Онегин, добрый мой приятель…

Премьера Шаляпинского фестиваля-2012

Премьера Шаляпинского фестиваля-2012
Оперный обозреватель

В Казани открылся юбилейный 30-й Шаляпинский оперный фестиваль. Три десятилетия — срок огромный, за который Казанский музыкальный форум превратился в крупнейший и авторитетнейший смотр достижений оперного искусства нашей страны. Престиж Шаляпинского фестиваля на сегодня весьма высок, он не ограничивается просторами бывшего СССР, но шагнул далеко за пределы одной шестой.

Старейший оперный фестиваль России сформировал и утвердил ту модель музыкального марафона, которая с небольшими модификациями позже распространилась на просторах нашей страны, именно по ней скроено большинство музыкальных форумов в странах СНГ. Самое удивительное, что эта жизнеспособная модель родилась не в Москве или Петербурге, как часто, если не в большинстве случаев бывает у нас, а в провинции.

1/8

Но, как говорится, провинция провинции рознь — и столь богатый культурными традициями город как Казань стал первопроходцем фестивального движения в нашей стране. Можно с уверенностью сказать, что, несмотря на множество фестивалей, которые появились за эти тридцать лет в России, в том числе и столичных, весьма престижных, Шаляпин-фест не утратил своих лидерских позиций — сюда по-прежнему стремятся приезжать музыканты и критики, его любит местная публика, сюда хотят попасть меломаны из других городов.

30-й Шаляпинский предлагает весьма интересную афишу, в которой наряду с итальянской («Мадам Баттерфляй», «Лючия ди Ламмермур», «Риголетто», «Травиата», «Севильский цирюльник», «Аида»), французской («Кармен») и русской («Евгений Онегин», «Борис Годунов») классикой прозвучит и подлинная для Казани новинка — опера Родиона Щедрина «Очарованный странник» в постановке Мариинского театра.

Это не только первый визит на фестиваль прославленной петербургской труппы со своим полноценным спектаклем, но и, думается, начало новой линии в развитии музыкального форума — участие в нём других театров России и мира. Подобная линия давно и успешно реализуется, например, на знаменитом Савонлиннском фестивале в Финляндии, в ряде других фестивальных центров, она, безусловно, плодотворна и перспективна, способна ещё более обогатить музыкальную жизнь Казани.

Первые тридцать лет, которые вмещают эпоху становления фестиваля, его первых успехов и подлинного расцвета, в то же время являются годами закладки фундамента для дальнейшего развития. До сих пор Шаляпин-фест отваживался интерпретировать только шлягеры, самое популярное из классики: около тридцати оперных шедевров включала афиша фестиваля с 1982 по 2012 годы, среди которых лишь пару-тройку названий можно отнести к раритетам.

Думается, что базовый этап завершен, в Казани сформирована традиция, публике привит вкус, установлены достаточно высокие стандарты качества. Теперь такому кораблю не страшны любые бури, и он смело может позволить себе эксперимент — не только в виде нетривиальной (или даже весьма спорной) режиссёрской концепции, по-новому переосмысливающей становой хребет оперного репертуара, но и путём проведения, например, тематических (монографических) фестивалей, где бы в центре внимания оказывалось творчество какого-либо композитора-классика.

Полагаю, что Татарскому оперному театру в недалёкой перспективе вполне по силам окажется проведение монографических фестивалей из опер Моцарта, Верди, Пуччини, Чайковского или Римского-Корсакова. Такого в России кроме Гергиева ещё не делал никто.

Эта работа логически приведёт к расширению и обогащению театрального репертуара, к возрождению забытых шедевров, прежде всего, русской классики, а также к знакомству казанской публики с незаезженными драгоценностями западноевропейской оперы. Возможно, стоит постепенно вернуться к первоначальной монографической идее фестиваля, когда задумывалось, что его репертуар должен состоять только из шаляпинских опер: репертуар Шаляпина колоссален, в нём много очень «вкусных», притягательных для разной публики названий.

К юбилейному фестивалю Казанская Опера подготовила премьеру знакового произведения русского репертуара — «Евгения Онегина» Чайковского. Наипопулярнейшая опера входила в программу ещё первого Шаляпинского фестиваля 1982 года — она была дана в день рождения великого певца 13 февраля, среди приглашенных звёзд — москвичка Любовь Казарновская (Татьяна), горьковчанин Александр Правилов (Гремин) и чех Роберт Сыч (Онегин). Хотя «Онегин» — опера не для басов (Гремин — партия одной арии), именно в ней молодой Шаляпин впервые в своей жизни выступил в качестве оперного солиста в маленькой партии Зарецкого; случилось это в 1890 году в родной для певца Казани. Поэтому выбор премьерного названия для юбилейного фестиваля более, чем оправдан. Кроме того, «Онегина» давненько не было в репертуаре театра: постановка 1956 года последний раз шла здесь много лет назад, а концертно-сценическая версия 2002 года, прозвучавшая на фестивале в 2008-м с Сергеем Лейферкусом и Хиблой Герзмавой в главных партиях, полноценным театральным продуктом всё же не являлась.

Как ставить «Онегина» особенно в России, где и роман, и оперу, знает каждый, где её интерпретаций за более чем 130 лет было превеликое множество? Этот непростой вопрос мучает каждого режиссёра, кто обращается к бессмертному шедевру. Многие боятся повториться, быть обвинёнными в подражательстве и отсутствии свежего взгляда. Оттого возможны становятся теперь версии, где Онегина и Ленского связывают чувства более сильные, нежели дружба, а смерть провинциального поэта происходит не на дуэли, а «совершенно случайно», в результате «бытовой потасовки».

Режиссёр Михаил Панджавидзе, хорошо известный в Казани, не боится оставаться в русле традиции. Он прямо говорит о своей приверженности классическому видению этого произведения, о верности пушкинскому духу, восхищается спектаклем Бориса Покровского (1944 г., Большой театр). Именно завет Покровского — искать и работать вглубь произведения, а не эпатировать публику — главный для режиссёра. Им он и руководствуется, создавая своего «Онегина». В спектакле Панджавидзе зритель не получит шока, которым так любит одаривать современная постмодернистская режиссура: здесь всё узнаваемо и где-то даже наивно, но требует от публики совершенно иной работы, нежели в многочисленных современных поделках, претендующих на звание оперного спектакля. Режиссёр предлагает зрителю проделать исследование внутренних состояний, чувств героев, причём не навязывает, а мягко подводит к нему.

В спектакле нет невообразимой «авторской концепции», поскольку у классической оперы таковая уже есть — концепция Пушкина и Чайковского, и работать нужно на её поле и в её рамках. Профиль поэта, фрагменты его рукописей, проецируемые на всё зеркало сцены, задают тон лирическим сценам: эпоха Пушкина, её этика и эстетика, отношения, взгляды, позы, костюмы (работа Людмилы Волковой) — всё оттуда, из возвышенности романтического театра, но это работает превосходно, поскольку абсолютно адекватно музыкальному контенту.

Чистый, весенний мир радужных и в итоге утраченных грёз сменяется после ларинского бала холодной зимой — не только сцена дуэли, естественным образом разворачивающаяся морозным зимним утром, но и финальная встреча Татьяны и Онегина решена режиссёром в холодном зимнем Петербурге, и даже 6-я картина, великосветский бал в северной столице — отрезвляюще (прежде всего для главного героя) высокомерный, чопорный, какой-то зябкий.

Удачная находка режиссёра — возвращение Онегина «из дальних странствий»: грохочущий полонез с кринолинами на месте, но его предваряет встреча героя с русской столицей, с праздношатающейся публикой на Невском, с многоцветием масленнично-ярмарочной толпы. Эта суета как бы призвана отрезвить героя не меньше, чем греминский бал: вот она, жизнь, идёт, проходит мимо него, а он свой ошибочный выбор уже совершил…

Спектакль абсолютно современен в своем сценографическом решении (художник Игорь Гриневич, свет — Сергей Шевченко, компьютерная графика — Павел Суворов). Когда открывается занавес в первой картине, то ты видишь «портик Станиславского», тот самый, до боли знакомый образ из великой постановки 1922 года, но это лишь некая реминисценция, воспоминание о том «Онегине». Казанский «Онегин» работает иначе — технологично, абсолютно по-новому: лёгкие, воздушные конструкции (огромные застеклённые окна-двери и вертикальные белые панели) в сочетании с монохромными видеопроекциями позволяют за считанные секунды перестраивать сценическое пространство. Благодаря этому музыка не прерывается, а двор усадьбы Лариных мгновенно трансформируется в спальню Татьяны, именинная торжественная зала — в заснеженное место дуэли, запруженный толпою Невский — в роскошный петербургский особняк. Благодаря этому достигается известный динамизм, и даже два антракта — ему не помеха.

Музыкальное воплощение русского шедевра было доверено специалисту по Чайковскому Михаилу Плетнёву. У маэстро абсолютно свой взгляд на любимого композитора, в том числе и на его оперы: это помнится ещё по «Пиковой даме» в Большом в 2007 году. Особенно удивили темпы: предельно замедленные в большинстве картин, особенно в начальных, они превращают хотя и романтическую, но всё-таки весьма жизненную коллизию почти в медитативно-ритуальное действо а ля «Лоэнгрин» или «Парсифаль». Иногда кажется, что музыка вот-вот вовсе остановится – но нет, Плетнев крепко держит все компоненты оперы, и ощущение, что всё неминуемо рассыплется, оказывается ложным. Зачем это нужно маэстро, понимаешь в тех фрагментах, которые он делает не просто динамичными, но даже бравурными, а порой — взвинченными до истерики: контраст — вечная аксиома музыки, и владеет ею Плетнёв превосходно, выстраивая свою, неповторимую драматургию известной до последней ноты оперы.

Это углубляет и укрупняет трагедию, держит твоё внимание в колоссальном напряжении на протяжении всего спектакля. Но есть и издержки у такого подхода: певцам не всегда просто справляться с этим тягучим музицированием.

Особенно это было слышно по Амалии Гогешвили — Татьяне из Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко: её холодное, серебристое лирико-спинто и ослепительная внешность безупречно подходят к образу пушкинской героини, но певице непросто держать большие длительности, особенно в верхнем регистре. В целом образ прекрасной романтической девы, сначала застенчивой провинциалки, а далее — сногсшибательной великосветской красавицы у артистки получился, что же до партии, то она ещё не стала вполне для неё родной. Гогешвили пела заглавную партию в обоих составах — и за такой героизм ей стоит отдать должное.

Безупречен Онегин мариинца Владимира Мороза: прекрасной выделки красивый лирический баритон певца отлично сочетается со статной фигурой, утончённой внешностью, и так подходящей для Онегина несколько смешной псевдозначительностью в выражении лица — ведь мы-то знаем, чего стоят все эти позы и «внешние эффекты» петербургского денди. Андрей Григорьев из Большого (второй спектакль) значительно ему уступает и по сценическому правдоподобию и по вокальному мастерству — глуховатый звук, тяжёлая поступь, да и несколько очевидных ошибок в хрестоматийной партии не делают чести солисту первого столичного театра.

Сергей Скороходов, солист Мариинки, также как и Гогешвили певший два вечера подряд, удивил тёмным тембром и несколько тяжеловатым для абсолютно лирической партии Ленского голосом. Однако искренность его интонаций и абсолютная свобода верхнего регистра заставили полностью принять его решение образа юного поэта. Хитовая ария «Куда, куда…» была спета с впечатляющим блеском.

Старшее поколение мариинской труппы было представлено двумя превосходными певцами. Константин Плужников необыкновенно ярко и с удивительным разнообразием нюансов спел куплеты Трике, продемонстрировав высокий класс и неувядающую форму. Лариса Шевченко была трогательна и вокально убедительна в партии няни Филиппьевны.

По-настоящему удачна Ольга в исполнении солистки Театра Станиславского Елены Максимовой: её медовое меццо отлично справляется с партией, а внешние данные и актёрская игра соответствуют хрестоматийному образу провинциальной веселуньи. Вторая Ольга — Екатерина Сергеева из Мариинки — показала более утончённую Ольгу, не столько простушку, сколько будущую светскую львицу; в её грамотном вокале при этом недостаёт теплоты и сам звук довольно-таки сопранового окраса, что несколько странно слышать в партии для почти контральто. Неплохое впечатление оставила и станиславовка Ирина Гелахова в партии Лариной.

Несколько обескуражил Михаил Казаков (Гремин) — звезда Казанской Оперы и одновременно ведущий солист Большого театра. Не раз приходилось слышать его в этой партии в Москве, где он вполне убеждал значительностью и богатством своего вокала. На родной сцене артист, похоже, почувствовал себя слишком уверенно и свободно, что не пошло на пользу делу — образ вышел чересчур пафосным, что касается пения, то оно изобиловало форсировкой, горловым призвуком, неуместными портаменто и подозрительной интонацией. Складывалось впечатление, что Казакову необходимо во что бы то ни стало в вечер премьеры доказать наличие у него мощного оперного голоса, поэтому он нешуточно решил испытать на прочность здание театра, нимало не заботясь о прочих задачах вокалиста — аккуратности, музыкальности, гибкости вокальной линии, нюансировке. Странный выбор, более бы подошедший юному неопытному конкурсанту, но не солисту с именем и репутацией.

Очень порадовали коллективы Казанской Оперы: оркестр, ведомый Плетнёвым, по-настоящему преобразился, играл тонко и качественно; не меньшее впечатление оставил и хор (хормейстер Любовь Дразнина), у которого красивый молодой звук, слаженность звучания и баланс между партиями. В целом впечатление от фестивальной премьеры — колоссальное: театр нашёл адекватное решение для запетого шлягера, представив оперу свежо, но в рамках традиции.

0
добавить коментарий
МАТЕРИАЛЫ ВЫПУСКА
РЕКОМЕНДУЕМОЕ