Огромная винтовая лестница, никуда не ведущая и никакой смысловой нагрузки не несущая, это главная – если не героиня, то по крайней мере, доминанта зрительного ряда в новой постановке оперы Пуччини «Богема», которая прошла 4 и 5 февраля в музыкальном театре «Санктъ-Петербургъ Опера». Спектакль поставлен бессменным вождем и основателем театра, режиссёром Юрием Александровым. Вышеупомянутая лестница (без которой на сцене, кстати, вполне можно было бы и обойтись) стала своеобразным символом постановки.

В первом акте печурка, мансарда, диванчик, бюро, столик и так далее – в общем, классические «консервативные» атрибуты «Богемы». Правда, время от времени «тишина» (и, само собой, течение музыки) прерывается стуком пишущей машинки Рудольфа. Не очень оригинальная находка – ведь в своём «вступительном слове», напечатанном в каждой программке, постановщик спектакля Юрий Александров без обиняков заявляет, что «место действия – двадцать первый век»; однако сегодня такие вот пишущие машинки можно купить если не по цене антиквариата, то явно дороже, чем подержанный ноутбук.

В финале второго акта партитура также слегка «украшается» фонограммой полицейских сирен (видимо, просто второпях Пуччини не успел вписать её в ноты).

Кафе Момус во втором акте превращается в фаст-фуд забегаловку а-ля Kentucky Fried Chicken – только вместо весёлого бородатого полковника Гарланда Сандерса, основавшего свою ресторанную сеть в 1952 году, с рекламных постеров и футболок официантов поглядывает на всех сам Александров собственной персоной – лишь буквы KFC заменены на SPB. Впрочем, с точки зрения какого-то соответствия замыслу композитора, аутентизму, гораздо больше обескураживает полное отсутствие Парпиньоля и детского хора.

Конечно, в некотором смысле этот спектакль – уже достижение, поскольку в нём нет биде и бас-гитары, как в «Борисе Годунове», или наркоманских шприцев и панковских «ирокезов», как в «Лючии ди Ламмермур». Однако, как следует из той же программки, режиссёр «больше всего хотел сохранить в «Богеме» правду человеческих отношений» – вот тут-то и выяснилось, что написать просто хорошую картину неизмеримо сложнее, чем самую яркую и забавную карикатуру.

При своём первом появлении в мансарде у Рудольфа Мими принимает столь соблазнительно-зазывные позы, что её скорее можно принять за «девушку по вызову», чем за скромную вышивальщицу. То же самое – в финале: она сначала вроде как и падает на ложе в измождении, но тут же начинает извиваться на кушетке и принимать такие положения, которым и Далила могла бы позавидовать.

Во время ответной арии Мими (Mi chiamano Mimi) Рудольф вдруг укладывается на кровать – наверное, ему так лучше слышно. Однако юному поэту не хватает ещё телевизора с футбольным матчем, банки пива и пакета чипсов для того, чтобы мы окончательно уверовали в то, что видим парочку, за плечами которой уже, как минимум, с десяток лет супружеской жизни. «Я часто наблюдал возрастных певцов в этой опере, изображающих юных героев, и долго отказывался от постановки, – говорит режиссёр-постановщик. – Сегодня у меня есть счастливая возможность поставить «Богему» с молодыми, талантливыми солистами “Санктъ-Петербургъ Оперы”». Но вот беда: когда в этой опере играют (а не «изображают») подлинные артисты, то именно тогда свершается чудо театра, и мы безоговорочно верим Рудольфу и Мими, не вспоминая о паспортных данных исполняющих эти партии певцов.

Что же касается пресловутой «молодости» актёров «СПб-Оперы», то многим участникам труппы тоже давно уже не семнадцать лет. Отправляясь на «Богему» в театрик с крошечной сценой, неполным оркестром и залом, вмещающим чуть более 150 человек, мы рассчитываем получить в качестве компенсации за все эти очевидные изъяны филигранную работу режиссёра и ювелирную игру актёров. К сожалению, этого не происходит: между Рудольфом и Мими не вспыхивает та пресловутая искра, заставляющая нас поверить в любовь с первого взгляда; Мюзетта, такая ветреная в начале, ни капли не преображается в финале; читая молитву (Madonna benedetta, fate la grazia…) она сохраняет всё тот же лихо-глуповатый вид, что и во втором акте…

Юрий Александров утверждает, что «эта опера так органична, и в музыке настолько расставлены все смысловые акценты, что единственная опасность для режиссёра и певцов – это опасность не покрыться уже существующей "академической коркой"». При всей вампучности и ходульности актёрской игры главных героев, до «академизма» спектакль недотягивает по многим параметрам. Прежде всего, это более чем посредственная игра оркестра под управлением Александра Гойхмана, и особенно – более чем странные темпы в ариях Рудольфа и Мими – растянутые, как коленки на тренировочных штанах пожилого пенсионера, без малейшего намёка на многочисленные rallentando, a tempo, afettuoso, allargando, указанные композитором.

Возможно, именно из-за того, что дирижёр и не думал «дышать» вместе с певцами, Евгений Наговицын (весьма эмоционально и убедительно спевший свою партию) в арии Рудольфа и «не забил пенальти» – то есть, не смог полноценно взять и подержать «до» в финале, лишь слегка коснувшись этой ноты.

Солистка Академии молодых оперных певцов Мариинского театра Евгения Муравьёва (Мими) пела зычно, расширенным тембром, при этом очень глубоко «загнанным» глубоко в гортань голосом (как, впрочем, почти все выпускницы Ирины Богачёвой). Евгения Кравченко, исполнившая партию Мюзеты, возможно, обладает множеством достоинств – но среди них определённо отсутствуют как актёрское мастерство, так и сколько-нибудь приметный певческий голос. Ситцевое и бесцветное сопрано г-жи Кравченко при всех натяжках даже «камерным» не назовёшь: ни объёма, ни тембра.

Как раз в актёрском плане, как и в вокальном, весьма убедительны и органичны оказались Евгений Баев (Шонар) и Алексей Пашиев (Марсель). Альциндор (Владимир Ладыгин) и Коллен (Валентин Аникин) также нареканий не вызвали.

Подытоживая впечатления, я почему-то с ностальгией вспоминаю начало девяностых годов, когда в «Санктъ-Петербургъ Опере» были представлены камерные оперы, которые можно было увидеть только на сцене этого театра: осуществлены постановки опер, которые идут в Петербурге только ее сцене: «Рита» и «Колокольчик» Доницетти, «Тайный брак» Чимарозы, «Игроки – 1942» и «Антиформалистический раёк» Шостаковича, и так далее.

В те годы у театра не было своей сцены, своего здания – но было огромное желание сделать что-то действительно новое и интересное. Сегодня у театра есть всё: огромный комплекс прекрасных помещений в историческом здании в центре города, государственное финансирование и многое другое. Однако к последней премьере больше всего подходят слова Булата Окуджавы: «…За это нам и перепало – на грош любви и простоты, а что-то главное – пропало»…

Фото из архива театра «Санктъ-Петербургъ Опера»

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru