Такой «эликсир» вряд ли кому-нибудь нужен!

В Мариинке прошла очередная премьера – точнее, в очередной раз перекупленная совместная постановка лондонского Ковент Гардена и Парижской Национальной оперы с большим трудом втиснувшаяся на сцену театра – «Любовный напиток» Доницетти.

Если какому-нибудь знатоку оперы сказать, что «весёлая мелодрама» Гаэтано Доницетти идёт в Мариинском театре четыре часа – то он ужаснётся. Но он бы пришёл в ещё больший ужас, если бы увидел декорации – да и вообще, всю постановку в целом.

Что-то в этом спектакле было от Выставки достижений народного хозяйства этак лет пятьдесят тому назад: по поднятии занавеса взорам зрителей открывается чудовищная пирамида из снопов сена; на неряшливо натянутом, тут и там сморщившимся «задничке» весело нарисованы лазурное небо и бескрайняя даль полей, а сбоку стоит огромный, самый что ни на есть настоящий транспортёр-скирдовщик (к счастью, с заглушенным двигателем). Дулькамара приезжает на сцену на грузовике-автофургоне: то ли это новый КамАЗ-4308 (всё-таки завод в Набережных Челнах – один из спонсоров театра), то ли старый DAF или Hyundai HD. Ну, а в финале Неморино приезжает на тракторе «Беларусь» (или на чём-то в этом роде). Кроме того, в спектакле широко представлены мопеды «Рига-1» и «Рига-3» (или их западные аналоги), а также мотороллеры «Вятка» и велосипеды «Украина», на которых селяне от безделья время от времени проезжают по сцене.

К сожалению, «условно-молодые» певцы (все ведущие солисты подолгу проходили по ведомству небезызвестной Академии молодых певцов Мариинки) не показали хорошего знакомства с «транспортной» техникой: в финале первой картины Адина (Оксана Шилова), допевая дуэт с Неморино, отчаянно дёргает свой мопед в разные стороны, пытаясь снять его с подножки. Наконец, ей это удаётся, и певица нервно начинает наперебой дёргать всякие рычажки на руле и раме. И уже в тот момент, когда никто этого не ожидал (а больше всего, судя по всему, это удивило саму солистку) этот муляж мопеда резко трогает с места и уносит г-жу Шилову в кулисы. Она с трудом удерживается на механическом чуде, и по мгновенно одичавшим взорам её становится ясно, что именно имел в виду Остап Бендер, когда отправил гражданину Корейко телеграмму со словами: «графиня изменившимся лицом бежит пруду».

Вообще, актёрское мастерство молодых солистов адекватно оценить невозможно – просто ввиду полного отсутствия такового. Когда они, судя по всему, выполняют указания режиссёра, то даже не изображают что-либо, а как словно бы паясничают – как, например, маленькие дети, вообразившие себя «курящим дяденькой» или «тётей-продавщицей». Умилительно, если бы это происходило в детском саду, а господа-артисты были лет на двадцать пять помладше.

В свою очередь, режиссёр (точнее, режиссёры: постановщик – Лоран Пелли, режиссёр переноса на Мариинскую сцену – Кристиан Рэт) тоже непонятно, чем думали: огромная пирамидоподобная скирда сена практически не оставляет на сцене свободного пространства. Таким образом, богатая дочь зажиточного фермера Адина возлежит на сене (правда, не прямо уж на сене, а на таком маленьком тюфячке – из тех, что заботливые хозяева кидают зимой в конуру своим четвероногим друзьям). Этажерка с книгами и торшер также стоят на куче сена, а «любящая читать» Адина проявляет свою любовь к чтению следующим образом: покрывая лаком ногти на ногах, она периодически берёт с полки какую-нибудь книжку, пролистывает несколько страниц, после чего швыряет её на авансцену. Белькоре, естественно, появляется на сцене, неловко перелезая через вершину этого силосного Олимпа.

Неморино, одетый как гастарбайтер из Молдавии, часто сидит на корточках – ну, когда не лежит на полу, что также проделывает очень часто. «Крестьяне» из хора испытывают неподдельный интерес к истории, рассказываемой Адиной об Изольде – в своём желании поподробнее всё услышать, они давятся на авансцене, как в 1970-е ленинградцы и москвичи толкались в очереди за югославскими сапогами.

Вообще, хор очень напомнил мне одно из путешествий по Ленинградской области, когда где-то на границе с Карелией я остановился в деревне с руинами какого-то колхоза. Там тоже, кстати, были огромные скирды сена, поскольку последнюю корову зарезали года три назад, а сено продолжали косить «по привычке». И точно так же, как и в этом спектакле, поселяне там шатались всегда праздные и пьяные, совершая множество мало осмысленных и совершенно бесполезных телодвижений.

В этой постановке хор ещё и застенчив необычайно: лишь только Дулькамара вылезает из своего КамАЗа и обращается с речью к селянам (“Udite, udite, o rustici”), как они дружно бросаются за кулисы, и доктор в полном одиночестве (если не считать немой парочки статистов из КамАЗа – видимо, водителя и экспедитора) рассказывает о своём чудодейственном эликсире.

Правда, чтобы услышать Дулькамару, меломану придётся мучительных сорок восемь минут прошататься по обшарпанным и пыльным фойе Мариинки: как известно, все средства для реконструкции театра были брошены на возведение (точнее, углубление в болотистую почву) пресловутой второй сцены – а «первая», неважно экипированная технически даже по меркам прошлого века, с трудом уживается с данной сценической версией «Напитка». Достаточно сказать, что монтаж декораций перед премьерой 24 января занял столько времени, что 17 января «Аида» и 20 января «Сила судьбы» прошли в «полусценическом» (так на афише) исполнении (потому что для спектаклей от сена удалось отвоевать только около пяти метров авансцены). 21 и 22 января сцена была по-прежнему завалена сеном, потому и дневной спектакль «Садко» с 23 января был перенесён на 7 марта. Прибавьте к этому второй антракт перед вторым актом («всего» каких-нибудь сорок пять минут), и попробуйте ответить на вопрос: стоила ли выделки такая «овчинка», категорически не приспособленная к «императорской» сцене? Вопрос, конечно, риторический; однако народ хоть и безмолвствует, но активно «голосует ногами»: после второго антракта театр заметно опустел.

Впрочем, опустел он не только из-за томительного ожидания в антрактах, приправленного неоправданно завышенными ценами в буфетах. И здесь мы переходим к самой грустной части нашего повествования, то есть к музыке и пению.

Оркестр под управлением дирижёра Лучано ди Мартино играл не очень громко, но очень ровненько и как-то совершенно безучастно, как орбитальный спутник: хор пел своё, оркестр ненавязчиво гнул свою линию, покиксовывая деревянными и медью; ансамбли на сцене рассыпались, певцы убегали вперёд или отставали – ничто не беспокоило дирижёра, жившего в своём, отличном от сцены мире.

Самое забавное случилось во втором акте, когда банда, или сценический оркестр – видимо, в связи с острым дефицитом свободного места на сцене и за кулисами, размещённый в «слепой» ложе на самом верхнем ярусе, возле органа – делал робкие попытки «совпасть» с дирижёром. «Урезав» марш, банда рассыпалась на отдельные голоса и бесславно умолкла.

Теперь – о солистах. Разумеется, рецензент может рассказать только о том составе, который слышал он, но и этого с него оказалось достаточно! «Этот стон у нас песней зовётся», как прозорливо отметил великий русский поэт. На сей раз «шли бечевой» пятеро, скажем без обиняков, вызывающе профнепригодных солиста. Оксана Шилова (Адина), загримированная под клон юной Нетребко, отчаянно «ширила» свой голос в верхнем регистре, нещадно смазывая все фиоритуры и не всегда «доставая» нужные ноты интонационно. К тому же голос у г-жи Шиловой недостаточно «опёрт» на дыхание – поэтому ко всем прелестям её «ситцевого» и тембрально неинтересного голоса добавляется ещё и мелкий «баранчик».

Выпускник капелльского хорового училища и дирижёр-хоровик по консерваторскому диплому Дмитрий Воропаев, занятый в роли Неморино, не только не имеет полноценного певческого голоса (ни тембра, ни объёма) – вдобавок к этому г-н Воропаев резко «утомляется» посреди спектакля, позволяя себе в буквальном смысле бормотать под нос огромные куски в дуэте с Дулькамарой или Адиной. Там же, где г-н Воропаев пел «в полный голос» (например, “Una furtiva lagrima”), создавалось впечатление, что тенор мучительно пытается высморкаться, настолько простуженно-носовыми были производимые им звуки.

Определёнными певческими навыками и вокальной школой среди солистов обладал лишь Владислав Сулимский (Белькоре) – однако объём его голоса крайне невелик. В те времена, когда театр был Кировским, а репутацию труппы берегли пуще зеницы ока, его бы наверняка даже в хор не приняли. Иное дело – Николай Каменский (Дулькамара): он обладает голосом настолько же громким и зычным, насколько и неприятным по тембру. Несмотря на молодость артиста, голос его имеет преизрядную «качку» и носит все признаки преждевременного износа, вызванного неумеренной форсировкой. Всё вышеперечисленное, вкупе с неким прямолинейным «актёрствованием», скорее напоминало крики запевалы из военного хора, празднующего свой выход в отставку по выслуге лет.

Лариса Елина (Джаннетта) ничем, можно сказать, сложившийся «ансамбль» не нарушила: неслышный, неинтересный голос, частые проблемы с интонацией и актёрская игра на уровне путешествия в мир прекрасного.

Особо хочется отметить, что упомянутые певцы не только много лет провели в Академии молодых певцов Мариинки (г-н Воропаев, например, уж одиннадцатый год пребывает «академистом»); этот факт мы оставим без комментария. Но все исполнители (за исключением г-жи Елиной) ещё и являются лауреатами различных «международных конкурсов». Как любит говорить телеведущий Владимир Познер – «такие вот времена…»

Но фото (© ONP-Christian Leiber) с официального сайта театра:
сцена из спектакля

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru