Мы публикуем сегодня c незначительными сокращениями еще одну рецензию Герхарда Перше из немецкого журнала Opernwelt. На этот раз речь идет о «Пиковой даме», поставленной в австрийском Граце небезызвестным Петером Конвичным. Имя этого режиссера уже появлялось на страницах нашего журнала. В 2001 мы познакомили читателей с большим интервью, которое дал Конвичный немецкой газете Ди Цайт. Отметился он и в Большом театре, поставив там в 2004 году «Летучего голландца». И вот теперь, спустя много лет, — новая встреча с ним. Порадует ли она читателя или нет — дело личного вкуса. А свой краткий комментарий редакция как всегда дает в конце.
Герман, — не мужчина, а медведь,— весьма неуклюже пытающийся танцевать с балетом, изображая незатейливые па. Конечно же, ему это толком не удается, и всё петербургское общество осыпает эксцентрика Германа едким сарказмом.
Вот тут-то он и сходит с ума, заговорив при этом на немецком:
«На ваши вонючие деньги создается такая идиотская музыка, как «Искренность пастушки»! Ведь Чайковский должен был это сочинить только потому, что директор Петербургской Оперы его к этому принудил, для того, что бы оперным «задницам» было б чему порадоваться! Да знаете ли вы вообще, что такое театр?»
Вот так Петер Конвичный прерывает в «Пиковой даме» сцену «Искренность пастушки», выворачивая весь ее изначальный смысл наизнанку и обзывая при этом публику. И ведь ругается здесь даже не столько Герман в исполнении русского тенора Августа Амонова, (которого в этой партии почти невозможно понять), сколько сам режиссер. Таким вот образом он пытается подчеркнуть, что это нападки не только на петербургское общество, но и на представителей Оперы Граца. До этого момента спектакль шел на русском и вдруг… немецкий сленг, а в зале в это время вырубается свет. Это одна из типичных задумок Конвичного, смысл которой состоит в том, чтобы создать противоречивые отклики у публики, как он всегда это делает в своих многочисленных постановках в Граце. Режиссер рассматривает музыкальный театр не как некий музей, а скорее театр, в его представлении «плавающий» и изменчивый. Нечто, что нельзя повесить в рамочку на стену. Театр Конвичного живет, изменяясь со временем.
Концепции Конвичного придуманы, конечно, не «на картонной подставке из под пива в баре», в чем его однажды упрекнули, напротив, они весьма продуманы и непосредственно связаны по пунктам с партитурой. Трактовка «Пиковой дамы» — это фантазии на темы распада, потерь, смертельного отчуждения. Это некий анализ маниакально-депрессивного характера (и не только Германа, но и самого композитора) с помощью музыкальных средств. Жизнь Чайковского, как написали в программке Конвичный и его драматург Беттина Барц (автор разговорных реплик в спектакле — прим. ред.), состояла из игры в прятки и лжи, обмана и самообмана. Аутсайдер Чайковский разделяет свое отвращение к жизни с двумя главными героями этой оперы, идентифицируя себя с ними. В этом контексте режиссер-постановщик упоминает в программке гипотезу музыковеда Александры Орловой о смерти композитора, о которой так же пишет Зигрид Нееф: о гомосексуальности Чайковского доложили Царю, после чего некий «суд чести» приговорил Чайковского к самоубийству. Скорее всего, он это и сделал с помощью мышьяка. Ужасная кончина композитора, как следствие некого порядка, «где было важнее сохранить честь учреждения, нежели жизнь гения» (З. Нееф).
Конечно же в постановке Конвичного присутствуют и такие элементы, которые указывают на капиталистический товарообмен, на деформацию человеческих отношений и на отношения людей к вещам. Речь идет о том, что холод в наших сердцах и душах все больше и больше овладевает миром. Все это может быть звучит банально, но такие темы актуальны — мы слышим об этом каждый день в новостях. В программке речь идет о «борьбе между естественными потребностями индивидуумов и жестким давлением цивилизации, настаивающей на своих стереотипах, нравах, стандартах и ролях».
Сценическое пространство, выстроенное Александром Мудлагом, в котором присутствуют лишь минимальные фрагменты оформления, напоминает «Травиату» Конвичного.
В начале оперы Герман в бежевом солдатском камуфляже (время действия перенесно в наше время) накренившись сидит на скамейке с бутылкой шнапса, а господа офицеры писают на древко флага. Вместо флага над ними развевается огромное полотно в виде рубля. Тема денег появляется и в конце постановки — идет денежный дождь, что в свою очередь заставляет вспомнить гамбургскую постановку «Воццека» все того же Конвичного.
Петербургское высшее общество представлено в сцене бала как сборище неких зайчиков: женщины одеты в костюмы зайчиков из журнала «Плэйбой», а мужчины одеты в заячьи костюмы из известной рекламы батареек фирмы Duracell, со светящейся рекламой морковки над головами. Вероятно это и есть то самое потребительское общество с их «вонючими» деньгами, о котором говорил Герман.
В психоаналитическом исследовании оперных персонажей под названием «Бессознательное — наивысшее наслаждение», австрийский психиатр Эрвин Рингель пишет следующее о Германе: «Со своей повышенной чувствительностью, нестабильностью, патологической гордостью и постоянным перемещением в мир безграничных фантазий», он является «одним из тех невротических персонажей, которые становятся своими собственными злейшими врагами». Герман в исполнении Августа Амонова, несмотря на то, что Амонов поет неплохо, ничего похожего на описания Рингеля не представляет.
Партию Лизы исполняет хрупкая Асмик Григорян, обладающая сильным голосом – лишь на самых высоких нотах заметен его небольшой дефицит (именно так и сказано — прим. ред.). И хотя артистка играет роль с невероятным рвением, то и дело показывая свое завлекающее жало, как личность на сцене она не оставляет большого следа в памяти <…>
…Оркестровая ткань «Пиковой дамы» уже почти что граничит с экспрессионизмом (когда-то было сказано, что «крики» во флейтах напоминают ворон на картинах Ван Гога), из-за очень сложных пассажей у деревянных духовых эта партитура чем-то похожа на музыку Шостаковича, однако дирижер Текуин Эванс подчеркивает эти параллели лишь изредка.
По-настоящему в этом спектакле производят впечатление лишь некоторые эпизоды, например яхта «смерти», которая забирает Лизу в предпоследнем действии, или морг, где Герману является мертвая графиня. Графиню в этой постановке исполняет Фран Лубан, женщина в «полном расцвете сил», а не эдакая хрупкая старушка. Она оказывает на Германа сильное эротическое влияние, он от нее без ума, и в конце концов ей удается его соблазнить. За «маленькой смертью» в виде оргазма следует окончательная «большая смерть» Графини.
Поразительное попадание в спектакле — трактовка образа горничной Маши, в исполнении Назанин Эзази. Она играет «Madam la Mort» — Даму Смерти, ведь по-русски слово смерть женского рода (по-немецки «смерть» мужского рода — прим. пер.). Смерть в этой постановке, словно конферансье, — держит узды правления весь вечер и вершит действием. Вот это все и остается в памяти. А еще то, как Конвичный высвечивает двойной пласт музыки с помощью сценических элементов — запоминаются автобиографическая зарисовка, alter ego композитора, гомосексуальность и сексуальные фантазии, о которых можно прочесть в его дневниках, маски, которые он постоянно на себя одевал и трагичность его кончины…
Премьера состоялась 06.11.2011 года, автор посетил постановку 27.11.
Музыкальный руководитель и дирижер: Текуин Эванс
Режиссёр-постановщик: Петер Конвичный
Сценограф: Александр Мудлаг
Статья Г. Перше из журнала «Опернвельт», № 1, 2012 г. (перевод Эллы Пружанской)
Ну, что, уважаемые читатели, каково ваше впечатление о типичном среднеевропейском оперном «продукте»? На таком фоне «Руслан» в Большом театре выглядит пускай и бредовой, с душком, но почти невинной шалостью, милой «детской неожиданностью». Даже непонятно, почему одна гражданка, придя на оперу Глинки, так возмутилась, что
Напоследок раскроем маленький секрет. Наша редакция немного виновата перед автором этой рецензии. Мы кое-какие выражения в ней смягчили. Вы, надеюсь, догадываетесь, что вместо благозвучных высокохудожественных эпитетов типа «вонючие» деньги, «задница» были другие, более ёмкие русские выражения – мы пожалели читателей, да и убоялись, что в Москве нас не поймут – могут «привлечь», а то ненароком и «посóдют»…