Постановка Энтони Мингеллы увидела свет рампы пять лет назад. Зеркальная панель, словно покатая крыша над лестницей-трансформером, уплывая вверх, открывает световую полосу, переливающуюся разными цветами — оранжевым, холодно-голубым или белым… Ориентальность инсталляции поддерживается раздвижными ширмами «из рисовой бумаги», использованием элементов традиционного японского кукольного театра бунраку (сына Чио-Чио-Сан изображает кукла), детальным воспроизведением свадебного обряда, журавлики оригами и, конечно, роскошными кимоно, которые отражаясь в зеркальной панели, складываются в причудливые узоры…
Эта орнаментальность, лежащая в основе режиссуры Мингеллы, чем-то напоминает постановку Роберта Уилсона в московском Большом театре: та же тягучесть, та же «цветомузыкальность», та же статичность. Однако постановка Мингеллы кажется менее искусственной, хотя кукла вместо живого мальчика на фоне живых людей, на мой вкус, сильно снижает катарсические эмоции, запрограммированные внутренней драматургией партитуры.
И ковер из японских фонариков, вертикальные гирлянды из розовых лепестков, которые дождём окутывают героев во время знаменитого дуэта в финале первого акта, и причудливый изумрудный пластический этюд, сопровождающий сцену проклятия дяди, — всё гармонично, несмотря на статичность. В целом сценическая статуарность в опере стимулирует качество исполнения, если этому качеству есть, откуда взяться.
Оркестр под управлением Пласидо Доминго сначала звучит исключительно корректно, хотя будто из соседнего помещения: не так чтобы вообще сам по себе, но несколько автономно от солистов. Антракт ночного ожидания прихода Пинкертона звучит с завораживающей узнаваемостью: эта музыка настолько вплетена в подсознание любого меломана, что любая некорректность в её точном воспроизведении — просто немыслима. Взаимодействие же музыкантов с солистами я бы охарактеризовал как вполне удовлетворительное, хотя незначительные расхождения имели место быть.
Роберт Дин Смит, исполнявший партию Пинкертона, показал широкое вибрато, растрепанные верха, разговорно-крикливые форте, и стиль исполнения, очень напоминающий молодящихся пенсионеров на вечере «Кому за 80…»: все эти манерные завывания и рыдательное бессилие в голосе, не поддерживаемые харизмой и безукоризненной техникой, выглядят очень уныло.
Китайское сопрано Липинг Жанг, идеально справившаяся с драматической частью роли Чио-Чио-сан, в вокальном плане оставила неровное впечатление: выходная ария будто расслаивается на неаккуратные верха и неустойчиво-негибкую середину, огрубляя очевидными огрехами межрегистровых переходов необыкновенно красивый тембр. Однако, во второй части оперы певица буквально преображается: на пиано голос начинает лучезарно струиться, верха в арии «Un bel di vedremo» легко вырастают из прекрасной кантилены, хотя кульминационное форте сопровождается чуть ощутимой сипловатостью, хотя, возможно, это не столько дефект звукоизвлечения, сколько эффект тембральной «пыльцы».
Из остальных исполнителей хотелось бы отметить красивый голос и мягкое звуковедение итальянского баритона Луки Сальси, исполнившего партию Шарплеса.
Возвращаясь к общим впечатлениям от спектакля, хочется отметить, что инсталляционный подход к интерпретациям мелодраматических сюжетов — явление весьма любопытное. С одной стороны, такая режиссура, не нарушая реалистической правдоподобности композиции образов, помещает их в рамки современной, но далеко не всегда минималистичной оформительской эстетики. Проще говоря, инсталляционная режиссура намного серьёзнее опирается на сценографию, чем на собственно драматическую интерпретацию.
И, судя по постановкам последних лет, в этом ключе оперная режиссура может развиваться ещё достаточно долго, ибо в силу эстетической гармоничности это направление «модернизации» классического оперного наследия не вызывает особого отторжения ни у «профессиональных» зрителей, ни у любителей, посещающих оперу несколько раз в год.
Фото: Marty Sohl / Met Opera
Театры и фестивали
Персоналии
Произведения