«Прогулка по Красной площади вызвала во мне поразительное ощущение дежавю!»

Воскресный спектакль «Анна Болейн» Доницетти в барселонском «Gran Teatre del Liceu» начинался в пять вечера, поэтому закончился рано: еще не было и девяти. В новой театральной постановке Элина Гаранча предстала перед публикой в образе Джованны (Джейн) Сеймур, очередной фаворитки короля Генриха VIII. Ее партнершей в партии Анны Болейн выступила выдающаяся примадонна assoluta Эдита Груберова. Сегодня молодая певица из Риги – одна из ярчайших меццо-сопрано «новой волны», уверенно завоевывающая мировое оперное пространство, одна из серьезных и перспективных творческих персоналий современного музыкального театра… Вот уже и отгремели овации в зрительном зале, публика стала неспешно покидать театр, а я, предварительно заручившись согласием Элины Гаранчи на блиц-интервью после спектакля, с волнением заторопился на «аудиенцию» в ее гримерную.

В тот момент мои театрально-музыкальные впечатления были совсем еще свежи, а восхитительное послевкусие от увиденного и услышанного на сцене – особенно терпким, поэтому нашу краткую беседу мы, конечно же, начали с вопроса о мотивации репертуарного выбора амплуа бельканто…

– Объективно творческий портрет певицы Элины Гаранчи складывается таким: универсальное меццо-сопрано, сферой интересов которого является и барочный, и традиционный оперный репертуар, и романтическое итальянское бельканто первой половины XIX века. И всё-таки почему бельканто? Что вы находите для себя в этом репертуаре?

– Это, прежде всего, медицина для голоса, и с каждым годом она становится всё более и более необходимой, когда ты уже поешь такие партии, как Кармен или Шарлотта в «Вертере». И с каждым годом всё труднее и труднее возвращаться к бельканто, ибо это совсем иная вокально-стилистическая культура. Но я очень рада, что на два следующих года почти весь мой репертуар складывается из партий бельканто, в котором я чувствую себя очень уверенно. И мне кажется, что для меня это пока самое оптимальное – то, что как раз и написано для высокого голоса. Ведь я – лирическое меццо-сопрано, поэтому могу доказать на деле, что и для меццо-сопрано возможно петь в высокой тесситуре и справляться с высокими нотами.

– Я вспоминаю ваш единственный сольный концерт в Москве, который вы дали на сцене Большого зала консерватории осенью 2008 года и который произвел на меня поистине феноменальное впечатление. Тогда вы, в частности, познакомили нас с вашей интерпретацией арии Ромео из «Капулети и Монтекки» Беллини – и эта партия уже тогда была у вас в репертуаре. А какие еще партии бельканто, кроме Джованны Сеймур, сегодня есть в вашем репертуаре?

– Да, на самом-то деле, не так уж и много. Когда-то я пела всего две россиниевские партии – Золушку и Розину. На сегодняшний момент репертуар Россини я петь уже перестала – не потому, что россиниевские колоратуры у меня больше не получаются, а потому, что чувствую: в этом репертуаре мне уже больше нечего сказать в плане дальнейшего творческого и технического роста, то есть в плане профессионального совершенствования. Дело в том, что россиниевские голоса очень специфические: обычно они небольшие и с сильно выраженным вибрато, поэтому они и прекрасно живут всю свою жизнь на таком «легком», вокально «прозрачном» репертуаре. Я просто заметила, что мой голос начал расти, укрупняться – и я стала ощущать себя, образно говоря, этаким «большим трактором на трассе “Формулы-1”». К этому времени у меня появилось уже много других интересных контрактов, и я поняла, что на Россини мой голос просто не может уже больше развиваться. А вот как раз в лирико-драматическом репертуаре бельканто я и нахожу сейчас свою индивидуальную вокальную нишу, и поэтому уже скоро буду готовить Леонору в «Фаворитке» Доницетти. Хочу также включить в свой репертуар и Донну Эльвиру из моцартовского «Дон Жуана». Конечно, многие сопрано обычно поют эту партию, но я считаю, что для этого женского образа нужен голос с более плотной вокальной фактурой: Донна Эльвира должна быть сильной женщиной, а не «слабым полом».

– Трудно с вами не согласиться, но только вот репертуар Моцарта мы как-то не очень привыкли относить к бельканто… Или это просто вопрос классификации?

– Вообще-то, да: так и есть. Но знаете, как иной раз любят говорить в Латвии, да, наверное, и в России тоже: моцартовские и белькантовые певцы – это те, которые ничего другого петь не умеют и не смогут, так как голос маленький, и на Верди не потянет. «Посадили» их, к примеру, на Моцарта – вот и всё: они его себе и поют! Но Моцарта надо уметь петь, потому что, если ты не знаешь, как это делать, то можешь легко испортить себе голос. Ведь Моцарт – это «чрезвычайно инструментальное» пение, и надо уметь себя сдерживать в этом стиле, а не «давить звуком», как это вполне возможно у Пуччини и Верди. Моцарт – это очень большая кропотливая работа.

– Скажите, партия Джованны Сеймур в нынешней постановке «Анны Болейн» – это ваш дебют на сцене театра «Liceu»? Это ваше первое обращение к бельканто Доницетти?

– Вообще, как-то давно мне представился случай экстренно «впрыгнуть» в спектакль этого театра по замене. Кажется, это было в 2007-м: тогда заболела Веселина Казарова – и один раз я спела здесь Секста в моцартовском «Милосердии Тита». Но что касается участия в новой постановке, которая создавалась именно в расчете на меня, то, конечно же, нынешняя «Анна Болейн» – это мой дебют в «Liceu». Отвечая же на вторую часть вопроса, должна сказать, что очень давно, когда я была еще студенткой, мне в 22 года представился случай вот также неожиданно «впрыгнуть» в «semi-stage» постановку «Анны Болейн», совместную «румынско-афинскую» продукцию, ставшую моим дебютом в партии Джованны Сеймур. Тогда я подготовила эту партию буквально за десять дней. Но с того времени прошло уже более десяти лет – и когда я сейчас вновь обратилась к ней, то работала над ней, как над совершенно новой для себя ролью: я уже совсем не помнила слова, а местами – даже и музыку. И с этой премьерой в «Liceu» у меня такое ощущение, будто бы десятилетний круг моего творчества замкнулся, поднявшись на некую качественно новую профессиональную ступень.

– Значит, тот факт, что в нынешней постановке «Анны Болейн» в партии Джованны Сеймур по вашей просьбе открыты «традиционные» прокатные купюры, как раз и обусловлен осознанием перехода именно этого важного творческого рубежа?

– Можно сказать и так. И речь здесь идет, прежде всего, о повторе в моей последней арии во втором действии. Первоначально ведь предполагалось, что в конце я должна была сразу идти на коду, но я посчитала, что просто не могу обойтись здесь без вариаций. Они очень важны, потому что показывают стиль бельканто во всей его музыкальной красоте и полноте, но, конечно же, требуют от исполнителя выдержки и постоянного контроля над голосом.

– Поскольку вы так серьезно и решительно взялись за бельканто Доницетти, начав именно с «Анны Болейн», то, может быть, ваши выступления в этой опере запланированы и в других театрах?

– Да, в этой опере я собираюсь выходить на сцену довольно часто – и следующая премьера ее новой продукции должна состояться 2 апреля в Вене на сцене Штаатсопер (в ней я буду петь вместе с Анной Нетребко). В мае-июне с Эвой Мей выступлю в Цюрихской опере, а затем в сентябре – на открытии сезона «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке, опять же, с Нетребко. И там к нам присоединится еще Ильдар Абдразаков. Так что такая вот «красивая» складывается у нас компания в Америке, причем серия показов запланирована весьма большая: кажется, 11 спектаклей. Предполагается и прямая кинотрансляция одного из них, а впоследствии – и выпуск записи этой постановки на DVD.

– А если говорить о начале освоения репертуара Доницетти, то не было страшно начинать именно с «Анны Болейн»? Ведь, на мой взгляд, партия Джованны Сеймур словно целиком соткана из «трагедийного драматизма бельканто» – и, возможно даже, партия Леоноры в «Фаворитке», несмотря на всю ее масштабность, могла бы позволить, в силу ее явной мелодраматичности, гораздо легче и естественнее впервые соприкоснуться с весьма непростой стилистикой Доницетти…

– Да, конечно, но подобный прецедент – правда, в репертуаре Беллини – уже имел место в моей вокальной практике. Такой первой по весьма «нешуточному» накалу драматизма партией бельканто стала для меня Адальджиза в «Норме» (несомненно, что, вспоминая свой репертуар бельканто, именно с нее мне и следовало бы начать). Так что, отвечая на ваш вопрос, скажу, что браться за Джованну Сеймур страшно не было. Адальджизу я впервые спела, опять же, в ансамбле с Эдитой Груберовой. Это было в Баден-Бадене в 2004 году – и тогда по первости это было действительно страшно! Страшно потому, что тогда я впервые на сцене начала петь верхнее «до». Можно было, конечно, пойти привычным путем транспонирования, но Груберова захотела петь в оригинале, поэтому та «Норма» стала для меня «горячим прыжком в холодной воде».

– Так получается, что Ромео вы спели уже позже Адальджизы?

– Да, сначала была «Норма», а уже потом – «Капулети и Монтекки». Сначала мы спели «Капулети и Монтекки» с Анной Нетребко в Вене в концертном варианте, на основании которого и был записан CD, а затем, кажется, через год вместе уже пели спектакль в Лондоне на сцене «Ковент-Гарден» в старой, проверенной временем постановке Пицци.

– Каковы ваши творческие впечатления от работы с маэстро Юркевичем? C этим дирижером вы встречаетесь впервые?

– Впервые. Это прекрасный молодой дирижер, у которого много концептуальных идей и который поразительно глубоко чувствует подобного рода музыку. Он много работает и говорит, что всё, что он делает в последнее время, – это его дебюты: новые партитуры, новые театры, новые исполнители, с которыми он встречается на постановках. Конечно, иногда он и волнуется, но должна сказать, что как раз работа с дирижером в классе под фортепиано была наиболее интересна и содержательна. Он всегда очень концентрировался на выразительности, фразировке, произношении, смысловых акцентах интерпретации, ведь он прекрасно владеет также и итальянским языком. Он настойчиво убеждал не просто «озвучивать каждую ноту», а всячески помогал нам собрать смысл этих нот воедино. Так что работать с таким эрудированным маэстро было одно удовольствие.

– Как мне кажется, эта постановка «Анны Болейн» феноменальна в том смысле, что на нее удалось собрать именно такой состав исполнителей. Наверное, уже то, что выходишь петь на одну сцену с Эдитой Груберовой, невероятно вдохновляет и в то же время мобилизует «держать планку соответствия» на достойном уровне… Ведь так?

– Ну, конечно же! Ведь, прежде всего, ощущаешь огромную ответственность, так как Груберова – поистине живая легенда мирового оперного театра! И выходя с ней на одну сцену, ты словно включаешься в «негласное творческое состязание», понимая, что просто обязан быть на высоте и петь не хуже, понимая, что просто должен предельно сконцентрироваться, проявляя самые лучшие, самые сильные качества своих потенциальных возможностей.

– Следующий мой вопрос уже не о потенциальных певческих возможностях, а о творческих вокально-драматических пристрастиях в традиционном репертуаре. Какая степень «сценического рока» вам ближе: всепоглощающая, как в случае Кармен, или более мягкая, созерцательно-лирическая, как в случае Шарлотты? Обе эти партии присутствуют в вашем репертуаре. Так какое амплуа вам творчески интереснее: драматическое или лирическое?

– На самом деле, мой живой интерес распространяется и на то, и на другое. Но, как известно, для более драматических партий нужен богатый жизненный опыт, да и в самом голосе обязательно должна присутствовать «натуральная драматика». К примеру, я сейчас в принципе смогла бы спеть Эболи в «Дон Карлосе» Верди, но для третьего акта, для сцены в парке, как раз и нужен «натуральный драматизм». Я очень люблю эту партию и родственных ей по стилистике меццо-сопрановых героинь Верди. Конечно, мечтаю о них, но объективно я пока к ним не готова. Надеюсь, что всё это у меня еще будет. Кармен, которую я пою уже давно, – партия огромная, и ее драматические задачи тоже огромные, но я всё же не думаю, что постигла ее до конца, потому что я еще молодая сама. Но, безусловно, в моем понимании эта партия уже постепенно «растет». Это значит, что раз от раза я ее пою и проживаю с той степенью драматизма, с которой меняются мои представления о ней по мере накопления жизненного опыта. Может быть, я делаю это еще пока игриво или иногда даже наивно, ведь только с годами можно будет понять жизненную суть и глубину этого образа. На сцене я могу воплотить и воплощаю лишь то, что в данный момент доподлинно переживаю: я просто не могу притвориться и сыграть то, что на самом деле еще пока не чувствую…

– Что ж, наверное, именно в этом и заключается некий «драматизм», некое «философское противоречие» певческой профессии. Как жаль, однако, что на гастролях Латвийской национальной оперы в Москве осенью 2007 году мы так и не услышали вашу Кармен, хотя упорно ходили слухи, что вы приедете. А ровно через год состоялся ваш концерт в Большом зале консерватории. Скажите, тогда вы приехали в Москву впервые?

– Да, впервые...

– А удалось ли увидеть Москву? Какой она вам тогда показалась? Или времени у вас было в обрез: приехали, спели концерт и уехали…

– Действительно, приехала, спела и уехала. Всё было невероятно спрессовано по времени, а ведь еще необходимо было провести репетицию с оркестром, освоиться в акустикой зала, с непривычными для тебя условиями. Но по Москве всё же немного прогулялась. Конечно же, сделала и фотографии на память. И знаете, прогулка по Красной площади вызвала во мне поразительное ощущение дежавю! Это было, словно как в детстве под Новый год, когда обязательно показывали «С легким паром!», а в двенадцать часов под бой курантов глава государства должен был делать по телевидению Новогоднее поздравление… Это было так странно! Увидеть Москву воочию в первый раз, а не бесчисленное количество раз по телевизору! Поистине, было такое чувство, будто машина времени и впрямь перенесла меня в детство… Мой муж – дирижер (Карел Марк Чичон). Я приезжала тогда с ним – и он дирижировал моим концертом. Так вот, я старалась ему, как могла, всё объяснить, всё рассказать про Москву. Всё это было очень интересно, очень необычно и очень неожиданно! И мне, безусловно, очень хотелось бы вернуться сюда еще и потому, что я была просто потрясена очень теплым, очень радушным приемом московской публики – заинтересованной, знающей, разбирающейся, имеющей свои представления о музыке и жаждущей подтвердить их живыми впечатлениями в концертном зале. Я прекрасно понимаю, что в каждой стране среди меломанов обязательно разыгрываются «баталии», идут споры о том, что хорошо, что плохо – что лучше, что хуже. Для меня же главное – всегда показывать всё то, на что я способна, и при этом всегда стремиться к тому, чтобы оправдывать ожидания и доверие публики.

– Вы сказали, что хотели бы еще выступить в России… Так, может быть, у вас есть уже какие-то предварительные наметки не только относительно Москвы, но и Санкт-Петербурга? Помечтать хотя бы можно?

– Да мне бы очень хотелось! Валерий Гергиев неоднократно приглашал меня, но никак пока не получается с расписанием – и я каждый раз в предлагавшиеся мне даты оказывалась занята: всё же долгосрочное планирование в России и за ее пределами – это не одно и то же. Но я не оставляю надежду в конце концов снова принять предложение из России. Я верю, что это обязательно должно произойти!

– И пусть это будут и Москва, и Санкт-Петербург, и другие российские города! Мне же только остается поблагодарить вас за нашу беседу и пожелать дальнейших успехов. Уверен, российские меломаны будут с нетерпением ждать выхода DVD c записью предстоящей в следующем сезоне американской «Анны Болейн»! До новых встреч!

– Спасибо! До новых встреч!

Игорь Корябин
(интервью и подготовка публикации)
БАРСЕЛОНА — МОСКВА

На фото:
Элина Гаранча

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru