«Осуждать или не осуждать?» — вот в чем вопрос

«Осуждение Фауста» по Федосееву

Игорь Корябин
Специальный корреспондент

Вопрос, на первый взгляд, кажется, каким-то неуместным... Как можно осуждать то, что к череде достаточно разнообразных и очень представительных в репертуарном отношении концертных исполнений французских опер, приуроченных к «Году Франции в России» и осуществленных по линии Московской филармонии, прибавился еще один интересный независимый проект — «Осуждение Фауста» Берлиоза! Не осуждать, а только радоваться надо тому, что благодаря авторитету Владимира Федосеева в Москву приехали зарубежные солисты и — пожалуй, именно это самое главное — Хор Французского радио. Сам же российский маэстро встал за дирижерский пульт своего коллектива — Большого симфонического оркестра имени Чайковского. Почему я начал с такого, казалось бы, ернического вопроса? Да, потому, что, как ни крути, и состоявшуюся ранее (в том и в этом сезоне) французскую триаду («Ромео и Джульетта» Гуно, «Искатели жемчуга» Бизе и «Сказки Гофмана» Оффенбаха) и обсуждаемое — простите за каламбур — «Осуждение Фауста», в музыкально-стилистическом отношении, к сожалению, нельзя безапелляционно причислить к разряду одних лишь творческих побед и громких достижений.

Названной триаде, а также завезенным из Петербурга концертным мариинским исполнениям «Дон Кихота» Массне и «Троянцев» Берлиоза, состоявшимся в рамках Московского Пасхального фестиваля нынешнего года, на страницах нашего интернет-журнала в свое время было уделено достаточно много внимания. По всей видимости, если не считать концертного исполнения оперы Равеля «Дитя и волшебство» на Новой сцене Большого театра, состоявшегося двумя днями позже, то драматической легенде «Осуждение Фауста», изначально не предназначавшейся для театральной сцены, но весьма охотно в наше время принимающейся к постановке музыкальным театром, похоже, выпадает роль завершающего аккорда. Тем более, что проект «Дитя и волшебство», возникший именно в этот год, конечно же, неспроста, почему-то к «Году Франции в России» не имел официального («рамочного») отношения.

Каким же предстает слушателю французский аккорд Владимира Федосеева? Если ответить односложно, то воспринимается он пронзительно русским. И происходит это, вероятно, оттого, что Федосеев — дирижер, прежде всего, истинно русского менталитета, поэтому даже в свои интерпретации Бетховена или Брамса он каким-то непостижимым образом всегда вносит ощущение раздольности и широты, мощи и гипертрофированной плакатности. Его истинно русский по духу коллектив всегда демонстрирует очень широкую базу звучания, тот самый нерв, то самое оркестровое вибрато, в дирижерском упоении которым зачастую нивелируются нюансы и принижается контрастность в противопоставлении одного музыкального настроения другому. В этом отношении симфоническая музыка Чайковского или Рахманинова в интерпретации маэстро находит гораздо более адекватные интерпретации, чем, скажем, та же «Фантастическая симфония» Берлиоза, полная изысканной рафинированности.

Симфоническая программная ткань «Осуждения Фауста» по своим композиционным приемам — это «Фантастическая», возведенная на пьедестал оратории или даже «оперы» для солистов, хора и оркестра. Но «опере» этой, хотя жанр ее и определяется как драматическая легенда, абсолютно противопоказана как драматическая плакатность Верди, так и «кровавая душераздирательность» Пуччини. Мы имеем дело с одним из совершенных образцов программного французского романтизма, жанра, в котором Берлиозу просто нет равных. Поэтому создавался поразительный прецедент: в то время как оркестр преподносил публике психологическую палитру звучания «вердиевско-пуччиниевского» толка, певцы-солисты и хор вели свою утонченную игру музыкальных оттенков и звуков, хотя состав солистов, вообще-то говоря, мог быть и поинтереснее. На впечатляющей профессиональной высоте был Хор Французского радио (художественный руководитель — Матиас Броер), а оркестр, роль которого в этом произведении просто архиважна, играл всё же стилистически не ту музыку — музыку, несомненно, рождаемую профессионально твердой рукой, но рукой, ведомой когда расчетливым рационализмом, когда — безудержным натиском, но всё же не романтическим вдохновением.

Первый же большой оркестровый эпизод (Венгерский марш) звучит надрывно и «нестройно», не спасает его даже очевидная музыкальная шлягерность. В последующих танцевально-симфонических эпизодах гномов и сильфов оркестровая палитра становится более сбалансированной, «придерживаясь» дирижером куда более внимательно и скрупулезно. Вообще, вторая половина этого четырехчастного опуса (третья и четвертая части) производят в целом гораздо более позитивное впечатление, чем первая. В финальной музыкальной скачке Фауста и Мефистофеля на черных дьявольских конях, несущих их прямиком в адскую бездну, фрагменте, чрезвычайно драматичном по накалу страстей, наконец-то, впервые появляются те самые романтические краски и рафинированные звучности, которые превращают драму жизни и смерти в объект философского исследования композитором-романтиком, композитором-новатором своего времени.

Весь квартет солистов-певцов пожаловал на сцену Концертного зала имени Чайковского из Франции, однако самый главный герой проекта Лука Ломбардо — «итальянец по происхождению, давно живущий во Франции и почитаемый на своей новой родине почти как национальный герой» (дословная цитата из буклета). Оснований сомневаться в этом, конечно, нет. Просто сегодня речь идет о герое вчерашних дней. Нетрудно поверить, что когда-то этот tenore di grazia в ролях Гофмана или Хозе, считавшихся его коронными, мог заставлять переживать публику действительно незабываемые моменты своего вокально-артистического мастерства, но Москве — так и хочется сказать, как всегда — не повезло. Рабочий диапазон голоса певца давно утрачен, наполненность лирического звучания исчезла, а тембр предательски стерся, тяготея больше к «открытой характерности». Но если еще в первой и второй частях, пытаясь петь «в голос», но даже и не пытаясь «бегать по верхам», исполнитель хотя бы номинально выдавал некий «вокальный продукт», то в третьей части, в дуэте с Маргаритой, была просто полная катастрофа: распевно-кантиленные фразы «на дыхании», то есть именно те фрагменты, где надо по-настоящему петь, а не декламировать, он просто проваливал одну за другой.

Дельфин Эдан в партии Маргариты героически закрывала «амбразуру» своим аккуратно-маленьким высоким меццо-сопрано — и во многом ей это удавалось. Вполне удалась и ее «выходная визитная карточка» — баллада о фульском короле. В вокальном цехе низких голосов несли «трудовую вахту» бас-баритон Николя Куржаль (Мефистофель) и бас Антуан Гарсан (Брандер). И надо сказать последний исполнитель, хотя в этой партии и петь-то ему совсем немного, оставил впечатление даже более оптимистичное, чем Николя Куржаль, который, однако, позиционировался едва ли не как наиболее важное достижение предпринятой кастинговой работы. Его совсем маленький «точечный» голос, использующий в качестве инструментария звукового посыла исключительно головной резонатор, возможно, и самодостаточен для исполнения партий в ораториях духовно-мистериальной направленности: в этой вокальной ипостаси его не раз слышали в Москве. Однако для такой благодатной, в плане актерского перевоплощения, партии, как Мефистофель в сочинении Берлиоза, одного спокойно-чинного пения уже мало. Нужны яркие вокально-драматические краски, а их нет. Нужно непременно пропустить эту роль через себя и наполнить ее философски выпуклым содержанием, забыв, что стоишь на концертном подиуме, и представив, что играешь спектакль в театре, однако трактовка партии Мефистофеля на поверку оказалась лишь иллюстрацией музыки и эрзацем образа. На этом исполнении Кураж и Куржаль так и не встретились «друг с другом». Возможно, это и следует списать на неважное самочувствие певца, ибо находясь на сцене, он то и дело в своих паузах слегка «подкашливал». Если так, то в этом случае просто необходимо сказать исполнителю «большое человеческое спасибо», ибо, несмотря ни на что, замены не было — и проект состоялся! И это в любом случае лучше, чем если бы его не было вообще. Что и говорить, таким, вот, противоречиво интригующим и «драматически» неоднозначным вырисовывается концертно-оперный 2010 год — Год Франции в России, подаривший необычайно много репертуарно интересного как Санкт-Петербургу, так и Москве...

На фото:
Владимир Федосеев

0
добавить коментарий
МАТЕРИАЛЫ ВЫПУСКА
РЕКОМЕНДУЕМОЕ