Автор этих заметок изо всех сил стремилась избежать банальности в выборе их названия. В конце концов название «вытанцевалось» само собой. Но первое, что пришло в голову, было «Под звездами Брегенца». Измените последнее слово – и это название подойдет к оперным представлениям в Арена ди Верона или Сферистерио в Мачерате. Но в вечер, когда пишущей эти строки довелось увидеть «Андре Шенье», новую продукцию Брегенцского фестиваля, героями города на Бодензее были небо и звезды, а не потрясающая постановка оперы Джордано. Такое количество звезд в таком изумительно чистом небе можно увидеть только в планетарии. В тот вечер природа и погода столицы региона Форарльберг в планетарии не нуждались: шедшая со спектакля публика, рискуя споткнуться, то и дело задирала голову, чтобы насладиться поразительным зрелищем ночного неба.

В Брегенце слова «поразительный», «потрясающий» - самое обычное дело, достаточно вспомнить два «блокбастера» предыдущих лет: «Тоску» (2007-08) и «Аиду» (2009-10). Выбирая название для озерной сцены нынешнего и будущего года, Дэвид Паунтни шел на определенный риск: как ни прекрасна опера Джордано «Андре Шенье», широкая публика знает ее гораздо меньше. Выбор Паунтни спровоцировал полемику, но, похоже, делая ставку на «Шенье», руководитель Брегенцского фестиваля не проиграл.

Как в случае с «Тоской» и «Аидой», для озерной сцены прежде всего создается колоссальное, сложное и незабываемое зрелище. Бизнес и искусство в Брегенце идут рука об руку (стоимость постановки около семи миллионов евро). Сценограф Дэвид Филдинг вдохновляется известной картиной Жака-Луи Давида «Смерть Марата», на которой запечатлен момент гибели «Друга народа» от руки Шарлотты Корде,- она хорошо известна тем, кто хоть мало-мальски знаком с историей Великой французской революции. Блестящая идея – трансформировать воды Боденского озера в «ванну» (правда, гораздо больших размеров), лежа в которой, Марат нашел свою смерть. Из вод Бодензее поднимается мертвый колосс высотой в 24 метра и весом в 60 тонн, с запрокинутой головой и закрытыми глазами (впоследствии зрителю предстоит испытать сильные эмоции, когда глаза откроются и покажутся полными мысли и страдания). Крутая и узкая лестница в 154 ступеньки спускается от его левого глаза по шее и груди, на правом плече «прикреплена» раскрытая книга со стихами Шенье, в которых он воспевает жест Шарлотты Корде – на этой сценической площадке поэт появится и споет «Импровизацию», она трансформируется в кафе, где он будет ждать Мадлен, а потом в камеру смертников. На уровне груди колосса – рука с письмом Шарлотты Корде, в виде плавающей платформы, место, на котором развернутся массовые сцены. Думаете, что вырастающим из вод озера бюстом Марата, лестницей, раскрытой книгой да плавающей платформой изобретательность сценографа исчерпывается? Ошибка. Революционный трибунал, приговоривший к смерти Андре Шенье, помещается внутри шеи колосса! Голова откинется назад наподобие взрезанной ножом консервной банки, и вашим глазам предстанут книги, много книг,- символ эпохи Просвещения. Частью инсталляции является овальная рама от старинного зеркала: элемент, особенно откровенно бьющий на эффект – внутри рамы будут кружиться акробаты, вздернуты на виселицу приговоренные к смерти, упадет окровавленная коса Смерти... Не забыта и смертельная рана, нанесенная Шарлоттой «Другу народа»: она отлично видна на скульптуре, а в последнем действии из вод Бодензее появится и нож, которым она была нанесена, из окошка в рукоятке ножа тюремщик Шмидт будет разговаривать с Мадлен и Жераром.

Если интереснейшие и эффектнейшие идеи сценографа все же поддаются описанию, изобретательность режиссера Кейта Уорнера может быть оценена как чрезмерная (этот «грех» был свойственен и «Аиде» Грэма Вика – Пола Брауна; при наличии самых зорких глаз и самой гибкой шеи уследить за всем происходящим было практически невозможно, а так хотелось!). В первом действии голова колосса покрыта куском белой ткани с тонким голубым рисунком, напоминающим о печных изразцах (размером в 1000 квадратных метров), как если бы революции еще только предстоит явить свой звериный лик. Плавающая платформа – аристократический салон графини де Куаньи, по лестнице снуют многочисленные слуги, по ней же спустится Жерар, представляя гостям-аристократам «Ее Величество Нищету», на верху лестницы ванна, в которой лежит Мадлен. Поэт Шенье имеет свою «среду обитания» и не смешивается ни с аристократами, ни с революционерами: книга – его мир, его любовь, его оружие. В конце первого действия платформа плавно «отъезжает» вправо, и на ней находят муку или смерть изысканные представители ancien regime, которых растерзывает восставший народ, срывая с дам парики и юбки, а кого-то сбрасывая в воду. Медленно ползет вверх светлая ткань, обнажая огромную ужасную мертвую голову Марата.

Во втором акте книга стихов превращена в парижское кафе, где Шенье беседует с Руше, встречается с Мадлен и сражается с Жераром, в то время как последний, став важной персоной, лихо командует движением масс на лестнице. Во лбу колосса открывается нечто вроде щели, в которой, подобно моделям на подиуме, появляются представители нового режима: среди них Робеспьер, Тальен, Колло д’Эрбуа, Кутон, Баррас, Сен-Жюст, Фуше, а из его правого глаза Щеголь, вися на канате, шпионит за Шенье. В третьем действии старуха Мадлон поет свое пронзительное соло с губ мертвого Марата, революционный же трибунал находит пристанище в разверзшейся шее колосса. В четвертом действии Шенье сидит в камере приговоренных к смерти, куда предусмотрительно принесли огромные буквы, из которых складываются слова liberté, egalité, fraternité. В овальной раме зрителю покажут смерть Мадлен, и упадет над ее головой не нож гильотины, а коса Смерти, в то время как обретшие вечную жизнь влюбленные, обнявшись, останутся на странице раскрытой книги стихов.

Спектаклю «Андре Шенье» можно посвятить целые страницы, но деталей так много, что многие из них несомненно ускользнут от зрителя и критика. Упомяну одну из них: с самого начала в постановке Уорнера присутствует образ Смерти, в первом действии она носит личину аристократа и с уверенным видом восседает на диване в салоне графини де Куаньи, а на протяжении остальных трех превращается в подобие Харона, который неустанно снует на лодке, приближая ко входу в мир иной приговоренных к смерти. Но многое и многое поразит зрителя: гавот и менуэт в хореографии Линн Пэйдж на макушке колосса (танцующие работают на лонжах, двое из них прыгают в озеро с огромной высоты), световые эффекты Дэви Кеннингема (голова колосса освещается то призрачно голубым, то кроваво-красным светом), около 500 костюмов и париков, созданных Констанс Хоффманн, активно задействованные артисты миманса и акробаты, выделывающие впечатляющие трюки и демонстрирующие немалую физическую выносливость,- они то подолгу сидят в холодной воде, то, имитируя трупы, «висят» на металлических «шипах», что появляются из головы и плеч колосса, наглядно изображая фразу либретто «революция пожирает своих детей».

Бьющая через край режиссерская фантазия в озерном «Шенье» - достоинство, перетекающее в недостаток. Слишком много участников, слишком много параллельно развивающихся сцен, слишком много в них движения. Получается нечто вроде фантазии на тему «Гулливер в стране лилипутов», где Гулливер – бюст Марата, а лилипуты – артисты хора и миманса и акробаты. Лилипутами оказываются и солисты: история любви Шенье и Мадлен менее важна, чем режиссерские находки и организация массовых сцен.

Для брегенцского спектакля композитор Дэвид Блэйк специально сочинил два музыкальных фрагмента, оркестровое интермеццо между первым и вторым действиями и соло для мулатки Берси: спорить о правомочности вставок можно до бесконечности. Интермеццо дало возможность Уорнеру поставить непредусмотренную Джордано картину ужасов революции (она так напоминала семнадцатый год, что от нее стыла кровь в жилах), второй фрагмент функционировал меньше.

Не секрет, что спектакли на озерной сцене в Брегенце – прежде всего грандиозные шоу, в которым собственно музыке отведена одна из главных, но не самая главная роль. Дирижер Ульф Ширмер (он дирижировал «симфоническим триллером» «Тоска» в 2007-08 годах) может быть признан специалистом в том, что касается спектаклей в Брегенце, ему отлично известны особенности сложной акустической системы, которая используется для спектаклей на озерной сцене. Ведь певцы снабжены микрофоном и видят дирижера в монитор, а «Андре Шенье» отличает еще одна находка: в момент «ударных» арий и дуэтов дирижер с монитора исчезает, уступая место изображению красного, словно испачканного кровью, гусиного пера. Невзирая на опыт, Ширмер провел много времени с инженером по акустике Вольфгангом Фритцем с целью изучения недавно установленной новой акустической системы. Результатом этой работы стало превосходное звучание Венского симфонического оркестра, который под управлением Ширмера играл динамично и напористо, но нисколько не однообразно. Партитура Джордано была расцвечена впечатляющими красками, особенно много удовольствия доставила теплота струнных и виртуозность духовых.

На премьере в главных ролях выступили мексиканский тенор Эктор Сандоваль, итальянское сопрано Норма Фантини и американский баритон Скотт Хендрикс, и этот же состав довелось слушать автору. К чести всех трех артистов надо сказать, что все они пели и играли с огромным увлечением и доставили немалое удовольствие публике. При одном произнесении имени главного героя оперы у критика возникают опасения: на роль Андре Шенье требуется подлинно харизматическая личность, а найти ее ныне неимоверно трудно, если не невозможно. У Эктора Сандоваля очень красивый голос, пленяющий звонкостью и способный на передачу поэтических оттенков и героического духа. Это уже очень много! Оценить степень сценической харизмы не представляется возможным: в озерном «Андре Шенье» артист находится слишком далеко от публики, необходимо слушать и видеть его в театре, чтобы получить законченное представление о его искусстве. Норма Фантини – опытная певица, незаменимая работница оперной сцены, предстала отличной Мадлен, создав трогательный и правдивый образ и завоевав сердце публики вокалом одновременно крепким, неподдельно драматичным и трогательным. Ее «La mamma è morta» стала одним из самых волнующих моментов оперы. Чуть настораживала тремоляция. Скотт Хендрикс, видимо, очень близко принял к сердцу роль Жерара, пел и играл с большим пылом, но разнообразия психологических и музыкальных оттенков ему не хватало. Певца можно упрекнуть в том, что он слишком много кричал: действительно ли это было так, или акустическая система давала сбой? Розалинд Плоурайт, звезда 1980-х годов, подарила незабываемые мгновения в двух маленьких, но очень важных ролях: графини де Куаньи и старухи Мадлон. Отлично выступили Кристи Сванн в роли Берси и Джон Грэм-Холл в роли Щеголя.

Если автору посчастливилось присутствовать на спектакле, озаренном светом звезд, то в вечер первого представления погода не была столь милостивой. Над Бодензее разгуливали угрожающие облака, а дождь прекратился только за пятнадцать минут до начала. Почти семи тысячам зрителям раздали бумажные салфетки, дабы они самостоятельно осушили жесткие кресла, и публика сидела в зале под открытым небом при температуре всего в 12 градусов, укутанная в пальто и одеяла, в то время как акробаты проводили долгие минуты в холодной воде озера. На премьеру прибыл президент Австрийской Республики Хайнц Фишер: открытие Брегенцского фестиваля, несомненно, событие первостепенной важности. Можно лишь подивиться трудолюбию и уму австрийского народа, сумевшему превратить каждый квадратный сантиметр собственной территории в нечто прекрасное, и из самой, на первый взгляд, незначительной вещи сделать нечто интересное и заслуживающее внимания. Площадь перед Фестшпильхаусом в Брегенце носит имя Венского симфонического оркестра, а в центре ее расположен небольшой водоем, собственно, просто крошечное углубление в асфальте, заполненное водой. Лужа, да и только. Так вот, масса народу сидит на стульях вокруг лужи и даже просто в луже, получая от этого удовольствие. Что же, в столице федеральной земли Форарльберг хороша и простая лужа.

Фото Karl Forster предоставлены Bregenzer Festspiele

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru