Одна из самых странных вещей в моей жизни - хотя у меня было сравнительно немного русских знакомых, практически все мои личные взаимоотношения были с русскими, и все они были неудачными. Кажется, некоторые из нас упорно не учатся на собственных ошибках.
Как я уже рассказывала, смерть Жени и ее пугающие последствия оставили меня ужасно одинокой. Неудача (ибо именно так мое положение воспринималось большинством людей) редко вызывает симпатию; а у меня не было близких людей, которые могли бы искренне посочувствовать мне. Ревность, и профессиональная и социальная, играет очень большую роль в карьере, и часто вместо симпатии от друзей, или, по крайней мере от тех, кого считал друзьями, исходит что-то вроде злобной радости по поводу твоего горя.

Вскоре после самоубийства Жени один старый знакомый предложил мне спеть в Русской церкви в Эннисмор Гарденс. Идея показалась мне хорошей - по крайней мере, петь в церкви по воскресеньям было и нетрудно, и приятно. Так что однажды в воскресенье отправилась в церковь - послушать хор и посмотреть, подойду ли я им. Потом я обратилась к хормейстеру и предложила свои услуги. На первой репетиции мне опять казалось, что я вызываю беспокойство - и хорошее, и плохое. Как и раньше, я почувствовала знакомую волну подозрения и возмущения от женской части хора, и опять я представляла опасность для других.
Я также заметила, что один из наиболее молодых мужчин в хоре, казалось, заворожен мной и не может отвести от меня глаз. Потом он сказал мне, что заметил меня в первый же день, когда я пришла в церковь. Он, так сказать, влюбился в мой "вид сзади". После каждой репетиции он провожал меня домой, и, хотя я тогда не воспринимала его серьезно, я, по крайней мере, чувствовала себя менее одинокой, чем раньше.
Всеволод Петри, известный как Сева, происходил из русской семьи, родившись в Брест-Литовске на русско-польской границе. Во время войны он сражался на стороне польских войск и побывал в очень суровых битвах в Италии и в других местах. Выжил он чудом. После войны он изучал гражданское строительство и нашел очень хорошее место в "Оу-Аруп", большой международной фирме, которая в конце концов выиграла контракт на постройку Сиднейского Оперного Театра.
Спустя несколько недель стало ясно, что Сева очень нездоров, и вскоре я услышала, что он в больнице. У Севы обнаружили рак толстой кишки, и он буквально находился между жизнью и смертью. Я знала его слишком мало, чтобы считать себя близким ему человеком, и не посещала его в больнице. Через некоторое время он снова появился на репетициях. Выглядел он очень слабым. Он рассказал мне, что после операции даже призвали священника, чтобы тот провел положенные ритуалы; но Сева в своем полубессознательном состоянии видел перед собой мой образ, и это его спасло, дало ему силы сражаться и выжить. Мы быстро сблизились, и скоро между нами, казалось, возникла взаимная любовь.
Я тогда работала секретарем в Институте британских стандартов, и казалось логичным, что Сева переехал в мою квартирку на Куинс-Гейт. Здоровье у него было не лучшим, и его, казалось, все время преследовал какой-то страх. После первого послеоперационного осмотра хирург попросил меня поговорить с ним наедине и сказал мне прямо, что Сева серьезно болен, и ему осталось жить около шести месяцев. Хирург посоветовал мне сделать его последние месяцы как можно более приятными и удобными, и велел мне взять себя в руки, перестать плакать, поправить макияж и выйти к Севе с полным оптимизма лицом. Так я и сделала, ничем не выдав своего внутреннего горя.
Какое-то время казалось, что эта стратегия работает; но потом, к сожалению, один "добрый" друг рассказал Севе правду о его "смертном приговоре". Нелегко было жить с таким знанием, и я решила обратиться за помощью к знаменитому религиозному целителю Гарри Эдвардсу, который уже много раз творил чудеса. Я привела Севу к нему в клинику. Эдвардс ничего не знал ни о Севе, ни о том, что с ним происходит, но реакция целителя была потрясающей. Его рука направилась прямо к месту операции, и он держал ее там довольно долго, предельно сосредоточившись и, похоже, войдя в какой-то транс. Потом он сказал несколько уверенных слов, полных надежды, и с этого момента Сева начал медленно, но верно выздоравливать.
Однако жить с Севой было нелегко. Он совершенно не интересовался моей певческой карьерой, к тому времени итак уже почти полностью уснувшей, не пытался чем-либо мне помочь. Если меня приглашали петь в Ройял-Фестивал-Холл, в Ройял-Альберт-Холл или для Би-Би-Си, он, казалось, не в состоянии был воспринять этот аспект моей жизни и возмущался. Например, меня пригласило Би-Би-Си петь "Свадебку" Стравинского с Джанет Бейкер и Джоном Митчисоном в Ройял-Фестивал-Холл. Дирижировал Бруно Мадерна. Я думала, или, скорее, надеялась, что мы с Севой сходим куда-нибудь пообедать после концерта, но на всякий случай купила все, что нужно, для бутербродов.
Когда мы пришли домой после концерта, я еще была в восторженном настроении - у меня был большой успех, а главное, я опять пела на публике! Но Сева совершенно не обращал на меня никакого внимания. Я села, все еще в своем красивом вечернем платье и макияже, и попросила его:
- Сева, милый, сделай, пожалуйста, несколько бутербродов. На кухне все готово.
С видом нахального изумления он ответил:
- А почему бы тебе их не сделать?
Той ночью я отправилась спать очень голодная и глубоко несчастная.
У Севы не было никаких хобби. Он никогда ничего не читал, и театр его совершенно не интересовал. Он также совершенно ничего не делал в доме, даже в магазин не ходил. Должно быть, я ошибочно списала все это на тяжелые переживания войны и недавней болезни и делала все, чтобы создать для него удобный дом со всеми возможными удовольствиями. Ради него я даже обратилась к психиатру, что стоило мне немалых денег. Я рассказала психиатру нашу историю и объяснила, что наши отношения рушатся; психиатр ответил, что мне следует забыть о себе и своей бывшей карьере и думать только о Севе, который имеет гораздо большее значение, чем я. Тогда я наконец действительно решила позволить последним остаткам моей карьеры уйти в небытие, не пытаться что-то делать для нее, не искать возможностей выступать. Я придерживалась этого решения и посвятила всю свою жизнь Севе.
Но он и пальца ни разу не поднял, чтобы помочь мне. Все, что я делала дома, воспринималось как само собой разумеющееся, даже после того, как я долгие часы работала в офисе. По его мнению, именно для этого женщина и существует. Хотя про болезнь свою он практически забыл, наши взаимоотношения начали катиться под гору еще быстрее. Выходные, которых я всегда ждала, превратились в кошмар. Когда я была готова к субботнему обеду, Сева уходил с приятелем смотреть футбол, после чего они вдвоем напивались до бесчувствия. В конце концов, он приезжал домой около двух-трех часов ночи, падал в кровать и оставался там почти до вечера воскресенья.
Я опять позволила себе попасть в ловушку. Но моей единственной целью был дождаться, пока его "все чисто" подтвердится, и дальше я не загадывала. Во время этого периода мы также часто расставались. Мне предложили оперный сезон в Дании, он отправился в Плимут работать над новым городским центром (это было в конце пятидесятых), и потом я на полгода отправилась в Штаты. Нам сказали "все чисто", и я поняла, что с совместной жизнью пора заканчивать.
Это произошло внезапно и очень мирно в 1963 году. Явившись пьяным после очередной гулянки, Сева повозился с ключом от входной двери, упал в дверной проем и приполз в спальню на четвереньках. Я очень спокойно сказала, что приготовила ему постель в гостиной и больше не хочу спать в алкогольных парах под аккомпанемент его храпа. Он ловко встал с пола и заплетающимся языком пробормотал, что либо будет спать в спальне, либо уйдет. Я ответила, что выбор за ним, и выбор этот он только что сделал; ему осталось забрать свою зубную щетку и все прочие личные вещи и закрыть за собой дверь. Так он и сделал. Через несколько недель он пару раз пытался исправить дело, но без толку.

В 1995 году, прочитав статью обо мне в "Дейли Телеграф", где объявляли о моем скором выступлении в Фаррингдонс Рекордс, Сева позвонил бывшей общей знакомой и предложил ей написать мне и попросить билеты. Я весьма удивилась ее письму и решила не обращать на него внимания.
Перед выступлением зрители выпивали и беседовали на верхней площадке лестницы, а я внизу давала интервью для радио и газет. За несколько минут до начала я поднялась наверх выпить. Сев за столик, я внезпано почувствовала, как передо мной возникла какая-то фигура. Не глядя, я инстинктивно поняла, что это Сева.
- Разве ты не узнаешь меня?
Все еще не глядя на него, я ответила:
- Я не хочу узнавать тебя.
Когда он спросил, почему, я ответила:
- Потому что я не помню ни одного момента счастья с тобой. Ты - последний человек, которого я хочу видеть.
Все это произошло в один из тех странных моментов полной тишины, когда каждое слово звучит отчетливо, и всем все слышно. Тогда, чтобы предотвратить дикий взрыв гнева, я повернулась к человеку, сидевшему слева от меня, и звучным голосом сказала:
- Это тот самый негодяй, который, в конце концов, прикончил меня!
Безусловно, это был роскошный день для журналистов, потому что вокруг меня сидели именно они.

продолжение ->

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru