В Москве, в Камерном зале ММДМ 2 июня состоялась мировая премьера оперы «Маскарад» американского непрофессионального композитора Джеролда Моргуласа в концертном исполнении. В качестве основы либретто оперы (автор которого тоже сам Дж. Моргулас) взята одноименная драма Лермонтова, дополненная несколькими его стихотворениями. Опера написана и исполнялась на русском языке, поэтому первая постановка в России кажется оправданной. Как заявил в анонсе дирижер постановки Игорь Сукачев, творчество автора претендует на «глубокое понимание не только буквы, но и духа русской культуры». Полностью русская команда солистов, представляющих, преимущественно, театр Бориса Покровского, взвалила на себя ответственность за понимание зрителем задумок заокеанского автора.
Сама по себе драма Лермонтова «Маскарад» - произведение хоть и хрестоматийное, но очень спорное. Чем калька с шекспировского «Отелло», перекроенного на русский лад, с традиционной великодержавной тоской, с неврозом «лишнего человека», с (по непонятным причинам одобряемым просвещенным поэтом) желанием до смерти законтролировать жизнь близкого человека, отнюдь не свойственным западной культуре, привлекла преуспевающего американца – сказать сложно. Юрист, воспитанник Йельского университета, завершающий карьеру в качестве функционера многих музыкальных организаций и мероприятий, активно самореализуется в творческих хобби и принимает участие в культурной жизни США и Европы. Помимо 12 (!) опер, реквиема и множества вокальных циклов, Моргулас является также автором пяти историко-политических романов.
Написанное им произведение, заявленное как продолжение традиций русской оперы, действительно, под завязку перегружено музыкальными цитатами и штампами. Продолжения традиций, правда, особо разглядеть не удалось: нет там ни общепринятой в опере передачи психологического состояния героев музыкальными средствами (скрытая тревожность у данного автора передается истерическим форте оркестра, эротическая игра – скорбными средиземноморскими мотивами, а самые драматические фразы диалогов – кокетливыми скачками по ступеням мажорных аккордов), ни четкой структуры, ни даже намеков на единую музыкально-драматическую линию. Опера слушается как набор разных по качеству номеров, а зритель исправно аплодирует в каждой паузе. Неплохая, казалось бы, какая-то музыкальная идея тут же тонула в оркестре и больше не всплывала, темы одна за другой не получали последовательного развития, и все это вместе оставляло осадок торопливости и скомканности.
Формально то, что получилось, наверное, опера, со всеми положенными атрибутами. Реально – достаточно удобоваримая, неплохая компиляция разножанрового музыкального опыта XIX-XX веков, где автор, по крайней мере, потрудился замаскировать места склейки между подражанием классикам русско-советской оперы, отголосками «Besame mucho» и скрипичными всхлипами а-ля Голливуд. Кстати, намеки на популярную музыку (благо, что их и было не так много) портили впечатление гораздо меньше, чем дисбаланс и перегруженность других участков партитуры, а также тотальное несоответствие музыкальных эмоций тексту. С «попсовыми» фрагментами была другая проблема: такого рода мелодии хороши, когда их записали большим симфоническим оркестром на первоклассной студии и подвергли обработке всеми доступными современными саунд-технологиями, а при живом исполнении составом «13 музыкантов + дирижер» они оставляли, в основном, ощущение звуковой бедности. Ну и конечно, весьма своеобразное представление автора о том, как вели себя русские аристократы в XIX веке, зрителя, помнящего Лермонтова со школьной скамьи, мягко говоря, не радует.
Теперь что касается певческой стороны. При несомненно присущем автору мелодизме в инструментальной части, в вокальных партиях этого в достаточной мере не проявилось. На роль полноценных номеров для сборного концерта (я уж не говорю, оперных хитов) с трудом потянут от силы два: ария Арбенина из второго действия и ария Баронессы Штраль. Баронесса, кстати, определенно оказалась главной женской партией этой оперы. Исполнявшая ее Анастасия Ройтман последовательно реализовала образ роковой женщины, компенсируя не вполне идеальный тембр в нижнем регистре, устойчивыми верхами и продуманной драматической игрой.
Ирина Курманова (Нина) усмотрела в своем персонаже еще одну вымучено-беспомощную сопрано-жертву, наследницу Марфы, Лизы, Снегурочки и прочих подобных героинь, что, в общем-то, логично и оправданно. Считать эту молодую исполнительницу перспективной вокалисткой, наверное, можно, но вот по драматической части есть вопросы. Если даже в концертное исполнение ей удалось натащить (конечно, не в одиночку) столько штампов оперной сцены, то затрудняемся представить, что же тогда может быть в театре.
Очень приятное впечатление произвела Татьяна Ханенко в микроскопически маленькой роли служанки. Смысл ее введения в повествование заключался, вероятно, в том, чтобы в финальном ансамбле «Вечная память», написанном как подражание православному хору, было сопрано. Тем не менее, за небольшой участок своего пути певица успела внести струю классики в современный опус.
Могучий (не в смысле тембра, а по физическим кондициям: по воле постановщика ему надлежало петь, держа перед собой на руках умирающую Нину) баритон Роман Бобров (Арбенин) трактовал своего героя как, в общем-то, уверенного в себе злодея, без лишних рефлексий. Немного закрытая, сосредоточенная манера звукоизвлечения в начале как нельзя кстати пришлась к образу циника и эгоцентрика, но дальше по мере развертывания сюжета певец полноценно развивал свою партию, строго дозируя доли лирики и драмы, и фактически искусственно, из ничего создал кульминацию всей оперы на своей центральной арии.
Леонид Казачков (Звездич) по ходу оперы нес немалую нагрузку, вероятно пока избыточную для его голоса, от чего, особенно на нижних нотах, в его голосе появлялись гортанные призвуки, близкие к народному пению, а отнюдь не к изысканно-княжеским интонациям. Михаил Гейне (Казарин) и Георгий Ковриков (Шприх) выполнили поставленную задачу в рамках партитуры, не претендуя на то, чтобы сделать из маленькой роли маленький шедевр. Но в целом, все мужские партии отличались какой-то чуть уловимой недоученностью и недорепетированностью, в общем-то, не криминальной для концертного исполнения, но, тем не менее, заметной.
Согласно анонсу, автор оперы намеренно стремился использовать строго консервативные методы, и действительно, никаких современных подходов к звуку мы не увидели. Хорошо это или плохо – сказать не могу, во всяком случае, достаточно неожиданно, от автора XXI века поневоле ожидаешь чего-то экспериментального. Тем не менее, мы имеем подтверждение, что слухи об утрате современными композиторами интереса к традиционной опере и грядущей смерти жанра сильно преувеличены. Оперы создаются и будут создаваться, пока зрителя волнует то, о чем они пишутся – об отношениях людей, любви и эгоизме, доверии и предательстве, пороке и чистоте.
На фото:
Московский международный Дом Музыки