В редакцию интернет-журнала OperaNews.Ru пришло письмо от одной из наших читательниц, в котором было высказано пожелание прочитать материал «о молодом талантливом теноре Алексее Татаринцеве (“Новая Опера”): анализ его творчества, интервью и тому подобное…» Имя этого молодого певца, безусловно, уже хорошо известно столичным меломанам, однако всё же думается, что обстоятельный анализ его творческих достижений – заметим, уже весьма немалых! – еще ждет своего часа… Мы посчитали, что в данном случае именно интервью является той самой формой, которая на этапе стремительного освоения артистом своего «базового» театрального репертуара сможет дать живой непосредственный «срез» его творчества. В разгар нынешнего невероятно жаркого летнего межсезонья с исполнителем встретился наш специальный корреспондент Игорь Корябин.

– Итак, давайте начнем сначала. Расскажите о себе, откуда вы родом, из какой семьи, каковы предпосылки выбора певческой профессии?

– Родился я в 1981 году в Тамбовской области в селе Бурнак, можно сказать, в простой крестьянской семье, но семье достаточно музыкальной, хотя профессиональных музыкантов в ней не было: дед играл на гармошке, бабушка пела в самодеятельном коллективе в местном доме культуры. Отец мой закончил культпросветучилище, но после возвращения из армии так и не стал продолжать свою профессиональную деятельность на этой стезе. Еще до осознания того, что я буду профессионально заниматься музыкой, мы с папой вполне успешно играли на свадьбах, на юбилеях, тем самым зарабатывая деньги за свой музыкальный труд. Я и пел, и играл на баяне и синтезаторе, – словом, творчество в нашей семье «било ключом». И конечно же, коренные задатки предрасположенности к выбранной мной впоследствии профессии, определенно, были.

В десятом классе я уже стал думать, что для меня важнее в жизни, и пришел к выводу, что петь я люблю больше, чем что-либо другое. Возможно, задумывался всё же не вполне серьезно, ибо в результате так и не закончил ни музыкальную школу, ни музыкальное училище. Но в 1998 году за короткий срок я подготовился к экзаменам и у себя дома поступил в Институт культуры (Тамбовский государственный университет имени Державина) на дирижерско-хоровое отделение в класс профессора Владимира Васильевича Козлякова, который был и поныне является художественным руководителем камерного хора имени Рахманинова в Тамбове. Этому человеку никогда не устану выражать благодарность за полученные от него навыки азов вокальной профессии, ведь весь период обучения у себя на родине я был солистом этого хора. К сожалению, в институте у нас не было вокального отделения, поэтому, помню как сейчас, у нас, будущих дирижеров-хоровиков, был единственный урок в неделю – 22 минуты! – после физкультуры… Но так случилось, что это учебное заведение закончить мне было не суждено…

Когда я учился на пятом курсе в Тамбове, по совету Александра Ивановича Ермакова, директора Музея-усадьбы Рахманинова в Ивановке, с которым нас связывает крепкая дружба и к которому я отношусь как к своему старшему наставнику, мы поехали в Москву. Он убедил меня в том, что я ведь ничего не теряю от этого, но что прослушаться непременно надо: вдруг улыбнется удача! В Академии хорового искусства я спел Виктору Сергеевичу Попову несколько произведений – и через полтора-два часа вопрос о моем переводе в Москву был решен: с пятого курса института в Тамбове я был зачислен на конец второго курса хоровой академии в Москве, чтобы затем уже перевестись на вокальное отделение. Так в итоге и произошло: с 2003 года я живу в Москве. Академию хорового искусства, теперь уже носящую имя Виктора Сергеевича Попова, закончил с отличием в 2006 году, а в этом году закончил аспирантуру при ней, что считаю очень важным моментом в моем профессиональном вокальном образовании. Полный курс обучения и аспирантуры прошел ко классу моего постоянного педагога, доцента Веры Петровны Александровой, которой шлю низкий поклон, ибо она дала мне невероятно много в плане овладения секретами вокальной профессии. И до сих пор продолжаю с ней заниматься и, общаясь, всегда прислушиваюсь к ее наставническим советам.

– Итак, сейчас вы являетесь солистом столичной «Новой Оперы». А как вы получили приглашение в этот театр?

– Действительно, я уже два сезона пою в «Новой Опере», и в том, что оказался именно здесь, ничего удивительного, пожалуй, и нет. Дело в том, что наша Академия, солистом хора которой я, кстати, являюсь и по сей день, самым тесным образом всегда сотрудничала и продолжает сотрудничать с «Новой Оперой»: почти уже стало доброй традицией, что на сцене этого театра пели и поют как многие солисты Академии, так и многие ее бывшие выпускники. Среди них, к примеру, – такие наиболее известные сейчас исполнители, как Дмитрий Корчак и Василий Ладюк. В моем же случае для поступления в театр были осуществлены две попытки. С первой меня не взяли, так как всё-таки тогда я был еще сырой и недостаточно опытный, зато вторая оказалась удачной. Снова было прослушивание в несколько туров, на сей раз я понравился – и, наконец-то, меня приняли. Так два года назад я и стал солистом «Новой Оперы».

– А как вам живется и работается в этих стенах? Есть удовлетворенность процессом творчества?

– Абсолютно искренне скажу, что да! Мне просто грех жаловаться, так как, во-первых, мне дают петь то, что полностью соответствует моему голосу, во-вторых, так как мне достаточно быстро стали поручать главные партии, первой из которых (после эпизодической партии Трике) в феврале 2009 года стал Тамино в «Волшебной флейте» Моцарта – и это в мой первый сезон работы в театре! А уже после Тамино меня ввели в постановку «Евгения Онегина» на партию Ленского… Так что руководству театра я весьма благодарен. И, естественно, очень доволен своей занятостью на этой сцене.

– А какие партии у вас уже есть в репертуаре?

– За два сезона работы, помимо названных, это Граф Альмавива в «Севильском цирюльнике» Россини, Альфред в «Летучей мыши», а также участие в сборных спектаклях «Bravissimo!» и «Мария Каллас». В перспективе – партия Неморино (она уже подготовлена). Надеюсь, что в первой половине следующего сезона состоится ее сценический ввод. В январе следующего года в рамках уже традиционной для театра «Крещенской недели» планируется концертное исполнение «Золушки» Россини. Я буду петь партию Дона Рамиро. Из партий, исполненных на сцене «Новой оперы», могу еще назвать и две небольшие концертные работы: партию тенора в мессе «Глория» Пуччини и эпизодическую роль Менестреля в «Орлеанской деве» Чайковского. В моем репертуаре вне стен театра числятся также Кавалер Бельфьоре в «Путешествии в Реймс» Россини, Дон Оттавио в «Дон Жуане» Моцарта, Водемон в «Иоланте» и Молодой цыган в «Алеко».

– А какова вообще ваша теноровая специализация: лирическая или всё же лирико-драматическая? Не удивляйтесь, что задаю подобный вопрос: он скорее для «протокола», ведь уже само перечисление имеющихся (или только собирающихся появиться) в вашем творческом багаже оперных партий (особенно виртуозного россиниевского амплуа) дает однозначный ответ на него – лирическая. И всё же ответьте, пожалуйста…

– Конечно же, однозначно лирическая! Но вы знаете, мне очень понравилось, что кто-то однажды написал обо мне, что я – обладатель лирического голоса, у которого «драматика» присутствует внутри…

– Вот оно! Я ведь не случайно задал этот «провокационный» вопрос: просто спешу сообщить, что этим «кем-то» был не кто иной, как ваш покорный слуга! Но я рад, что эта формулировка вам понравилась… А зигзаг нашего разговора и вправду вышел весьма неожиданным…

– …зато позволяющим методично расставить все точки над «i». Безусловно, мне, может быть, и хотелось бы исполнить что-то из драматического репертуара, но на сегодняшний день я лирический тенор: с природой не поспоришь! Возможно, в будущем мой репертуар и мог бы пополниться драматическими ролями, что также вполне естественно, однако говорить об этом сейчас абсолютно преждевременно! Но даже и для лирического тенора в мировом оперном репертуаре создано столько партий, что все просто и не перепеть!

– И мой слушательский опыт убеждает меня в том, что на сегодняшний день в амплуа лирического тенора вы ощущаете себя весьма вольготно! Однако, в связи с тем, что вы планируете дальнейшее освоение репертуара бельканто, хочу спросить, не страшно ли браться за такую «коварную», такую высокотесситурную партию, как Дон Рамиро, которая предстоит вам в концертном исполнении следующего сезона?

– Вы знаете, я уже давно разучил арию Дона Рамиро. И несмотря на то, что в ней пять верхних «до» (четыре – в самой арии, и одно – в финале всего ансамбля с хором), написана она очень удобно. Но это только в этом номере пять верхних «до», а так по всей партитуре их, конечно же, больше. Вообще-то, много чего запредельно высокого может присутствовать там в каденциях: у разных исполнителей можно встретить и «ре», и нечто более «экстремальное», если, конечно, их возможности позволяют это искусно сделать. Послушайте в этой партии, к примеру, нашего Максима Миронова, или известного перуанца Хуана Диего Флореса, или менее известного молодого испанца Хавьера Камарену. Последний, я бы сказал, обладает достаточно «плотным» тембром голоса, но он очень эффектно вставляет «ре» в арию, что вносит оттенок изящного разнообразия: вместо «до – до – ля – фа» он поет «до – ре – до – ля – фа». Ария – это первое, с чего я начал, но не это главное. Главное для Россини – это ансамбли: именно они всегда представляют наибольшие сложности, поэтому главный вопрос заключается в том, как в целом всё прозвучит в нашем концертном варианте. Дирижером россиниевского проекта будет Дмитрий Волосников, но он-то как раз очень здорово работает по ансамблевой части. Вспомним, что спектакль «Джанни Скикки» под его руководством – а эта опера вся ансамблевая – был удостоен специального приза «Золотой маски» не только за работу художественно-постановочной части, но и за великолепный ансамбль солистов.

– Согласен: для театра это была очень знаковая в музыкальном отношении работа, однако меня смущает отсутствие в «Новой Опере» настоящего «россиниевского» оркестра. Вот «доницеттиевский», пожалуй, есть. «Вердиевский» и «пуччиниевский» – тоже. Не так давно появился и «вагнеровский». Но премьера «Севильского цирюльника» больше всего вызвала недоумений именно по части оркестра. Он такой громкий, что я просто не понимаю, как под него можно петь Россини: певцов жалко! Да и итальянец Антонелло Аллеманди, дирижировавший «Цирюльником» на «Крещенской неделе» в прошлом сезоне, в этом отношении также мало что смог сделать…

– К сожалению, часто приходится форсировать – и ничего хорошего в этом, конечно же, нет. Чтобы «провернуть» все эти бесчисленные фиоритуры, у певца должен быть гибкий вокальный аппарат, но когда настраиваешь его на эту гибкость и подвижность – а это совершенно необходимо! – но при этом постоянно поешь на форте, от этого страдает и сам аппарат исполнителя, и извлекаемый им звук, и само впечатление о легкости звуковедения. Проведу параллель: знаете, почему русские хоровые коллективы зачастую не могут петь в нужной стилистике, скажем, «Страсти по Матфею» Баха? Да потому, что когда поет русский хор, это всегда мощь, это сила и тембральная окраска, а вся западноевропейская хоровая традиция, в отличие от русской, построена на инструментальном пении!

– Но, на мой взгляд, в отношении россиниевского репертуара точно такая же ситуация сегодня сложилась и с оркестром, и с хором «Новой оперы». Просто никто никогда не соизмерял общий акустический баланс исполнения с акустикой, вообще-то говоря, не слишком большого зала… Но оставляя эту тему – конечно же, не закрывая, а ставя в конце нее весьма значительное многоточие – давайте теперь поподробнее поговорим о ваших ролях в «Новой Опере»: все они одинаково любимы или же есть такие, которые хочется петь с особым удовольствием? Возможно, это связано с самой постановкой спектакля, с его толерантным или, наоборот, несостоятельным режиссерским воплощением.

– Этот вопрос, наверное, следовало бы рассматривать в двух ракурсах: роли, любимые по исполнению, и спектакли, любимые в целом. Я по своей сущности человек очень активный и увлекающийся – и в опере я люблю новизну, но новизну здоровую, без пошлости, без каких-то вульгарных акцентов. Бывают моменты, когда постановочную «концепцию» заносит явно не туда, а исполнителю буквально приходится переступать через себя. Но что делать, ведь и это тоже наша работа… Но, судя по ситуации где-нибудь в Голландии или Германии, у нас в России мы всё еще остаемся в рамках хотя бы относительных «приличий».

Есть у меня спектакль в нашем театре, который я очень люблю. Это «Евгений Онегин», по-настоящему концептуальная постановка, хотя ее и критикуют за урезанность: она идет в одном действии два часа без перерыва. Но, пожалуй, для современной Москвы и среднестатистического посетителя оперного театра найден очень удачный музыкальный формат. При этом, конечно, я не имею в виду завсегдатаев-театралов и меломанов, которые, наверное, справедливо будут проявлять более консервативные взгляды на этот счет, взывая к чистой классике и букве оригинального либретто. Но, на мой взгляд, новизна постановки как раз и заключена в ее удивительной камерности. Не могу не согласиться с Колобовым и Арцибашевым, что их спектакль – это именно лирические сцены, а их квинтэссенция – постоянные признания в любви: Онегин – Татьяна, Ленский – Ольга. Да и само построение мизансцен проникнуто подкупающей интимностью…

– Извините, что перебиваю, но, я помню, Колобов в свое время говорил, что он ставит именно драматические сцены…

– Нет, говоря так, он имел в виду основополагающую идею спектакля, пронизывающую все семь картин оперы, – идею «семи смертей», идею «реквиема по любви»: давно умерла любовь Няни и Лариной, физически и по любви умирает Ленский, да и Онегин, в котором наконец-то пробудилась любовь к Татьяне, в финале нашей постановки тоже умирает… В конечном счете умирает также любовь Ольги, Татьяны и Гремина. Вот они «семь смертей», то есть умирают все: кто-то реально, а в ком-то умирает сама любовь. В этом-то и заключен одновременно и драматизм, и трагизм, но, несмотря на такую дирижерско-режиссерскую экспликацию, спектакль окрашен в самые что ни на есть камерно-лирические тона. Мы, когда работали над Ленским с Ларисой Абрамовной Скворцовой, потрясающим музыкантом и концертмейстером нашего театра, как раз и вспоминали все эти самые моменты, чтобы найти нужную вокальную и сценическую тональность образа. Важно ведь не просто всё это понять для себя – самое главное, чтобы эту идею оценил зритель.

– А партия Ленского не купирована?

– Нет, с этим всё в порядке. Правда, замечу, что, как и в спектакле Большого театра, в партии моего персонажа, несомненно, любимой и дорогой мне, есть небольшая «узаконенная» купюра в самом конце ларинского бала, но погоды, тем более на фоне многочисленных «неузаконенных купюр» нашей постановки, это совсем не делает.

– Кто продолжает галерею ваших любимых ролей?

– Безусловно, Неморино, которого еще только спою. Эта партия – один из упоительнейших шедевров комического Доницетти, музыка, которую хочется петь снова и снова. Я нахожу далекую от традиционности – но при этом весьма оригинальную в положительном смысле – постановку этой оперы в нашем театре очень красивой, обладающей своим фирменным чувством юмора и не похожей ни на один другой спектакль, поставленный на этой сцене. В ней, правда, на мой взгляд, много суеты и беготни, что мешает главному в опере – пению, но мы – труппа, в основном молодая, поэтому к режиссерским кульбитам нам не привыкать! Не скрою, я с большим нетерпением жду этого нового ввода. Партию Графа Альмавивы также считаю одной из моих любимых. В будущем, года через два-четыре, думаю, что смогу уже взяться за Герцога в «Риголетто».

– А о Графе Лестере в «Марии Стюарт» не думали?

– Честно говоря, пока нет, хотя мне и предлагали ее посмотреть.

– Традиционно считается, что эта достаточно благодатная в музыкальном отношении главная партия носит ярко выраженный вспомогательный характер. Дело в этом?

– Нет, дело даже не в этом. Важен внутренний настрой на конкретную партию. Очень часто бывает, что когда только начинаешь разучивать новую роль, она может показаться даже неинтересной, но по мере того, как скрупулезно продвигаешься вперед, собственное отношение к ней способно кардинально измениться. Не буду загадывать, но кто знает: возможно, так случится когда-нибудь и с Лестером… В данный же момент учу и возлагаю большие надежды на партию Моцарта – это очень серьезная работа – в синкретической постановке нашего театра «О Моцарт! Моцарт...», ввод в которую, как и в «Любовный напиток», также запланирован в следующем сезоне. В принципе, для тенора партия Моцарта в чисто музыкальном отношении не очень-то интересна, но она невероятно благодатна наличием в ней сквозного психологического стержня и множества драматургических нюансов, которые требуется осмысленно и убедительно проинтонировать… К числу своих любимых постановок смело могу причислить и спектакль «Bravissimo!» Что касается постановки «Летучей мыши», то отношение к ней сложное, неоднозначное. В ее адрес было столько критических стрел…

– Вы знаете, я был на премьере – и скажу честно: охоту что-либо написать про нее отбило у меня само собой. Я просто решил скромно промолчать. Но всё познается в сравнении: если постановка «Новой Оперы» – это еще «цветочки», то последовавшая за ней «Летучая мышь» в Большом театре предстала настоящими «ягодками»: в плане режиссерского обскурантизма Большой просто «перещеголял» «Новую Оперу»!

– Да, в этом-то всё и дело! Партия Альфреда в «Летучей мыши» музыкально доставила мне истинное удовольствие, но что касается нашей постановки, пожалуй, и впрямь лучше благоразумно промолчать, отнеся ее к «издержкам музыкального производства».

– Думаю, следующий вопрос будет для вас неожиданным: видите ли вы себя Лоэнгрином, ведь это произведение Вагнера входит в репертуар «Новой оперы»?

– Однозначно, нет: это совсем другая вокальная специфика. Конечно, если вспомнить исторический прецедент, связанный с именем нашего великого лирического тенора Ивана Семеновича Козловского, то он предстанет, несомненно, выдающимся исключением из правила, созвучным эстетике давно ушедшей от нас музыкальной эпохи. Однако в наше время, когда во всем мире «аутентичности» вагнеровских традиций уделяется поистине прицельное внимание, подобные эксперименты вряд ли уместны. Надо реально смотреть на вещи и реально оценивать свои творческие возможности. Нельзя браться за всё быстро и сразу. Наша профессия – не эстрадный шоу-бизнес, длящийся на пике раскрутки три-четыре года. При правильном индивидуальном подборе партий по своему голосу она продолжается десять, двадцать, возможно, и тридцать лет… Так что я – за правильный и разумный подбор собственного репертуара.

– А скажите, почему в концертном исполнении прошлого сезона «Орлеанской девы», посвященной 170-летию со дня рождения Чайковского, в трактовке песни Менестреля была реализована так называемая «редакция Кировского театра» (такой прецедент имел место в советское время), когда вместо унисонного мужского хора, прописанного в партитуре, она была поручена тенору соло? Такого варианта я никогда (ни вживую, ни в записи) до этого не слышал – и это было необычайно интересно!

– Руководство театра, по-видимому, решило, что когда звучит один голос, он производит большее впечатление, чем когда одноголосную мелодию исполняет мужской хор. В этом номере-партии ведь очень важны слова, их глубокий философский смысл. Думается, что эта новизна в какой-то мере оправдана именно в рамках концертного исполнения, когда режиссерских задач нет вообще, а есть только музыкальные, когда от певца требуется на полновесной кантилене спеть невероятно красивую мелодию.

– Вы являетесь лауреатом нескольких вокальных конкурсов, но, думается, ваша I премия на Международном конкурсе теноров памяти Лучано Паваротти, завоеванная в 2008 году в Санкт-Петербурге, несомненно, самая важная. Так ли это на самом деле?

– Безусловно, да! Помимо I премии я взял тогда еще приз зрительских симпатий, а какой-то журнал присудил мне приз за лучший сценический образ. На самом деле весь этот букет наград стал для меня насколько волнующим, настолько и неожиданным.

– На этом конкурсе я присутствовал как слушатель начиная со второго тура – и у меня сохранились яркие воспоминания о его удивительной атмосфере. А как на ваш взгляд: интересно было на нем?

– Конечно же, да, потому что за тенорами интересно было наблюдать со стороны. И я понял, что основные трудности нашего брата – «трудности души, а не тела». Да, по голосу я – тенор, но не могу сказать, что слишком уж «берегусь», как все остальные тенора, в частности, как это делали многие конкурсанты. Безусловно, «тенор – это образ жизни», но для каждого человека он индивидуальный: кому-то надо действительно «постоянно беречься», кто-то должен быть просто в хорошем настроении, кто-то сегодня здоров, кто-то нездоров и так далее… Я говорю об этом, так как очень смешно было наблюдать, когда мои коллеги, несмотря на то, что всё у них было нормально и пели они совершенно здоровыми, тем не менее через каждые пять минут бегали к фониатору проверять горло. Наверное, как и на любом конкурсе, на таком поведении большинства конкурсантов сказывалось и нервное напряжение, но эти забавные эпизоды, наоборот, придавали мне хладнокровие и уверенность. Мне кажется, по своим внутренним ощущениям, что в моменты выступлений на конкурсе я даже как-то более раскрепощался. Это было удивительное ощущение: я был абсолютно спокоен, просто позиционируя себя полноценным нормальным человеком, которому природа дала еще и голос… Честно говоря, я сам был приятно удивлен, впоследствии анализируя это состояние, так как для меня это стало новым качественным этапом «практического погружения в профессию».

Конечно, конкурс был необычайно интересным! Это же как олимпийское соревнование: первый, второй, третий тур, в особенности, когда соревнуются только одни тенора, традиционные любимцы публики практически на всех концертах (правда, для этого планку вокального качества они должны держать на должном уровне). Что и говорить, ответственность и азарт борьбы были огромными. Участвовать самому, наблюдать со стороны за другими и… в итоге победить! Еще раз повторюсь, последнее для меня стало крайне неожиданным, тем более, что в жюри, возглавляемом Еленой Образцовой, сидели такие корифеи мирового тенорового исполнительства, как Луиджи Альва, Джакомо Арагаль, Никола Мартинуччи и Зураб Соткилава. И главным здесь было то, что именно тенора оценивали теноров! Могу сказать, что знаю буквально «изнутри», что так, как судит тенор о теноре, не может судить ни один другой певец.

– А вы были на том знаменитом концерте памяти Лучано Паваротти, состоявшемся в рамках конкурса с участием этих великих «старичков», которых Елена Образцова в последний момент уговорила выйти на сцену?

– Конечно! Это было грандиозно! Просто фантастика! Особенно, когда вышел Арагаль и поразительно чистым и по-молодому свежим голосом в ансамбле с нашей певицей исполнил дуэт из «Сельской чести»! И это было очень полезно и поучительно именно нам, молодым тенорам. Мы не понаслышке, а вживую смогли убедиться в том, что, оказывается, даже в таком почтенном возрасте вполне можно сохранить такое потрясающее звучание! Важно ведь помнить, что зарубежные члены жюри петь-то и вовсе не планировали: это был концерт-импровизация, концерт-экспромт! И я еще раз убедился в мощной энергетике Елены Васильевны, которая сумела их «вытащить» на сцену! Я до сих пор помню свои ощущения: мы сидели с моим педагогом Верой Петровной Александровой и были в полном восторге!

– А можно уточнить: в тот момент, когда вы победили на конкурсе, вы еще не были солистом «Новой Оперы»?

– Конкурс теноров проходил в сентябре 2008 года. К тому времени я уже успешно прошел последний тур прослушивания в театр, но к работе в труппе приступил только в ноябре, так как уезжал в длительную поездку с Православным хором Сретенского монастыря: это были дни России в Латинской Америке. С этим коллективом у меня сложились замечательные отношения – и я всегда с большой охотой откликаюсь на его предложения о сотрудничестве.

– А как вы думаете: ваша победа на Конкурсе памяти Паваротти способствовала окончательному решению о принятии в труппу «Новой Оперы» или же, возможно, этот вопрос следует рассматривать в совокупности с какими-то другими шагами, предпринятыми вами в отношении устройства собственной профессиональной карьеры?

– Думаю, что вернее второе, ведь в том же году весной, еще до победы на Конкурсе памяти Паваротти, я стал лауреатом III премии II Международного конкурса оперных артистов Галины Вишневской, который проходил в Москве и был посвящен памяти Мстислава Ростроповича. Это, пожалуй, впервые придало мне необычайную уверенность в своих собственных силах и потенциальных возможностях, ведь до этого я постоянно учился (в тот момент – в аспирантуре), а тут – такой важный этап в творческом росте, некий промежуточный итог приложенных мной усилий. Когда же параллельно с этим я отправил документы на Конкурс памяти Паваротти – и меня тут же отобрали, это придало мне еще больше уверенности. Уверенность в себе – незаменимое качество, но оно постоянно должно подкрепляться всё новыми и новыми результатами в овладении техническим и артистическим мастерством.

По человеку ведь всегда видно, уверен он в себе или нет: это очень важный психологический момент. Безусловно, для начинающего певца каждая его победа на конкурсе, каждый отмеченный со стороны других успешный этап в его жизни вносят свой вклад в укрепление его профессиональной уверенности. Наверное, всё это хорошо видно и руководству театра – и у уверенного в себе певца, конечно, гораздо больше шансов быть востребованным. Возможно, дело всё в том, что за время, прошедшее между двумя прослушиваниями в театр, я, очевидно, просто, прибавил в вокальном отношении. Сейчас, когда я регулярно выхожу на сцену, мне стали говорить в театре, что в вокальном отношении я продвинулся еще на один шаг. Эти оценки для меня очень важны, ибо каждый раз заставляют работать еще более углубленно и обстоятельно: творческое развитие исполнителя просто не может иметь «передышек» ни при каких условиях!

Уверен, что факторов, способствовавших принятию меня в труппу «Новой Оперы», достаточно много – не только победа на Конкурсе памяти Паваротти… Но когда побеждаешь в подобных состязаниях, это накладывает на тебя и очень большую ответственность: после этого становится гораздо сложнее выходить на сцену, но, с другой стороны, это всё время не дает тебе останавливаться на достигнутом.

– Так, значит, в вашей жизни было всего два конкурса?

– Три. Я также являюсь лауреатом III премии XXIII Международного конкурса вокалистов имени Глинки, который прошел в Москве в декабре 2009 года и обладателем приза слушательских симпатий от Радио «Орфей». Возможно, у кого-то это вызовет легкое недоумение, но вторую из названных наград я считаю даже более важной, ведь в конечном счете мы поем не для жюри, которое нас профессионально судит, а для зрителей и слушателей, причем слушательская аудитория «Орфея» – это своя «большая страна». По-моему, это главное.

– Работа в театре, безусловно, – самая важная составляющая вашей музыкальной профессии. А как обстоят дела на концертном фронте?

– Не так давно, 11 июля, вместе с двумя моими коллегами-тенорами я спел концерт памяти Сергея Яковлевича Лемешева на его родине в Тверской области, в деревне Князево. На следующий день вместе с басом нашего театра Виталием Ефановым, местными исполнителями и солистами Мариинского театра принял участие в большом гала-концерте на открытом воздухе, состоявшемся на площади в Твери. Ведущим этого торжественного музыкального мероприятия был Святослав Бэлза. Надо пояснить, что в «окрестностях» даты 10 июля – дня рождения великого русского певца – в этих местах каждый год проводится музыкальный фестиваль. А буквально перед этим в Музее-усадьбе Сергея Рахманинова в Ивановке мы с женой – она тоже певица – дали совместный концерт памяти Ирины Константиновны Архиповой, горячо любившей и неустанно пропагандировавшей творчество этого композитора.

– Так у вас семейный дуэт! А кто ваша жена?

– Моя жена – Агунда Кулаева, тоже солистка «Новой Оперы». Кроме этого она – солистка Новосибирского оперного театра и приглашенная солистка Большого театра. Так что у нас крепкая творческая семья!

– А не являетесь ли случайно и вы «каким-нибудь» приглашенным солистом «какого-нибудь» оперного театра?

– Пока что нет… Пока меня просто «кто-то» «куда-то» приглашает…

– А за рубеж?

– В августе планируется участие в гала-концерте в Голландии, в котором я буду петь арию и дуэт из «Богемы» Пуччини. Мне это вполне по голосу, поэтому я согласился.

– Сейчас модно обзаводиться импресарио либо музыкальными агентами. Не обзавелись ли ими и вы?

– Нет пока…

– А надо бы!

– Но может быть, со временем… Как говорится, терпение и труд всё перетрут! Ведь на каждом концерте, спектакле, конкурсе обязательно присутствуют те, кто как раз и занят в сфере кадрового музыкального менеджмента, ведь и те приглашения, что у меня уже были до сегодняшнего времени, тоже не возникли из ничего. И потом никогда не надо бояться того, что ты, выражаясь фигурально, пока на вторых ролях. Доминго, к примеру, всю жизнь просидел за спиной Корелли. Благодаря Корелли Доминго и стал Доминго. Когда Корелли отказывался от спектакля, звонили Доминго, который готов был всегда! Кому-то дается раньше, кому-то – позже, кому-то – вообще никогда… Что ж, и такое бывает… На всё воля Божья! Надо просто работать, получая от работы творческое удовлетворение. Но в этом отношении я пожаловаться никак не могу! Я придерживаюсь четкого принципа: «Не надо никогда никого просить – если ты кому-то интересен, то тебя сами найдут!»

– Так, значит, по жизни вы – оптимист и романтик?!

– Безусловно! А куда без этого? У меня есть любимая работа, семья, пусть пока временный, но свой дом. У меня есть любовь, а это главный источник жизненного вдохновения. И я по-настоящему счастлив!

Игорь Корябин (интервью и публикация)

На фото:
Алексей Татаринцев

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru