Баритон, ностальгирующий по виолончели

Интервью с Игорем Головатенко

Татьяна Елагина
Специальный корреспондент

Недавно у нас в гостях побывал солист театра «Новая опера» баритон Игорь Головатенко, весьма успешно выступающий на отечественных сценах и за рубежом. Мы предлагаем читателям запись его беседы с нашим корреспондентом Татьяной Елагиной.

— Мои родители были скрипачами в оркестре Саратовского оперного театра. Мама работает там до сих пор. Поэтому я вырос «кулисным» ребёнком, часто сидел на репетициях, спектаклях, с детства знал почти наизусть «Аиду», «Князя Игоря», «Лебединое озеро» и чуть ли не весь репертуар театра. И то, что на оперную сцену я потом вернулся певцом – логично, «театральный яд» попал ещё в детстве! В музыкальную школу отдали на фортепиано, лет в 8-9 к нему добавилась и виолончель. В Саратовскую консерваторию поступил, как виолончелист.

Здесь сразу отступлю от хронологии. После декабрьской премьеры «Дон Карлоса» на банкете в Большом театре ко мне подошла с поздравлениями эффектная дама, оказавшаяся Ольгой Ростропович. Как я был рад и польщён, что познакомился с дочерью моего кумира юности Мстислава Леопольдовича, с которым мечтал встретиться, но так и не довелось! Более того, я, как бы, «педагогический внук» Ростроповича, мой профессор по виолончели Лев Владимирович Гохман учился сначала у Святослава Кнушевицкого, а потом у Ростроповича.

— Что подвигло оставить виолончель?

— Долгая история. Видно, были некие «тайные знаки». Мне хотелось дирижировать. В 19 лет я спонтанно оказался за пультом студенческого оркестра, в котором играл сам. Заболел дирижёр за две недели до концерта, надо было выручать ребят. Мне предложили сделать программу из 3-го концерта Бетховена для фортепиано, Увертюры к «Свадьбе Фигаро» и «Концертной Симфонии» Моцарта. Потом дирижировал и «Франческу да Римини» Чайковского, и произведения современных саратовских композиторов. Позднее, уже из Москвы студентом приглашали несколько раз на концерты в Саратовскую филармонию. Программы делали интересные – например, французской музыки с «Римским карнавалом» Берлиоза. Там же я впервые продирижировал «Дон Жуана» Р. Штрауса. Так что сначала была практика дирижирования, потом уже учился.

После 3-го курса Саратовской консерватории, я поступил в Московскую в класс В.С.Синайского на симфоническое дирижирование. Через два года наших занятий Василий Серафимович внезапно оставил консерваторию. Какого же было моё изумление, когда перед началом нового учебного года мне просто сообщили в деканате: « Вы теперь в классе у Г.Н.Рождественского».

К моменту моего перехода в класс Рождественского как раз в консерватории соединили два факультета, и дирижёры-симфонисты оказалась вместе с дирижёрами-хоровиками. И многие из них, пройдя только собеседование, тоже хлынули потоком учиться дирижировать оркестром. Так что мне повезло, Геннадий Николаевич брал далеко не всех.

— Вы не сожалеете сейчас, что вокальная карьера началась по нынешним временам позже, чем у коллег? То есть, лет 5-7 «потеряли» на овладение сложнейшим штучным искусством, которое пришлось оставить?

— Нет, я не жалею ни о чём случившемся. И очень благодарен всем моим «довокальным» учителям! Потому что, если бы Синайский не дал мне мануальную технику и азы дирижирования, постановки рук, то у Рождественского пришлось бы трудно. Он этим просто не занимался. Его уроки были потрясающе информативны. Полтора часа бесценных сведений, которые нужно бы записывать на диктофон, чтобы потом, с 10 раза, понять всё. Но то, что должна делать кисть или локоть, его не волновало. Разве что аппликатура местами: «на три», или «на раз» дирижировать.

Теперь, когда многое в жизни произошло, я с большой нежностью вспоминаю о виолончели, оставшейся у родителей в Саратове, потому что в пальцах живо до сих пор ощущение инструмента, тянет поиграть...

— О, это знакомо: мышцы вроде помнят, а возьмёшь инструмент – и он мстит тебе, не отвечает прежней взаимностью, одно разочарование…

— Да, виолончель я не брал в руки по-настоящему 12 лет! Надеюсь, что может быть, когда-нибудь, позже .. когда дети подрастут и появится свободное время..

— А Вы шумный были виолончелист? Именно мужчины с этим инструментом часто очень громко «страстно» дышат во время игры, допустим, на сольных сюитах Баха это очень заметно в записях!

— Нет, мой профессор не признавал посторонних звуков во время музыки и строго пресекал сразу. Есть ведь и дирижёры, которые мычат, сопят и подпевают во время концерта. И ещё ссылаются на записи великих, того же Тосканини. Но эта вольность совсем не украшает, а даже мешает и оркестру, и певцам, когда маэстро ведёт себя шумно в метре от солистов. Сожалею, что многих великих «стариков» так и не довелось увидеть воочию, ни Мравинского, ни Караяна. Даже Евгения Фёдоровича Светланова. Он ещё давал последние концерты в Москве, когда я уже приехал сюда, но, увы, – не совпало. По рассказам моей жены, тоже певицы, тогда студентки Хоровой академии, участвовавшей в исполнении Восьмой симфонии Малера под управлением Светланова, это было незабываемо. Но пять лет, включая курс аспирантуры, в классе у Геннадия Николаевича тоже дорогого стоят!

Так вот, Рождественский дал пример профессионального подхода не только к технике, но и к поведению дирижёра на эстраде. Не должно быть ничего такого, что отвлекает, что может быть понято двусмысленно, жест всегда должен быть точный и понятный. Вплоть до стиля. Его коллоквиумы, когда он изящно рассуждал о разнице направлений в живописи, – это его конёк – сразу давали нам, студентам, понять всю свою малообразованность, заставляли читать и учиться, чтобы хоть на шаг приблизиться к мэтру. Геннадий Николаевич давно уже может себе позволить просто не работать с теми оркестрами, которые не в силах сыграть вместе и чисто и реализовать простейшие задачи. Он сам об этом пишет, не скрывает. Знаю, что Рождественского и поругать много охотников. Но для меня он, во-первых, – Учитель, и, несомненно, Личность большого масштаба.

— Как отнёсся маэстро Рождественский к Вашей «измене» дирижированию?

— Это отдельная история. Потому что ушёл я довольно резко. Устроиться дирижёром оркестра не получалось. Надо было работать, чтобы прокормиться. Продолжать параллельно учёбу я не мог физически. Просто перестал ходить 2-й год в аспирантуру. Мне позвонили, и попросили написать заявление об уходе. А я уже словно почувствовал себя в другой, вокальной, жизни. Предыдущие профессии – и виолончель, и дирижирование, как бы остались в прошлом. Корни перехода в вокальную профессию лежат очень глубоко. Я даже сам не могу до конца ответить. Все удивлялись – как так, бросить дирижирование и начать петь?

— Вообще, это как из генералитета перейти в офицерский корпус. Ведь дирижёр оркестра смолоду командует всеми, как полководец или шахматист, а певец, даже выдающийся –только шахматная фигура, более или менее значимая.

— С одной стороны – да, но карьеру дирижёра я лишь попробовал, а в Москве провёл только пару концертов. Памятно, что впервые в России исполнил в 2002-м «Концертную музыку для струнных и медных («Бостонская симфония»)» Хиндемита. И что дальше?

На последних курсах консерватории у нас появился предмет «Работа с вокалистами». Вела его певица Мария Викторовна Рядчикова, ставшая моим первым педагогом по вокалу. У неё же в классе в Училище им. Гнесиных я стал концертмейстером, при том, что официального фортепианного диплома так и не получил, но на практике осваивал и читку с листа, и умение слышать солиста, и навыки транспозиции. В начале меня пытались вести как крепкого тенора, и вроде стало получаться, но при попытках вытянуть верха возникли проблемы, стало некомфортно. Тогда по обоюдному согласию решили искать другого педагога.

С помощью Светланы Григорьевны Нестеренко, которая возглавляла тогда вокальную кафедру Гнесинки, я попал к Дмитрию Юрьевичу Вдовину. Я уже понял, что хочу учиться вокалу всерьёз и петь профессионально. Вдовин меня прослушал, и я попал на годовую стажировку в Хоровую академию. Потом ещё работал полтора года концертмейстером в классе у Дмитрия Юрьевича. И должен сказать, не только занятия непосредственно вокалом, но и целый день в классе играть и слушать всех – была бесценная школа, и это время я вспоминаю с неизменной благодарностью. Вся техника и приёмы были сделаны именно тогда, лет пять назад. Сейчас удаётся позаниматься с Дмитрием Юрьевичем, к сожалению, очень редко, когда пересекаемся и есть время. Потому что как только начал работать в «Новой опере», вошёл в основной репертуар, и свободного времени практически не осталось!

— Игорь, конечно, Ваш случай, когда из класса Рождественского да в баритоны –исключение. Но вокалисты, занимающиеся музыкой с детства, не редкость теперь. А вот на дефицит дирижеров, по-настоящему чувствующих певцов, в оперных театрах всё чаще слышны жалобы от грамотных солистов, которые и сами часто дирижёры-хоровики в прошлом. А каково же Вам, оценивая очередного маэстро?

— Да, бывает нелегко. Вот свежий пример из «Дон Карлоса». Сразу скажу – Роберт Тревиньо для всех нас совершил подвиг. Потому что, когда он узнал, что должен доводить до премьеры брошенный главным дирижёром спектакль, это был удар для нервной системы. Он всё сделал очень достойно. Но был у нас один момент в 1-м акте, когда не могли сойтись. Для Родриго, только появившегося на сцене, трудная фраза, гибкая по агогике – и сразу высокая нота. И я не выдержал, сказал: «маэстро, вы в 3-м такте замедляете, а я – нет». Потому что он этот такт делал «на шесть», а когда сделал «на два» – всё получилось. Но для меня было сложно так сказать при всех, просто три раза подряд не вышло, пришлось.

Но вообще стараюсь не афишировать свои дирижёрские знания. Потому что поначалу в Новой Опере меня больше воспринимали, как поющего дирижёра. Да я тогда и пел гораздо слабее, чего там скрывать. Конечно, первое образование и помогает, и мешает, недостатки командира за пультом видишь лучше других, а работать с ним всё равно надо, и соблюдать такт непременно.

— Вы абсолютник?

— О да! Ещё одно несчастье… Но когда пою, себя не всегда слышу. Бывает, что позиционно не попадаю. Это надо контролировать по ощущению или записывать и анализировать после рабочие моменты. Все подтвердят, и великие, и начинающие певцы. Более того, голос «на выходе», если поставить микрофон рядом с певцом и то, что слышит зритель, допустим, на Исторической сцене Большого театра на расстоянии нескольких десятков метров – большая разница. В прошлом сезоне, после простуды, пел «Травиату» в Большом, казалось, что подхрипываю, а в зале практически ничего подобного слышно не было.

— Сейчас актёрски Вы на сцене убедительны, а ведь даже в скромном объёме в консерватории не проходили этот предмет.

— Здесь мне очень помогла Новая Опера. Это мой родной театр. Пришёл я туда, мало что умея и вокально, и пластически. Учился всему уже в процессе, благодаря режиссёрской команде, с которой довелось работать. Много персонально занимался со мной, отрабатывая элементарные движения и поклоны, балетмейстер Иван Фадеев. Режиссёр Алексей Вэйро, когда я вводился в «Онегина», буквально не давал спуску, не пропуская ни одного лишнего или «не того» движения.

— А самая первая роль какая была?

— Марулло в «Риголетто». Интересно получилось. Этим летом, 2013-го, я впервые спел самого Риголетто, и вспомнил, что семь лет назад, почти в то же время вышел на сцену в этой же опере в крошечной роли.

— Вообще, молодой баритон, поющий и Онегина, и Риголетто, достаточно редкое явление.

— Ну, я считаю, Онегин достаточно крепкая партия. Другое дело, что традиционно у нас его поют почти все баритоны: и лирические, и лирико-драматические. На Западе, тем не менее, обычно Онегина поют очень крепкие голоса — раньше пели Титта Руффо, Этторе Бастианини, позже Бернд Вайкль, Вольфганг Брендель. Более того, на Западе вообще несколько иная традиция подхода к русскому репертуару. Например, партия Елецкого также считается очень крепкой, почти такой же, как Томский. Онегин - партия гибкая в плане тембра. Но всё же крепкая. Она начинается благостно так, но к финалу надо тесситурой пробить довольно плотный оркестр.

— Значит, и Бокканегру от Вас можно вскоре ждать?

— О Бокканегре пока рано говорить. Но за прошедший год я спел, ни много ни мало, восемь героев Верди! Перечислю: Жермон (дебют на Исторической сцене Большого театра), Ренато – «Бал-маскарад» в трех разных театрах в Италии, Сеид-паша в «Корсаре» в Триесте, Монфор в «Сицилийской вечерне» по-итальянски в Афинах. До того, в 2011-м, пел французскую версию в Неаполе. Переучивать текст – очень тяжело далось! В Новой опере был ввод в «Трубадура», (тоже дебют!) там же Жермон, уже в постановке Аллы Сигаловой, концертное исполнение «Аиды» (Амонасро), Риголетто в Савоне, и вот, наконец, Родриго ди Поза в Большом театре.

Конечно, Риголетто пока стал пробным. Согласился, потому что это маленький театр. В Савоне есть крепость шестнадцатого века возле моря, а в ней внутренний дворик с естественной акустикой. Перед тем я уже пел там в «Бал-маскараде». Постановка уже готовая, её «слепили» и вводили всех за десять дней. А режиссёром был Роландо Панераи, великий баритон прошлого. Он меня словно благословил, я физически ощутил эту связь поколений. Встретиться с такой легендой уже событие, а услышать, как он в свои 89 лет поёт и показывает – фантастика! Он такие потрясающие верхние ноты брал! Панераи с большим вниманием отнёсся к такому молодому Риголетто. Сделал всё, чтобы мне было удобно, например, отменил парик, только подкрасили сединой волосы.

На премьере присутствовала величайшая певица ХХ века Рената Скотто, которая, оказывается, родилась в Савоне! Джильду пела её ученица – для неё это было поводом посетить спектакль. На втором представлении была не менее знаменитая Лучана Серра. И потом мы с Дмитрием Юрьевичем обсуждали, как мне повезло, что в начале пути сталкиваюсь с такими именами прошлого! И совпадения кругом: 200-летие Верди, 100-летие Тито Гобби. И восемь вердиевских партий! При «норме» в 3-4 новых роли за год.

— В какой степени Вы боитесь, нервничаете перед выходом на сцену?

— Не боюсь, но волнение есть. Особенно если не до конца впето, и не на сто процентов уверен. Риголетто, кстати, боялся меньше, чем казалось бы. Потому что партию мы с Вдовиным сделали так тщательно, что мог бы спеть в любом состоянии. И вся команда плюс талантливый дирижёр Карло Риццари (ассистент Паппано), очень меня поддерживали.

Конечно труднее, если не вполне здоров, а петь надо. И здесь выручает школа и техника. Боязни сцены как таковой нет. Для меня это привычная среда обитания, спиной ли я стоял к залу, будучи дирижёром, или повернулся теперь лицом.

— Ваша востребованность в опере радует. Но музыканту высшей лиги не хочется ли сходить «налево» - спеть что-то изысканно-камерное, побыть в образе, допустим, «Странствующего подмастерья» Малера?

— Ещё как хочется! Не отказываюсь даже от скромных камерных вечеров. Видите ноты? Это к «Концерту в фойе» Новой оперы. Там буду петь цикл Равеля «Три песни Дон Кихота к Дульсинее», романс Рахманинова «Арион» и даже «Лесной царь» Шуберта. Эта программа в рамках традиционной нашей Крещенской недели вся посвящена литературным сюжетам (беседа состоялась еще до начала Крещенской недели – прим. авт.).

Исполнять камерную музыку нет возможности часто, потому что да, плотно занят в спектаклях. Никто в этом не виноват – так получается. Но уже мечтаю о программе из Чайковского и Глинки с Семёном Борисовичем Скигиным в июне вместе с тенором Сергеем Радченко из Молодёжной программы Большого театра. В этом плане я по-доброму завидую Молодёжке. У них чуть не каждую неделю какие-то камерные программы, концерты. Мне этого очень не хватало в начале пути. Я много занимался и сразу начал активно петь в спектаклях, но только лишь оперное пение слегка зашоривает музыкантски, тем более, если партии одноплановы. И даже великого Верди, или шире –итальянцев, хочется «разбавить» порой немецкими Lieder или тонкой французской лирикой Дебюсси, Шоссона.

— Если вдруг предложат спеть «Воццека» или «Кардильяка» Хиндемита, кто перевесит – выпускник Рождественского, знакомый не понаслышке с Нововенской школой, или умный вокалист, понимающий, что после Берга бельканто уже можно и не спеть?

Названные партии я бы пока петь не стал. «Воццек» музыка не только сложная, но и критическая в плане вокала. Если в веризме, где много крика, всё же имеется и кантилена, то Воццек – на грани оперного пения как такового. И потом там сложно войти в образ психологически. Даже Риголетто я решил, что лучше отложить на несколько лет, хотя для данного этапа получилось удачно. Трагический горбун тоже требует нервов и самообладания, чтобы с холодной головой петь «Вендетту» и не заходиться. А Воццек гораздо страшнее и по музыке, и по сюжету. Там всё так закручено! У Хиндемита я более всего хотел бы спеть «Художника Матиса», люблю эту музыку. Но тоже не сейчас, партия требует большей зрелости. Именно к специфическому репертуару ХХ века я в данный момент не стремлюсь. В ближайшие годы – Верди, бельканто, отчасти французская музыка.

— А Моцарт, которого многие певцы считают чуть не лечебным для голоса?

— К сожалению, пока только в классе учил и на паре прослушиваний выносил отдельные арии. Дмитрий Юрьевич считает, что я не моцартовский певец. Хотя сам думаю, что мог бы спеть и Графа, и даже Дон Жуана, но для этого нужна большая гибкость голоса. И, что важнее, кто-то ещё должен захотеть меня увидеть в этой партии. Есть много более подходящих моцартовских баритонов.

— Давайте теперь отдельно про Вашего Родриго, марказа ди Позу, наделавшего шуму, в самом лучшем смысле. Вы ожидали такого бурного одобрения в прессе последней работы? Словно дебют у Вас заново!

— Нет, не ожидал. Честно старался сделать всё максимально хорошо, выкладывался на репетициях и спектаклях. Думал, что получается. Но когда вышел на премьерные поклоны, то овация зала почти сбила с ног.

— Утверждают, попали очень в образ! Только надеюсь услышать настоящего Родриго в новой, летней серии спектаклей, но даже по фрагментам в You Tube –согласна. А Шиллера читали в период работы?

— Конечно! В переводе Мих.Достоевского с предисловием К.Батюшкова, которое тоже многое объясняет. В частности то, что Поза у Шиллера – центральный персонаж. Идеи, вложенные в уста ди Позы – это мысли самого Шиллера, его «альтер эго». Может потому он так много переделывал саму драму, добиваясь наиболее сильного и понятного современникам выражения своей философии. И у Верди Родриго – один из центральных, если не самый главный персонаж. Потому что музыкально партия обширней и богаче прочих.

— Но как узнала из нового буклета о «Дон Карлосе» Большого театра, щедрость Верди по отношению к ди Позе имела практический характер. Баритон, что готовил эту роль в самой первой Парижской премьере, был очень хорош, чуть не самый яркий певец в составе. И прямо в процессе репетиций Верди дописал для Родриго чудесный романс «Carlo, ch'è sol il nostro amore»

— Может быть. Но «Дон Карлос» столько раз переделывался в принципе! Недавно был в Милане, заглянул в фирменный нотный магазин Ricordi. Они издали удивительный двухтомник всех редакций «Дон Карлоса», как французских, так и итальянских. Оказалось, что концептуально центральный дуэт ди Позы и Филиппа композитор переписывал три или четыре раза. Все варианты есть там в клавире, очень интересно проследить, как Верди шёл к окончательному.

— Что для Вас превалирует в ди Позе, романтический идеалист, или, на что чаще нажимают, активный революционер?

— Образ сложный, его можно трактовать по-разному, даже от спектакля к спектаклю смещая акценты. Но мне кажется, что Родриго прежде всего тонкий искусный политик, а потом уже друг и всё прочее. Всё таки, для него главное – идеи, которые он пытается внушить даже Королю, которые близки идеям века Просвещения. Вообще опера «Дон Карлос», и декорации нашей постановки Большого театра это подчёркивают, очень мрачная. Несчастная, раздавленная судьбой Елизавета, Карлос, мечущийся между поисками любви и продолжением политической карьеры, которой нет и быть не может, потому что он человек не вполне адекватный. Филипп – тиран и деспот, но не лишённый родственных чувств, которым нет хода, поскольку ни Елизавета, ни Карлос не могут ответить ему взаимностью. Над всем этим царством мрака возвышается гибельная фигура Инквизитора. Опера, я бы сказал, безысходная. И только Поза как тот самый «луч света в тёмном царстве», потому что пытается устремиться к высоким идеям, призвать к гуманности, вселить надежду. Да, он не может прервать или отменить казнь еретиков, но он откровенно говорит Королю, что тот неправ. Очевидно, что такой рыцарь не мог реально существовать при дворе Филиппа II. Это явный художественный вымысел, не становящийся от того менее прекрасным.

— Довольно редкий случай в оперной драматургии, когда баритон и не соперник тенору за обладание сопрано, и не страдающий отец, и не интриган-злодей.

— Да, особое амплуа, тем и ценно.

— Ещё один пример такого особого – Гамлет у Амбруаза Тома, как раз для баритона. Хотели бы?

— Очень. Мечтаю. Когда в Новой опере хотели меня вводить в «Гамлета», то, к сожалению, спектакль сняли. И пока конкретных предложений нет, потому что опера Тома ставится редко.

— Вскоре Вы должны петь Онегина в Неаполе, в знаменитом театре Сан-Карло.

— Театр мне уже знаком по «Сицилийской вечерне». Акустика там великолепная! Можно петь в любой точке сцены и в любую сторону – слышно всё, потери в зале невелики. Сан-Карло никогда капитально не реставрировался, в отличие от Ла Скала, это само по себе бесценно, учитывая почти трёхвековую историю этого одного из старейших оперных домов Европы! Мне повезло петь в двух самых больших оперных театрах Италии, кроме Сан-Карло это ещё и театр Массимо в Палермо. Последний также считается одним из самых крупных театров в Европе.

— Чувствуется ли в процессе работы пресловутое разгильдяйство южан?

— Нет, я бы не сказал. Расписание выдавалось нам на месяц вперёд и всё соблюдалось. Обстановка внутри команды была очень доброжелательна. Разве что гонорар потом почти год пришлось ждать. Но это общая итальянская тенденция, во Флоренции считается нормальным ждать денег два-три года.

— Общаетесь там с коллегами по-итальянски?

— Да, язык осваивал практически сам, потому что когда нарисовался первый контракт в Италии, Дмитрий Юрьевич сказал: «Учи итальянский, срочно». За месяц мне пришлось не только освоить махину «Сицилийской вечерни» на французском (спектакль длился 4 с половиной часа!), но и попытаться заговорить по-итальянски. Там, среди коренных носителей, всё оказалось проще.

— Когда спектакль длинный, некоторые певцы жалуются, что паузы в партии, если персонаж долго отсутствует на сцене, их расхолаживают.

— Про себя так сказать не могу, может быть, пока не совпадало. Но партии, безусловно, все разные и различна концентрация у артистов. В том же «Дон Карлосе» почти не уходишь со сцены! Разве что, пока король Филипп страдает в кабинете, есть возможность передохнуть. На спектакли приходил за 3 часа до начала – это такая у меня привычка. Мне так удобней, всё не спеша, больше часа надо распеваться, чтобы чувствовать себя полностью готовым. Это вопрос настройки скорее на ментальном уровне. Когда предстоит одна ария в концерте, готовишь себя совсем иначе, чем на большущую сложную партию. Я даже об этом не думаю специально, а организм сам настраивается на длительный марафон.

— Мой последний вопрос заведомо провокационен. Представим, что вдруг спектакль остался без дирижёра – заболел, не прилетел и т.д. И, зная о Вашем первом образовании, умоляют спасти положение, встать за пульт.

— Ой, только не это! Я из дирижёрской профессии вышел давно. И даже если я хорошо знаю нужную партитуру, то не возьму на себя смелость провести спектакль. Без практики руки уже немножко забыли как надо, и лучше это доверить более подготовленному человеку. Бывают, конечно, катастрофические ситуации без выбора, но мне, слава Богу, пока не доводилось, и, надеюсь, не придётся с ними сталкиваться.

Мне предлагали какие-то своеобразные концерты, где бы я то играл на инструментах, то дирижировал, то пел. Я отвечал, что не «поющий дирижёр», а оперный певец. И то, что в прошлом – там и осталось покуда. Если когда-нибудь, седой и старый, я захочу вернуться к дирижированию – другая тема, которую пока нет смысла обсуждать. Сейчас я занимаюсь серьёзно оперным пением и не хочу делать шаги, которые могут быть истолкованы как непрофессиональные. В современном мире надо своё делать либо очень хорошо, чтобы преуспеть, либо не делать вовсе, надо держать уровень.

Беседовала Татьяна Елагина

0
добавить коментарий
ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ

Игорь Головатенко

Персоналии

МАТЕРИАЛЫ ВЫПУСКА
РЕКОМЕНДУЕМОЕ