Оперный сезон в российской столице постепенно начинает набирать обороты. Первая оперная премьера в концертном исполнении прозвучала в начале сентября – московской публике была предложена искрометная сказочная буффонада россиниевской «Золушки». Первой театральной премьерой сезона стал спектакль Камерного театра Бориса Покровского по мотивам опер Перголези, приуроченный к большому юбилею композитора. И, наконец, к концу месяца мы дождались полноценной оперной сценической премьеры.

Первую ноту взял неугомонный «Геликон» - вечно провокативному детищу Дмитрия Бертмана уж не впервой открывать оперный сезон в Москве. Для разогрева труппы, которой предстоит еще не одна интересная работа, решили обратиться к малой форме, взяв к постановке камерную оперу Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери».

Это произведение, благодаря своей компактности, талантливой музыке и гениальному тексту Пушкина никогда не выпадало надолго из репертуара столичных трупп. В настоящее время опус идет на сцене «Новой оперы», где фигурирует под названием «О, Моцарт! Моцарт…» (постановка В. Васильева 1995 года).

Несмотря на этот факт в постановочной практике этой оперы есть немалые проблемы. Камерная по сути, где действуют, а точнее даже размышляют, всего два героя, где так важен произносимый-пропеваемый певцами-актерами текст, она, тем не менее, предполагает наличие настоящего оперного оркестра, и в целом как бы предназначена самим автором для большой сцены. Хотя позже Римский-Корсаков и писал, что хотел бы уберечь свое детище от больших залов, сохранить его камерный формат, а в одном из писем даже прямо сожалел, что вообще когда-то оркестровал оперу, обрекая ее на постановки в полноценных оперных театрах, в то время как место ей – в небольших залах, исполняемой в сопровождении фортепиано; опера получила жизнь именно в таком варианте. Есть и другая проблема – малая протяженность оперы не позволяет ей стать полнометражным оперным действом, поэтому постановщики озадачены вопросом, как привлечь публику к этому произведению, как развернуть его, утяжелить и расширить до масштабов полноценного спектакля.

Традиционный оперный театр поступал просто: «Моцарта и Сальери» давали в один вечер еще с каким-нибудь произведением. Именно так эта опера была поставлена на нашей памяти Алексеем Масленниковым в Большом театре в 1999 году – после антракта давали «Франческу да Римини» Рахманинова, позже, видимо желая привлечь в театр разную публику, – какой-нибудь балет (чаще всего «Шопениану», что само по себе и неплохо, поскольку известно, что Римский-Корсаков всегда очень тяготел к творчеству польского коллеги, посвятив его памяти даже своего «Пана воеводу»). Но в последнее время все громче звучит и другая тенденция – вмешиваться в партитуру самого произведения, расширять его протяженность путем вставок, вкраплений в текст Римского-Корсакова каких-либо чужеродных кусков – чаще из Моцарта, но иногда даже и из Сальери.

Именно так поступил в свое время Евгений Колобов – в уже упоминавшемся спектакле «О, Моцарт! Моцарт…» в разные места партитуры дирижером были инсталлированы значительные куски из моцартовского Реквиема соответственно с хором и дамами-солистами, а поскольку постановщиком выступал знаменитый танцовщик Васильев, то, разумеется, не обошлось в этом спектакле и без балетных па. В прошлом году мне довелось видеть «Моцарта и Сальери» на киевской сцене, и там режиссер Любовь Канюка разбавила Римского-Корсакова не только вставками из Реквиема, что само по себе еще как-то можно объяснить, но внедрила фрагменты из самых различных фортепианных и оркестровых произведений зальцбургского гения, что слушалось уж очень искусственно.

В «Геликоне» пошли тем же путем, но по-своему: там, где Николай Андреевич цитирует всего лишь шестнадцать тактов из первой части последнего творения Моцарта, в театре умудрились вставить целиком весь (!) Реквием, от первой до последней ноты. Услышать еще раз гениальное творение – всегда приятно, что-то возразить против этого было бы трудно, если бы мы пришли на концерт и в одном из его отделений встретились еще раз с этой прекрасной музыкой. Но, как представляется, у оперы Римского-Корсакова своя судьба, свой смысл и своя драматургия. Таким подходом постановщики совершенно разрушают идею произведения. У Реквиема Моцарта есть своя гармоническая цельность, это самостоятельное произведение производит свое, совершенно особое впечатление на публику. Поэтому заключительные реплики героев из оперы Римского-Корсакова, звучащие после такого огромного перерыва, кажутся неубедительным, ненужным довеском к только что отзвучавшему творению Моцарта. Смысл терзаний Сальери, его смятения, сомнения в содеянном, в чем он прежде, еще за несколько минут до того, был совершенно уверен, абсолютно теряются, и не звучат уже так, как задумывались композитором.

Кроме того, ни для кого не является секретом, что главный герой оперы Римского-Корсакова – это Сальери. Как справедливо замечает А. Гозенпуд «его трагедия раскрыта с большой внутренней силой», именно «в этой мрачной и жестокой душе есть могучая страсть. Сальери Пушкина и Римского-Корсакова — не мелкий преступник, он жрец узкой идеи. Для нее и во имя ее он идет на убийство, но с такой же убежденностью пойдет и на самоубийство». В спектакле «Геликона» благодаря волюнтаристскому вмешательству в партитуру, выражаясь фигурально соединению «ужа и ежа», абсолютно смещены акценты – фигура Моцарта однозначно выдвигается на первый план, совершенно заслоняя собой Сальери с его муками и терзаниями. По-видимому, эта идея очень занимала создателей спектакля и показалась им весьма плодотворной. Сама по себе она, быть может, и не плоха, но хороша ли она для оперы Римского-Корсакова – очень сомнительно.

За режиссуру в таком неоднозначном решении отвечал Илья Ильин – человек, занимающийся в театре буквально всем, - художественными, административными вопросами, режиссурой и даже пением, поскольку сам выступает в небольших теноровых партиях. Его спектакль разворачивается в минималистически оформленной, тотально черной среде (художники – вечные геликоновцы Игорь Нежный и Татьяна Тулубьева) – лишь подсвеченный четырехугольный подиум и белый рояль являют здесь некоторое разнообразие. За темным прозрачным занавесом на станках в урочный час располагается хор, роль которого в данной постановке оказывается колоссальной (оно и понятно почему). Необычно решены оба героя, и чего здесь больше – личных качеств актеров или задумки режиссера – сказать сложно. Но в любом случае все это играет на идею-фикс спектакля, центром которого является Моцарт.

Моцарт в видении Ильина и в исполнении Василия Ефимова – не меланхолический, лучезарный мечтатель, каким мы его обычно привыкли видеть и на сцене, и в кино (вспомним хотя бы Иннокентия Смоктуновского в знаменитой экранизации оперы 1962 года), а бойкий паренек, саркастичный, постоянно хихикающий и даже закатывающийся в истеричном смехе, издевающийся порой над собратом по цеху, очень современный (именно применительно к нашему времени) молодой человек, лишенный всякой галантности и настоящих манер, выглядящий даже несколько пародийно. Добавим к этому еще очень агрессивный вокал Ефимова, нарочитую манеру пения с обостренной, чрезмерно жесткой артикуляцией и практически полным отсутствием настоящих тембровых красок и разнообразия, и получаем весьма одномерный образ напористого шалуна, за которого порой даже как-то неловко – настольно по-цирковому он смотрится на сцене. Сальери в исполнении Дмитрия Скорикова – напротив, все время в тени. Несмотря на свои пространные монологи, он как-то совсем не воспринимается как отдельная значительная фигура, каким бы, кажется, и должен быть по замыслу композитора. В отличие от Ефимова Скориков поет очень мягким, задушевным звуком, что опять же, на наш взгляд, играет на полную не только переакцентировку драматических линий оперы, но полное переосмысление образов как таковых. К сожалению, к певцу Скорикову это не единственная претензия (да и не к нему, наверно она, а к создателям спектакля в целом) – сдается, что это был вообще не его день, ибо неточности интонирования, плохо озвученных низов и неустойчивых, подрагивающих верхов в его пении в этот вечер хватало.

Оркестр театра в премьерный вечер звучал как никогда хорошо (лишь скрипичные подголоски в Lacrymosa были резковаты), в чем немалая заслуга музыкального руководителя постановки Константина Чудовского. А вот хор театра в Реквиеме звучал, увы, жидковато, неубедительно – казалось бы, где как не в Моцарте нужен прозрачный, культурный европейский звук, отсутствие злоупотребления децибелами и пр., и у небольшого хорового коллектива это должно было бы получиться… Но нет, в Реквиеме нужна и мощь, и страсть, и апокалиптические контрасты, чего, увы, не наблюдалось совсем. Благородно и изысканно прозвучали две знаменитые геликоновские примы Наталья Загоринская и Лариса Костюк в сольных и ансамблевых фрагментах мессы – к ним никаких претензий нет, более того, именно они по-настоящему порадовали и ухо, да, по правде сказать, и глаз.

«Геликон-опера» всегда отличалась смелыми идеями и стремлением к эксперименту. И на этом пути театром сделано очень много за два десятилетия его истории, причем удач куда больше, чем полууспехов и провалов. Но, представляется, что попытка нового прочтения «Моцарта и Сальери» с трудом может быть отнесена к однозначным достижениям труппы.

Фото Олега Начинкина

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru