«Русская тетрадь» Валерия Гаврилина – явление феноменальное не только по форме и содержанию, но и по замыслу, которое само по себе уже поднимает весьма мучительный для современного уха материал, скомпонованный в восемь песен, над плоско-повседневным мироощущением. Соприкосновение неподготовленного слушателя с этим произведением ведёт к эстетической катастрофе, ибо неврастеническая психоделика повествования о несостоявшейся жизни, выраженная отупляющими текстами народного фольклора и бесконечными сопрановыми вспышками, лишь изредка перемежающимися утомительной кантиленой, способна свести с ума кого угодно. И тут сложно не задуматься над своевременностью самой идеи сценического воплощения этого вокального цикла, созданного более сорока пяти лет назад. Почему именно сегодня произведение, кричащее о нестерпимой боли несбыточного, появляется на подмостках, да ещё в форме истероидной медитации в обрамлении мрачных образов «бесполезного» детства - голых кукол и графических инсталляций на тему популярных игрушек прошлого века…

Смысл детства, не ставшего юностью, экзистенциально противоречив: с одной стороны, человек, не доживший до двадцати, прожил самый светлый и беззаботный период своей жизни, с другой стороны, не расцвел, не одарил, недолюбил, недожил… И этот мотив прерванного полёта в виде бумажного самолётика возникает в самом конце спектакля… Монологический характер формы «Русской тетради», буквально на разрыв аорты вопиющей о несправедливости мироустройства, никак не вяжется с бесконечно сумбурной эмоциональностью каждой из восьми её частей, но воплощение на сцене этой психологической пестроты, видимо, и было основным художническим вызовом для постановщиков.

Работа режиссёра Дениса Азарова при всей своей стилистической цельности перегружена кричащими своей навязчивостью повторами, прямолинейной символикой и пластической жёсткостью мизансцен. К драматургии повествования практически невозможно придраться, но эмоционально столь «плотный» сценический драйв утяжеляет восприятие и без того нелегкого материала. Исполнительница главной и единственной роли Екатерина Большакова обладает не только незаурядной вокальной выносливостью, но и блестящими актёрскими данными, перевоплощаясь с каждой песней в новый лирический образ, и её бешеная артистическая самоотдача возвышает «историю о судьбе русской женщины» до эсхатологических обобщений: женское начало в исполнении Большаковой – это не просто чокнутая крестьянка, которой в дополнение всех её огородно-бытовых несуразностей стукнуло в голову упавшей с неба куклой, нет. Это одновременно образ девочки и Смерти, образ обманутой любовницы и Матери, образ Жалости и Несправедливости, образ самой Жизни и Природы. Для каждого человека события, связанные с этими архетипами, - уникальны, и каждое событие, связанное с отчаянием, разочарованием, тоской и пустотой, мы переживаем только в одиночестве, ибо чаще всего именно одиночество и есть их источник… И уже поэтому монологическая структура «Русской тетради» - ярчайшее отражение темы экзистенциальной неприкаянности, в которой пребывает человек в самые знаковые мгновения своего жизненного опыта.

В этом смысле «Русская тетрадь» идеологически пересекается с «Дневником Анны Франк», хотя стилистически моноопера Григория Фрида намного «светлее» и «проще» для восприятия: здесь мы легко считываем психологические зарисовки, узнаваемые пассажи и ожидаемые стилизации. Да и сама постановка «Дневника», осуществленная Екатериной Василёвой, необыкновенно легка в своей иллюстративной простоте: замкнутая коробка убежища на фоне восхитительной панорамы амстердамских крыш идеально передаёт контраст между стрессом, в котором живут семеро обитателей убежища, и бескрайней свободой чистого неба: «Время от времени я смотрела в окно на амстердамские крыши: они протянулись до самого горизонта, обозначенного размытой голубой полоской.  "Пока я могу видеть это, — подумала я, — безоблачное небо и солнечный свет — я не должна грустить"... Весь гуманистический пафос дневника Анны Франк заключен в этом осознании бесценности каждого момента бытия, и удивительное сочетание светлого юмора и мрачного предвосхищения неизбежности буквально пронизывает всю ткань спектакля.

В отличие от работы Дениса Азарова спектакль Екатерины Василевой лишен эстетического садизма: в нём всё гармонично и легко, несмотря на психологическую напряженность повествования. Мария Симакова, исполнившая роль Анны, блестяще справляется с вокально-эмоциональными перегрузками, составляющими основу этой мелодраматической иллюстрации, и её девочка-подросток, вырываясь за пределы исторической обусловленности, неожиданно становится символом трагической безысходности человеческой души, мятущейся в рамках социальной детерминированности (в «убежище», из которого нет исхода и альтернатива которому – только смерть) и мечтающей о свободе одиночества как о единственной возможности побыть самой собой, - единственном способе сохранить собственную идентичность…

По окончании спектакля мы с коллегой долго обсуждали главный вопрос, волновавший нас на протяжении всего вечера: почему на современной сцене так много депрессивных по форме и содержанию работ. К общему выводу мы так и не пришли, хотя, мне думается, он лежал на поверхности: две ипостаси одиночества, раскрытые в произведениях Гаврилина и Фрида, на самом деле, очень напоминают надтреснутое зеркало внутренней социально-психологической неустроенности современного человека, которому для того, чтобы побыть одному, достаточно просто спуститься в московское метро в час-пик…

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru