Давно не приходилось наблюдать такого праздничного оживления, практически аншлага на вокальном вечере в Большом зале консерватории. Но назвать его чисто «сольником», где впервые в качестве Народной артистки России выступила Хибла Герзмава, не совсем правильно. Потому что вместе с ней полноправным участником концерта стал и оркестр её родного Московского Академического Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, руководимый главным дирижёром Феликсом Коробовым.

Поэтому, начну по порядку номеров, заявленных в программе.

Антракт из оперы Пуччини «Виллисы» довелось сознательно услышать впервые. И было от этого исполнения ощущение именно «первого блина» — быстрая, динамичная музыка была сыграна грубовато, крупным помолом.

Далее появилась Прима, заявившая: Mi chiamano Mimi… — так начинается популярная ария, многократно и с успехом исполненная артисткой по всему миру. Но здесь вдруг возникло ощущение, что не со своим оркестром она выступает, а, словно гостья, не имевшая достаточно времени на репетицию, боязливо нащупывает общий язык с музыкантами. Характеру персонажа такая робость подходила, но некая неуверенность и в самом тембре тревожила, мешала отдаться разливу мелодии Пуччини.

Далее — сцена и ария Виолетты из 1-го акта «Травиаты» Верди.

Когда высоко профессиональная и музыкальная певица в расцвете сил вдруг начинает детонировать в «коронной» роли, единственное тому разумное объяснение — нездоровье. Вернее, голос — этот самый прекрасный и коварный инструмент — капризничает, и отказывается подчиняться мастерству и школе. Учитывая, что за окном в тот вечер было минус 25 — не мудрено.

Возможно, для тех, кто не слышал отдельных заниженных нот, всё казалось чудесным, потому что из образа Хибла не позволила себе выйти. Чему, кстати, способствовал и настоящий, а не виолончельный, как часто в концертах, Альфред, пропевший любовное признание свежим молодым тенором Нажмиддина Мавлянова. Вот здесь уже и с дирижёром чувствовалось совместное творчество — необычные, несколько замедленные темпы, проникновенная реприза на пиано Sempre libera. В финальных фиоритурах слышна была и впетость, и, одновременно, трудность преодоления виртуозного материала. Пресловутый ми-бемоль, яркий, звонкий, но низковатый и недодержанный — так и хотелось его переписать и вмонтировать!

Хорошо, что оркестр дал отдохнуть Хибле, исполнив увертюру из «Луизы Миллер» Верди. По сравнению с первым сольным номером она прозвучала весьма складно. Плотное туше у струнных, красивое соло кларнета. Лишь, как всегда, несколько «лохматая» медь давала понять, что это играет наш, российский коллектив. Но в целом — очень стильно, цельно, с явным удовольствием для самих музыкантов.

Выходная ария Адриенны из оперы Ф.Чилеа «Адриенна Лекуврер» обозначила в хорошем смысле «перелом» в звучании солистки. Ещё попадались отдельные неуверенные ноты, но в звуковедении уже появилась та свобода, что дарила надежду — певица распелась, взяла под контроль свой «аппарат». Может быть, колдовская музыка Чилеа, пафосный гимн Театру, вложенный в уста великой трагической актрисы Комеди Франсез, тому способствовали? Очень щепетильная к выбору репертуара, Герзмава пока не называет партию Адриенны в своих планах. Насколько она ложится целиком на её голос виднее всех самой певице, но то, что это стопроцентно её роль по ощущению актёрской миссии, по Породе — безусловно.

Удивительно, ни на кого не похоже прозвучала у Хиблы Песня об иве и Аве Мария из «Отелло» Дж. Верди. Вокальные проблемы остались позади, её Дездемона явилась словно очищенная от трагического сюжета, как абсолютное воплощение музыкального образа. Впервые услышала, что Salice можно петь, не как жалобу, но как нежнейшую колыбельную. Идеальное пиано, почти на грани возможного, когда страшно, что голос пресечётся, но нет, звучит тончайшей ниточкой, истаивающие diminuendo, заставляющие замереть дыхание в зале. Единственный взрыв-кульминация на ля-диез Ah, Emilia, addio! — и мистическая потусторонняя глубина молитвы. И почему-то внезапно возникла параллель с Волховой из «Садко», или даже с девой Февронией того же Римского-Корсакова. Только высоко интеллектуальный венецианский кондотьер смог бы оценить и полюбить такую Дездемону, скорее не за «состраданье к мукам», а за пантеистическую мудрость, вечную женственность, идущую от самой праматери-природы.

Завершавший первое отделение Вальс Мюзетты словно нёс ещё на себе отпечаток только что пережитого катарсиса. Изящное веселье парижанки казалось подёрнуто флёром печали, и от того ещё интересней, даже с игривым поклоном на последней ноте.

По аналогии с фигурным катанием второе отделение стало «произвольной программой» после «обязательной». Начала его сразу, без оркестровой разминки, Хибла с Четырёх последних песен Рихарда Штрауса для сопрано с оркестром.

Неожиданный, даже парадоксальный выбор, учитывая то, что во многих известных записях этого опуса «Рихарда Второго» солируют более крепкие сопрано — Элизабет Шварцкопф, Гундула Яновиц. Заранее прослушала оба варианта Элизабет Шварцкопф — студийный с Дж. Сэллом и трансляционный с Г. фон Караяном. Не смея обсуждать интерпретацию классиков, скажу одно — по впечатлению абсолютно немецкая музыка: серьёзная, строгая, глубокомысленная.

И совсем иной получился Рихард Штраус в исполнении Хиблы и маэстро Коробова. Плоть от плоти не только Венской школы, но и французских импрессионистов: красочный, чувственный, живой. Хотелось погрузиться в эту музыку, как в тёплое море — сладко медитировать, забыв обо всём. Не изыски «Кавалера розы» и не разгул «Саломеи» вспоминались, а первый подростковый радостный шок от Скрипичной сонаты в этом же Большом зале, незабываемое ощущение, что тебя подхватывает и несёт мощная эмоциональная волна. Оркестровая фактура, как почти всегда у Штрауса, очень насыщенная, и голос солистки не тонул в ней полностью, но как бы вплетался в общую ткань.

К счастью, Герзмава обладает в хорошем смысле птичьим тембром, который трудно заглушить, настолько он яркий, не похожий на любой инструмент оркестра. С соловьями принято сравнивать теноров, возможно потому, что поют исключительно самцы. Но вот именно сопрано Хиблы гораздо сильнее напоминает эту певчую птаху. Даже отчасти жаль, что в записи, которую осуществлял телеканал «Культура», этот эффект соединения и соревновательности голоса с оркестром наверняка будет нивелирован лёгким движением микшера, заставляющего певицу воспарить над инструментальной массой. Красивым сочным звуком были исполнены соло скрипки, а то, что концертмейстер оркестра — дама, придало особый колорит, словно к альтер эго обращалась Хибла к коллеге-скрипачке.

Позволю себе маленькое занудство. Мне было комфортно и без понимания слов. Но всё же, Г. Гессе и Й. Эйхендорф — не самые последние немецкие поэты. Немецкий язык у Герзмава, до того слышанный в ариях из оперетт, вполне хорош. Но при таком мощном сопровождении разобрать хотя бы отдельные немецкие созвучия удалось лишь в третьей-четвёртой песне. Отчего бы не сделать программку концерта ещё ближе к европейским стандартам, напечатав тексты не очень знакомых широкой публике произведений? Пусть с самым примитивным русским подстрочником. Мы все стали бы ещё чуть-чуть грамотней.

Не могу удержаться, чтобы не отметить продуманный наряд певицы. Строгое платье цвета чёрного жемчуга с золотистым отливом в первом отделении она сменила на умопомрачительной красоты наряд, который захотелось назвать «Роза в пепле». Тёмно-дымчатая волна газа поверх пышной пены нежнейших абрикосовых юбок чудесно гармонировала с романтически благоуханной музыкой. То, что аплодировали и между частей цикла, не вызвало раздражения. Публика, пришедшая на Певицу, возможно, открывала для себя новый пласт камерно-симфонического жанра.

И совершенно естественным стал переход от Рихарда Штрауса к Морису Равелю. Благородные и сентиментальные вальсы соч. 1911 года исполнил оркестр.

Впечатление, если образно, как от …деревенской еды: щедро, вкусно, натурально, но скатёрка немного грязновата, миски кое-где выщерблены, а вилки погнуты. В переводе на музыку: смачная дружная игра струнных дополнялась не очень стройной медью, мелкая неряшливость проскакивала порой у всех. Но, учитывая, что перед нами сидели не «венские филармоники», а театральные труженики, репетирующие подобные программы сверх текущего репертуара, то очень и очень достойный уровень. К тому же, давно не приходилось наблюдать такое всеобщее упоение на лицах музыкантов, такой широкий, не жалеющий себя размах смычков.

Стройной тематической «аркой» замыкая программу, опять вышла на сцену Прима. На прощание прозвучал ранний и более популярный Рихард Штраус – «Morgen» из соч. 27 на стихи Дж. Г. Маккея. Хибла пела мягко и лирично, ее голос задушевно перекликался с солирующей скрипачкой, игравшей матовым звуком.

Овации, цветы, крики «браво» — в них не было недостатка. Единственный «бис» опять стал сюрпризом. Изящная «безделушка» образца 1936 года из австрийского фильма «Blumen aus Nizza» венгерского композитора Денеша Будаи, которую Хибла Герзмава исполнила по-русски, в лучших опереточных традициях Музыкального театра им. В. И. Немировича-Данченко, напомнила, что и в «лёгком» жанре она совершенно своя.

…На расходившихся зрителей падал мелкий искрящийся снежок, заметно теплело, мороз уже не обжигал дыхание. Что это? Обычные перепады московской погоды или волшебная сила Искусства?

Автор фото — Елена Харакидзян

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru