Начну против правил — с отступления: дорогой читатель и зритель, как
 вы относитесь к проблемам геронтологии? Приятно ли вам, когда вы
 встречаете утешительные заметки о том, что человеческая жизнь заметно
 удлиняется, и у нынешнего поколения дошколят есть шанс массово и
счастливо прожить целый век? Жалеете ли вы, что вы не детсадовец
 двадцать первого века? Вы заинтригованы? Поразмыслите пока над ответом, а я перейду к главному.

В  Генте во Фландрской опере состоялась премьера «Чародейки» 
Чайковского. Пожалуй, это единственная фраза, в которой можно упомянуть
 Петра Ильича. Потому что к тому безобразию, который очередной раз 
устроила режиссёр из Германии Татьяна Гурбача, он не имеет
 отношения.

«Чародейка» ставится на сцене довольно редко, но вместо
 того, чтобы порадоваться звучанию раритета, больше ужасаешься тому, 
что видишь. Поход в оперу перестал быть праздником музыки. Это
 давным-давно вакханалия постановщиков. 

Напомню сюжет: молодая женщина,
 Кума (Татьяна Павловская), хозяйка постоялого двора на берегу Оки,
пользуется вниманием старого властного Князя (Валерий Алексеев) и его
 молодого сына Юрия (Дмитрий Полкопин). Она любит последнего и
 отвергает первого. Княгиня (Ирина Макарова), мучаясь ревностью,
 покупает у колдуна Кудьмы отраву и подносит Куме. Князь, думая, что в
 этой интриге и смерти повинен Юрий, в гневе и ревности убивает сына и 
сам падает замертво, осознав, что совершил.

Как видит это режиссёр?

Очень просто. Первая же картина на постоялом дворе у Кумы:
 после увертюры, весьма тускло и не разогрето сыгранной оркестром
(дирижер Д. Юровский, которого в прессе принято хвалить во все 
колокола), открывается занавес. И мы видим беснующуюся команду
каких-то фриков: то ли анархистов, то ли нелегалов и наркоманов, судя
 по внешнему виду. Кто чистит автомат, кто напивается. Тут же
 присутствует огромный белый (!) медведь, очевидно, обычный зверь на
берегу Оки в конце 15-го века – если верить либретто, уточняющему
 время действия. Поплясывает некто в костюме улья. Здесь же два артиста
хора, белокожий и темнокожий. Почему я так неполиткорректно это 
упоминаю? Потому что кроме их кожи на них ничего не было, абсолютно
 ничего. Ах да, маски респираторов на лицах. Это, вероятно, уберегало
 их от стыда. Но если вдуматься, что в оперу слушатель идет, чтобы
 слушать – прошу прощения за примитивную тавтологию, – то ровно на два
 голоса хора прозвучало меньше. Для оперного режиссёра оказалось важнее
 задушить голос артиста хора респиратором, чем дать спеть, – но зато
 выставить его в чём мать родила.

Что означают эти жутчайшие
 хэллоуиновские костюмы обитателей русского постоялого двора?  В
 предварительной статье  в местной прессе режиссёр  объясняла, что
 концепция её постановки  привязана к докуменальным событиям 
Штаммхайм-процесса по делу RAF, террористической организации в 
Западной Германии 70-х. Почему надо было отомстить за это сорок лет
спустя бельгийским зрителям, используя русскую оперу «Чародейка»,
 остаётся неясным.

Первые полчаса спектакля проходят под стать увертюре.
 Хор звучит не вместе, солисты явно не распеты, оркестр потихоньку
раскачивается.

Ещё в постановке «Мазепы» два сезона назад Т. Гурбача
 обнаружила явную привязанность к лейт-предметам в реквизите.  В ее же 
«Онегине» это был хвост из волос, отрезанный Татьяной и посланный
 Онегину вместо письма в коробочке от конфет. Продолжается это и здесь.
 Суповая миска из «Мазепы» перекочевала в «Чародейку»  и к ней
 добавились активно действующая поварёшка и десертный нож.

Прочие лейт-явления:  а) действие, куда бы оно ни переносилось, происходит в
 белой кафельной выгородке со светом безжалостной лампы сверху, как в
 палате психиатрической больницы;  б) любой эмоциональный накал в
музыке  или драматический поворот событий передаётся через раздевание.
 Как только кто-то с кем-то не согласен или хочет сильно в чём-то
 убедить – немедленно начинается срывание одежды и швыряние её оземь.
 Понятно ещё, что разгулявшаяся толпа силой раздевает дьяка Мамырова
 (Тарас Штонда), но почему остальные персонажи чуть что – бесконечно
 добровольно разоблачаются?

Княгиня, которая изображается как бизнес-леди, работающая  с бумагами за огромным столом и целым штатом секретарш, заявлена тем самым как персонаж  деловой и собранный, а не 
просто увядающая в тереме бесправная баба эпохи Домостроя; но в сцене
ревности с мужем она первым делом дико разбрасывает свою же
 документацию  и срывает с себя пиджак и блузку.

Княжич Юрий, как тип,
 решён a là  маменькин сынок, которого кормят на завтрак манной кашей
 из суповой миски. Так что раздеться сам он не решается, его в своё
 время разденет Кума. Он отправляется к ней мстить за обиду, нанесённую 
матери, беря с собой слугу по имени Журан. Почему-то вид спрятавшейся
от них под столом Настасьи страшит двух взрослых мужчин настолько, что
 фонарики пляшут у них в руках, и весь их преувеличенный испуг 
составляет настоящую конкуренцию для выступления труппы мимов.

Вообще
надо сказать, что вся постановка и сценическое движение персонажей
 отличались предельной неестественностью. Словно взрослые люди взялись
 пародировать мультфильмы, где всё должно быть преувеличенно ясно.
 Бояться – так чтоб коленки ходуном, бежать – так руками вперёд,
 двигаться тихо – уж так крадучись, что аж равновесие терять.

Первое 
действие послужило некоторым разогревом. Казалось, уже кто надо
 прокувыркался голяком, кто надо – разделся, кого надо – раздели. 
(Музыка? Ну, какая тут музыка? Даже неловко). Что дальше?

Но второй акт превзошёл первый по бессмысленности и абсурду.

Оркестровое вступление превращается в пародию на спектакль «Паяцы» в самом дешёвом смысле. Не протестуйте. Это всё сделано в интересах зрителя: ведь ему будет
 скучно прийти в оперу и просто слушать симфоническую интродукцию
 композитора Чайковского, разве нет? Поэтому занавес раздвигается, и мы
 попадаем в цирк. Пресловутый белый медведь активно катает
 разнокалиберные тумбы, две красотки в трико и перьях принимают
 зазывные позы, как на афишках бродячих трупп столетней давности,
 суетятся акробаты, жонглёры, глотатели огня. Где это, что это? А это
 логово местного Бомелия, колдуна Кудьмы, у которого Княгиня хочет
 купить зелье. Сам колдун в карнавально-алом костюме сатаны восседает
 за белым столом, перед ним всё та же суповая миска и два металлических
колпака, которыми накрывают кушанья, чтобы они не остывали. Под ними
 на блюдах – внимание – головы тенора и баритона, то бишь Юрия и Ивана Журана (эту партию исполняют и басы – прим. ред.). Дьявол снимает колпаки по очереди, смотря кому подходит очередь петь. 

Цирк продолжается. На белом занавесе нам показывают
 теневой театр: полёт совы. Через пять минут из-за этой занавески 
выходит колдун, тряся тушкой чёрной птицы – я не сильна в орнитологии,
 как и консул Шарплес из «Мадам Баттерфляй», но птица явно уже не
сова, а орёл. На глазах всего зрительного зала колдун отгрызает орлу
 голову  и выливает кровь из шеи в склянку. В обмен на приготовленный
 таким образом яд он получает удовлетворение натурой от прыгнувшей на 
него Княгини. Как раз эта пара не раздевается,  а почему – ну, колдун
 всё-таки. Как уж это там у них выходит – ему виднее.


После этого на сцену, семеня, паровозиком являются четыре человека,
 делая руками непонятные гребущие телодвижения. Это Настасью привезли
 на лодке на место свидания с Юрием. Пока звучит лирическое ариозо Кумы 
«Где же ты, мой желаный?», Кудьма картинно переодевается в чёрный
 костюм с изображением скелета. Теперь он Смерть, должны понять мы.
 (Должны ли мы содрогнуться от такого аллегорического хода? Если только 
от отвращения. Этот живой кащей выглядит ужасной дешёвкой).

Цирк в разгаре. Мало того, что Настасья принимает из
 поварёшки яд, который подносит ей Княгиня, так ещё Колдун заманивает 
её в ящик фокусника и тремя пластинами, вроде тонких противней или
 подносов, вставляемыми на разном уровне, разрезает её на три части.
 Нам дают видеть её отрезанную голову в одном из кубов, которая
 допевает что-то вроде «слабею-умираю», и на этом с заглавным
 персонажем покончено.

А что же Юрий? Следует сцена выяснения отношений
 Юрия с отцом, когда сидишь и гадаешь: как теперь извернётся фантазия
режиссёра, чем князь убьет сына? Кулаком? Медведем? Поварёшкой? 
Гораздо интереснее. Кащей, злорадно улыбаясь в зал, демонстративно 
подаёт Князю под горячую руку пластину-поднос. Вот этот-то поднос отец
 и втыкает в живот сыну. Разве не прелесть?

Опера заканчивается картиной
 бури и сценой отчаяния и смерти Князя. Маловато для финала. Поэтому по 
сцене из кулисы в кулису весело пробегает наш полярный медведь, таща
 окровавленную человеческую руку, за ним по той же траектории следует 
дьяк Мамыров с красными матерчатыми зубчиками вместо правой руки,
 зубчики пришиты к плечу пиджака – это его руку уносит медведь, и
замыкает пробежку негр с двухметровой фанерной пилой: это он отпилил
 руку Мамырову, которую украл медведь. «Две ноги на трёх ногах, а 
четвёртая в зубах». 
 Мне хотелось бы принести огромное соболезнование всем артистам,
 занятым в этом кошмаре глумления над творением Чайковского. Заключение 
контракта – страшная вещь, капризничать вокалистам не приходится и
 они, подписывая его, становятся просто бессильными заложниками
 произвола режиссёра. Музыка, вокал, школа, вкус, звуковая драматургия
 – всё меркнет в этом разгуле.

Замечательно пела меццо, Княгиня.
 Прекрасные данные при небольшой характерной партии показал Мамыров. Не
всегда безупречно, но интересно исполнили свои вокальные роли Князь и
 Юрий. У сопрано, исполнительницы роли Настасьи, бывают проблемы с 
дикцией в верхних регистрах.

Помните ли вы ещё мой вопрос о продолжительности жизни? Пора объяснить,
 почему я его задала. Я рада, что Пётр Ильич Чайковский не дожил до 
этого ужаса. Хорошо, что у него не было этого шанса. Простите нас, Пётр 
Ильич.

Фото: Vlaamse Opera / Annemie Augustijns

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru