Среди множества интервью в Глайндборне очень важной является беседа с Ларисой Дядьковой, которую мы и предлагаем читателям.
— Я знаю, Лариса, что вы много гастролируете, много поете за рубежом. Вы и живете сейчас не в России?
— Я живу и в Петербурге и очень люблю этот город. Я не порывала отношений с моим любимым Мариинским театром. Но также я живу и в Люксембурге. Правильнее сказать, наша семья живет в нем уже лет одиннадцать, потому что моя дочь заканчивает там университет, сейчас она пишет Master.
Это скорее жизненная необходимость нам быть в Европе. Вы же помните, когда союз развалился, было непросто летать в Петербург, рейсы были только с пересадками. Когда ты сидишь в аэропорту и ждешь самолета по пять часов, а прилетаешь на один день... Когда время оставалось только на то, чтобы поменять чемодан, летнюю одежду сменить на зимнюю или наоборот... Было очень сложно! Но когда однажды мой агент сказал, что «тебя не будет дома шесть месяцев», я даже испугалась. И потому мы решили, чтобы сохранить семью и сохранить свои силы, поселиться в Европе. Так что теперь муж и дочь живут там. Кто-то ведь из родителей должен быть воспитывать детей. И мне передвигаться по Европе и в Петербург стало намного проще.
— Это ваше первое лето в Глайндборне?
— Нет, я уже была здесь два года назад с этой же постановкой, с «Русалкой». Тогда эта продукция была представлена зрителям впервые. Сейчас мы ее, обновив, повторяем.
— Что вы можете сказать о фестивале?
— Это удивительное место. Здесь настолько интересные постановки, очень хорошие актерские составы, очень хорошие лондонские симфонические оркестры и дирижеры, и плюс ко всему дирекция этой компании и ее хозяин — очень милые люди, которые создают все условия, чтобы люди могли творить и получать от этого удовольствие. Ко всему еще мы — на природе. Здесь ведь довольно низкие гонорары. Но ведь не все определяется деньгами. Знаю, что не только я, многие с радостью сюда возвращаются.
Я вдруг — не в первый раз — ощущаю себя здесь счастливой. За всей этой жизненной суетой, за работой, из-за каких-то бешеных нагрузок, проблем семейных, детских, родителей, ты понимаешь, что попал в какой-то замкнутый круг. Тяжело становится получить обновление эмоциональное, но здесь я вдруг поняла, что испытываю опять чувства забытые — из детства откуда-то, из юности. Чувство счастья — от бытия своего, что живешь на земле этой прекрасной. Нет, вы посмотрите в окно. Иногда кто-то распевается, и вдруг, в ответ — блеяние барашка... Вот они, бродят по местным вечно-зеленым холмам. А какие здесь удивительные пейзажи! Вы здесь в первый раз?
— Должна признаться, да!
— Вам надо непременно сюда вернуться, вы должны проникнуться этим чувством, погулять по садам, «попикниковать»... Нет, вы посмотрите... сидят на траве люди, пьют шампанское из хрустальных бокалов, которые привезли с собой... Свечи на столах горят, у многих даже канделябры. Здесь есть удивительная возможность слиться — с искусством и с природой.
— Лариса, и сколько же это ваше счастье тут длится?
— Довольно-таки долго. Репетиционный период здесь очень продолжительный. Иногда он, мне кажется, не совсем оправдан. Уже все готово, даже наступает какой-то момент усталости от репетиций, «конь уже бьет-бьет копытом», все готово — уже пора выбегать на сцену. А мы все репетируем.
— Отчего так происходит? Перестраховка? Высокие требования к кастингу?
— Трудно сказать. Возможно и так. «Русалку» поставила Мерри Стил, режиссер драматического театра, и это ее первая оперная постановка. Очень удачная, кстати. Я знаю, что ее сотрудничество с Глайндборном будет продолжаться. Она будет ставить с Владимиром Юровским еще одну чешскую оперу... Она тоже «заболела» оперой и музыкальной драмой, скажем так. Возможно, что все-таки режиссеры диктуют свою волю. Музыкальные репетиции всегда проходят позже, их не так много, финальные четыре-пять дней репетиции идут уже на сцене, с оркестром. Высшего класса музыканты, замечательный оркестр!
— Что можно сказать о глайндборнском зрителе?
— Удивительный зритель! Они просто замирают с началом действия, ни шороха в зале, ни кашля. Они очень чувствительные даже к нюансам. Стоит только изменить окраску голоса, они моментально реагируют. Иногда, правда, смеются не вовремя, с опозданием, но это, видимо, происходят потому, что слегка запаздывают субтитры. Мы поем на чешском. Петь на том языке, на котором изначально писалась опера, в этом есть огромный плюс. Слышать то, что в партию вкладывал композитор, опять-таки — речевые какие-то моменты, нюансы... Все постановки здесь поются на языке оригинала. Но с субтитрами на английском.
— Где и как начался ваш путь в оперу?
— На конкурсах художественной самодеятельности. Попался человек, который сказал мне: «Лариса, у тебя редчайший голос. Тебе надо учиться!» Эти слова как-то запали мне в душу. Кроме того, очень хотелось на сцену, как многим, впрочем, девочкам и мальчикам. Но путь мой был и длинный, и тяжелый. Начался в Казанском музыкальном училище. Потом приехала в Петербург. Безумно мне хотелось попасть в этот город. Мне не хочется повторяться, Людмила, столько уже об этом говорила. «Голос», знаете ли, требует уважительного отношения.
— Что будет после Глайндборна?
— В сентябре еду в Румынию на юбилейный фестиваль Энеску, где буду выступать с маэстро Геннадием Рождественским. В октябре возвращаюсь в Мариинку, там меня ждут три оперы — «Игрок», «Мертвые души» и «Пиковая дама». Затем — концерт, посвященный Галине Вишневской в Москве, и потом — Париж. Там — снова «Пиковая дама».
— Лариса, мне показалось, что вы больше сориентированы на русскую оперу.
— Нет, это не совсем так. Скорее — русская и итальянская опера. Как в России, так и за ее пределами. «Черевички» Чайковского, где я пела Солоху, ставили в Ковент-Гардене, в Королевской опере, например.
— Я помню это представление, незадолго до прошлогоднего Рождества. Светлая, смешливая, веселая история и со счастливым концом.
— Да, это была довольно традиционная постановка, также как и опера «Обручение в монастыре» Прокофьева, что была поставлена в Париже, где, как и в «Черевичках», взаимоотношения между героями естественные, а искренность и чистота, может быть даже наивность иногда, я уверена, оказывают на зрителя гораздо большее эмоциональное воздействие, нежели современные нововведения. Но традиционность я не воспринимаю как архаичность, это совсем не одно и то же.
— Но мне кажется, опера меняется. Многие режиссеры отказываются от традиционности, ищут новые формы выражения или самовыражения...
— Да, соглашусь с вами. В «Князе Игоре» Бородина арии Кончаковны и половецкой девушки были представлены как смотр художественной самодеятельности. Я приемлю новое, могу принять позицию режиссера, если нахожу это оправданным, но далеко не всегда. Когда переиначивается смысл, заложенный авторами, когда Ленский и Онегин выведены гомосексуалистами, то есть когда идея, не столько Чайковского, сколько Пушкина, столь переиначивается, мне трудно принять и понять такое новаторство. Даже при том, что есть как бы некоторые «основания» и на такое решение, теперь ведь всем известно, что Чайковский был склонен к гомосексуальности. Наверно, если бы мы говорили об экспериментальном театре, легче было бы как-то все оправдать. Подчас мне кажется, что этим режиссерам просто него сказать, они «стебаются», искусственно принося надуманность в авторский замысел, а очень часто и пошлость.
— Лариса, простите за такой вопрос, но вы знаете «цену» своему голосу?
— Предпочитаю самой об этом не распространяться, но слышала, что Архипова однажды сказала, что у меня уникальный, редкий голос, скорее контральто, чем меццо-сопрано, что позволило мне в моей оперной карьере часто исполнять партии мальчиков-подростков: Ваню в «Иване Сусанине Глинки, Ратмира в «Руслане и Людмиле» Глинки. И что я, как носитель его, как последний живущий в природе «мамонт»...
— Тогда запомните еще одно высказывание — генерального директора Глайндборнского фестиваля Дэвида Пикарда. «Особенный, экстраординарный, замечательно характерно звучащий голос, который нельзя спутать ни с каким другим!» — сказал он мне в нашей беседе перед началом «Русалки».
— Спасибо! Приятно!
Интервью взяла Людмила Яблокова