Наступивший 2009-й год принес много юбилейных дат. К наиболее значимым из них наш журнал обязательно будет возвращаться, о некоторый «юбилярах» мы уже писали. Но есть две из них, мимо которых пройти просто невозможно, хотя это и, скажем так, вовсе не радужные годовщины. В нынешнем году исполняется 250 лет со дня смерти Генделя и 200 лет со дня смерти Гайдна – двух столпов европейского музыкального мира, чье творчество и по прошествии веков продолжает оказывать глобальное влияние на мышление, образный мир, саму ментальность европейцев.

И хотя Гайдн скончался в мае, стало быть, до юбилея еще несколько месяцев, Московская филармония совместно с Новосибирским оперным театром уже успела преподнести сюрприз столичным меломанам.

23 января в Концертном зале имени Чайковского прозвучал оперный Гайдн – явление редкое во всех отношениях, и не только для отечественных сцен и залов. Великий венский классик в массовом сознании меньше всего ассоциируется с оперным жанром, главные его заслуги, как известно, лежат в области инструментальной музыки, где он заложил основы европейского музицирования и сочинительства на долгие десятилетия и даже столетия – так или иначе, все древо европейской музыки 18 – 20 веков коренится в творчестве Гайдна. Именно им были сформулированы те закономерности, предложены те формы музыкального развития, которые считаются классическими, образцовыми по сию пору.

Тем не менее, перу Гайдна принадлежат 24 оперы, в которых он быть может не достиг тех же вершин, что в инструментальной музыке, но которые по-своему обаятельны и красивы. Среди них – «Орфей и Эвридика, или Душа философа» - опера с необычной судьбой. Как и большинство сценических произведений она была сочинена композитором для театра своего покровителя князя Эстергази в Айзенштадте, но при жизни композитора по ряду причин (прежде всего потому, что после смерти Миклоша Эстергази в 1790 году Гайдн покидает службу у венгерских магнатов) не увидела свет рампы и оставалась в забвении более полутора веков. Мировая премьера оперы прошла только в 1951 году на фестивале "Флорентийский музыкальный май", причем в главной партии выступила великая Мария Каллас. В отличие от шедевра Глюка, у Гайдна Эвридика – это большая партия, развернутая роль, не только не уступающая, но возможно и превосходящая значение Орфея. Поэтому после возрождения оперы к этой роли проявляли интерес крупнейшие певицы, например Джоан Сазерленд и Чечилия Бартоли. В России впервые к этому произведению обратились чуть позже: в 1985 году состоялась постановка в Московском музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко.

На сей раз инициатива исходила из Новосибирска, хотя проект получился абсолютно международным, поскольку на три главные партии были приглашены иностранные певцы. Теодор Курентзис, главный дирижер Новосибирской оперы, необыкновенно популярный в Москве, продолжает одаривать столицу раритетными программами. Его энтузиазм на этом поприще не может не вызывать уважения – не только поиск незаезженного, свежего репертуара, но и стремление к новому звучанию (Курентзис всерьез увлечен аутентизмом), новым тембрам и новым эмоциям.

Опера Гайдна – совсем не простая музыка. При всей ясности, классичности ее архитектоники, в ней композитор сполна отдает дань уходящему 18 веку: партии певцов неимоверно трудны, они изобилуют многочисленными сложнейшими колоратурными украшениями, имеют колоссальный диапазон (особенно партия Эвридики, причем интенсивно эксплуатируются именно крайние регистры), в них есть и лирика, и драматизм, нужно иметь длинное дыхание, уметь петь пиано, справляться с бешеными темпами экспрессивных мест, и многое-многое другое. Несмотря (опять же в отличие от глюковского шедевра) на трагический финал, в музыке оперы превалирует светлое начало, эмоционально приподнятый настрой, достаточно много мажорных, бравурных мест.

Курентзис предлагает весьма оригинальный взгляд на опус Гайдна. Несмотря на стремление к аутентичности (наличие старинных инструментов), никакого музея не получается – музыка звучит очень живо, динамично, я бы даже сказал современно: в ней чувствуется пульсация, не уступающая бешеному ритму нынешнего века. Курентзис активно пользуется широчайшей динамической палитрой: пианиссимо, каких он требует и добивается от оркестра, почти экстремальны, но заставляют зал сидеть затаив дыхание, фортиссимо – непривычно мощны для камерных коллективов Новосибирской оперы, неожиданны в исполнении, претендующем на аутентичность. Мне показалось, что порой дирижер слишком увлекается технической стороной дела – она, безусловно, впечатляет, но иногда оставляет ощущение не искусства, музыки, а превосходно исполненного трюка, циркового номера. Курентзис, безусловно, - диктатор. Главная фигура исполнения – он: певцы, оркестр, да и сам Гайдн несколько отступают на второй план перед отдельным «театром», который представляет собой его экстравагантная мануальная техника и в целом весьма агрессивное дирижирование. Он активно артикулирует с певцами, не давая им ни на йоту отступить от его темпов и указаний, смело переставляет своими огромными руками-крыльями солистку с места на место, поскольку та ему загородила первых скрипок, громко (слишком громко для ныне скорректированной акустики зала Чайковского) шипит на оркестрантов, когда те допускают малейшие неточности и т. п. Порой это раздражает неимоверно. Но нельзя не отдать должное музыканту: его исполнение останется у вас в памяти, звучит в ушах еще долго после того, как вы покинули зал. Искусство Курентзиса может быть чересчур оригинально, даже временами эпатажно. Но оно не фальшиво. Новосибирские коллективы, созданные греческим маэстро (камерные хор и оркестр, специально ориентированные на исполнение раритетов и коих до его прихода в театре не было), радуют высоким качеством исполнения: никаких технических ошибок, огрехов нет. Чувствуется, что работа проделана колоссальная, она дает возможность именно художественного творчества, свободы музицирования.

Среди вокалистов по всем параметрам первое место принадлежит любимице московской публике Симоне Кермес. Несколько лет назад ее Донна Анна в моцартовском «Дон Жуане» (не слишком в целом удачном для Курентзиса) была лучшей из всего международного состава исполнителей, потом были шедевры барокко (отдельная концертная программа опять же с молодым греком), и столица горячо и искренне полюбила немецкую певицу. Полюбила настолько, что на этот раз на откровенный кикс певицы в труднейшей арии в третьем действии гайдновского опуса ответила громовой овацией. Если не считать этого прокола, то в остальном пение Кермес было более, чем просто интересным. Ей подвластна колоратура – изящная, но не пустая. У нее красивые, нежные, парящие пиано. Ее голосовой мощи хватает на недюжинные по эмоциональному накалу экспрессивные места. Полноценного низа нет (правда, у Гайдна он экстремален – не для сопрано, а для настоящего контральто), зато верхний регистр практически безупречен. Единственно, что иногда смущает – перебор с использованием открытого звука, когда ее меццо-воче порой напоминают милые задушевные интонации Анны Герман, не вполне подходящие для академического формата.

Прекрасно выступил баритон Дэвид Кимберг в сравнительно небольшой партии царя Креонта. У певца красивый голос, свободный верх, настолько свободный, что иногда кажется, что поет тенор, в то же время - густой нижний регистр, он владеет стилистикой исполняемой музыки. Менее интересно показался Эд Лайон в центральной партии Орфея. Во-первых, сам голос певца не отличается особой красотой, весьма ординарен и малоинтересен. Во-вторых, звук несколько плосковат, беловат, открыт – возможно, это допустимо, а может быть и желательно в музыке 18 века, но эстетически не слишком привлекает. В-третьих, его колоратуры (а Гайдн обильно насытил ими и теноровую партию) сильно уступают кермесовским, они не точны и весьма неуклюжи. Однако, многое в его исполнении и радует: экспрессивность, динамическое разнообразие, и, наконец, сам образ – искренне и безнадежно страдающего любовника.

На фото:
Йозеф Гайдн
Теодор Курентзис (фотография Евгений Гурко)
Симона Кермес

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru