. Люди должны понимать и любить друг друга, особенно братские народы. Я очень переживаю, когда из-за политики разделяются семьи, это неправильно. Наша любовь к друг другу не должна зависеть от внешних обстоятельств. Своих родных нужно беречь, дорожить каждой минутой, проведенной вместе, говорить им о своей любви. Не откладывайте свою любовь и признания на потом, этого «потом» может просто не быть. Скажите своим родным о своей любви здесь и сейчас…

0
добавить коментарий
ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ

Теодор Курентзис

Персоналии

МАТЕРИАЛЫ ВЫПУСКА
РЕКОМЕНДУЕМОЕ