В Московской филармонии прошел концерт Вероник Жанс (Франция, сопрано) в сопровождении Национального филармонического оркестра России под управлением Мариуса Стигхорста. Своими впечатлениями от концерта делится Анастасия Архипова.

У очередного концерта в КЗЧ в рамках абонемента «Звезды мировой оперы в Москве» были все шансы оказаться удачным: изысканная программа, именитая французская певица, Национальный филармонический оркестр России под управлением молодого подающего надежды дирижера (ассистента Филиппа Джордана в Парижской опере)… Но все по порядку.

Вероник Жанс и Мариус Стигхорст привезли в Москву программу по-французски элегантную, лаконичную и до известной степени раритетную – тут даже понадобился превосходно оформленный буклет со специальным вкладышем, двуязычным текстом берлиозовской кантаты «Герминия». Первое отделение состояло исключительно из моцартовского репертуара, порадовавшего жанровым разнообразием: концертные арии, opera seria («Милосердие Тита»), opera buffa («Свадьба Фигаро») и dramma giocoso («Дон Жуан»). Кульминацией отделения стала ария донны Эльвиры из венской редакции «Дон Жуана» – Mi tradi quell’alma ingrate, которую я, признаться, ждала с особым нетерпением. Ведь партия Эльвиры – коронная в репертуаре Вероник Жанс, признанной барочной и моцартовской исполнительницы. В сезоне 2012–13 в Парижской опере (Опера Бастилия) Вероник Жанс поет Эльвиру в давнишней нашумевшей постановке скандально-предсказуемого создателя фильма «Пианистка», Михаэля Ханеке. Кстати, Мариусу Стигхорсту там тоже дали подирижировать парой спектаклей. А теперь парижский «тандем» привез одну из самых ярких, вершинных «донжуановских» арий и к нам в Москву. Как тут было не замереть в предвкушении?

Второе отделение было представлено французской романтической музыкой. И снова с большим вкусом, без всякого дробления и пестрого мельтешения: две крупных вещи, инструментальная (прелестная «Маленькая сюита» Бизе) и вокально-оркестровая – кантата Берлиоза «Герминия». Любопытны истории создания обеих вещей, в чем-то совершенно противоположные. «Маленькая сюита», предвосхитившая развитие во Франции жанра «детской музыки», выросла из глубоко личного опыта композитора – на свет вот-вот должен был появиться его сын. Бизе создал поначалу фортепианный вариант, «Детские игры» из 12 частей, а несколько позже переложил его для оркестра. Виртуозный пианист, писавший чрезвычайно трудные для исполнения фортепианные вещи, Бизе отходит здесь от своего принципа, сочинив «безыскусные» маленькие истории, вращающиеся вокруг простых событий детской жизни. Впечатление они производят тем более трогательное, что композитору так и не суждено было увидеть взросление своего ребенка: он умер, не дожив до трехлетия сына.

Совсем другая история стоит за берлиозовской кантатой. Молодой Берлиоз мечтал получить первый приз престижнейшего конкурса Prix de Rome, что открыло бы перед ним неплохие карьерные возможности. Конкурсантам полагалось сочинить кантату на заданную тему – учредители полагали, что именно эта вокально-драматическая форма как нельзя лучше демонстрирует композиторские способности. В тот раз в качестве темы была предложена история Эрминии, персонажа «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо – произведения, не раз вдохновлявшего композиторов от Монтеверди до Россини.

Берлиоз, считавший форму кантаты устаревшей (заодно с правилами конкурса, которые он едко высмеивает в своих «Мемуарах»), никак не мог угодить академическим вкусам. Его музыка была слишком непокорной, возмутительной, дерзкой – одним словом, слишком романтической. Первого приза он все-таки добился, но с пятой попытки. А за «Герминию» ему удалось получить не столь заманчивое второе место, и то только потому, что, наученный горьким опытом, Берлиоз попытался обуздать свой темперамент и сочинить что-то более конвенциональное. Собственно, эта конвенциональность (и даже своего рода ситуативность – цель-то была выиграть конкурс) вполне ощущается в кантате, которую при жизни композитора не исполняли – на свет божий ее впервые извлекла, кажется Джанет Бейкер в конце 70-х. Но, к счастью, все-таки обуздать удалось далеко не все, и кантата «выламывается» из рамок, завершаясь изумительной по красоте «Молитвой», повторенной затем в оркестровой постлюдии – необычайно сильном и новаторском элементе. Отголоски и темы «Герминии» обретут потом новую жизнь в «Ирландских мелодиях» и «Фантастической симфонии».

Равновесие «Моцарт–французский романтизм» было соблюдено и в номерах на бис: Вероник Жанс исполнила Voi che sapete (вторая ария Керубино – прим. ред.), а потом, после бурных «уговоров» публики, еще и «L'île inconnue» из «Летних ночей» Берлиоза.

Теперь о главном. Как же все это рафинированное великолепие прозвучало? Вероник Жанс – обладательница прекрасного, звучного, объемного, чистого и подвижного голоса, чудесного «темного» тембра, не вполне обычного для сопрано. Ее колоратуры легки и полетны, ее техника безупречна, звучание столь естественно, что, кажется, певица не прилагает никаких усилий, позволяя голосу самому разворачиваться, крепнуть, набирать силу и затем легко замирать… Она непринужденно держит равновесие между моцартовской прозрачностью и опьяняющей насыщенностью французской романтической музыки, ни разу не срываясь в излишне драматичный, форсированный, «жирный» звук.

А что же донна Эльвира, которую я так ждала? Mi tradi quell’alma ingrate — ария, в которой наиболее полно раскрывается этот, пожалуй, самый сложный и «реалистичный» персонаж моцартовского шедевра. Здесь донна Эльвира оказывается жертвой предательства Дон Жуана уже во второй раз, она жестоко оскорблена, обман раскрыт прилюдно, что только добавляет унижения. Она в ярости и горе, прекрасно осознает всю низость своего обидчика (недаром она пытается уберечь от него других потенциальных жертв), но и осознает свою непреодолимую к нему привязанность. К тому же в ее душе живет странное предчувствие его необычной гибели, она улавливает «мистические токи», связанные с потусторонним, и жаждет спасти «погибшую душу». В этой арии проклятие смешивается с молитвой, и, конечно же, открывается простор прежде всего для актерского прочтения, тонкой интонационной и пластической интерпретации.

Вероник Жанс, при всей красоте собственно вокала, в актерском смысле разочаровывает (это сказывается и на интонировании). Живая, естественная, отнюдь не условная театрализованность, психологичность, столь свойственные моцартовской музыке, сглаживаются, жесты и позы выглядят статичными, отстраненными, почти стереотипными. То же повторилось и в арии Керубино: прекраснейший гибкий вокал – и скучноватая ровность исполнения, хотя ария чуть ли не в каждом такте располагает к юношеской порывистости, к новому интонированию, новому настроению, как в калейдоскопе сменяющему предыдущее…

Скучноватой вышла и игра оркестра. Разница между исполнением Моцарта и французского романтизма почти не ощущалась – ровно, технично, но и только. Даже такой хит, как увертюра к «Фигаро», при вроде бы правильном распределении акцентов, прозвучал без всякого драйва. В бравурных ариях «Герминии» оркестр некстати перекрывал певицу, а в «Маленькой сюите» почти совсем потерялась живописность звука, главная изюминка этой вещи. Хотя тут-то и можно было бы поиграть с темпами – скажем, усилить сонную монотонность «Колыбельной» или подчеркнуть движения волчка в «Экспромте», то замирающего до паузы, то вдруг снова резко набирающего обороты…

Впрочем, публика осталась довольна. И хотя в этот раз оживление в зале доходило до некоторого комизма – все немилосердно кашляли, шуршали обертками леденцов, упорно не отключали мобильники и столь же упорно хлопали между частями «Сюиты» – финальные аплодисменты и крики «браво» были щедрыми, бурными и теплыми, и стоило диве чуть замешкаться при выходе на поклон, как публика принималась вызывать ее еще более неистово. Столь радушный прием со стороны русской публики часто весьма впечатляет заморских гостей. Во всяком случае, предыдущий «фигурант» абонемента в КЗЧ, техасский баритон Скотт Хендрикс, был очень этим тронут. А вот интересно, что сказала бы по этому поводу утонченная и прохладная француженка Вероник Жанс?

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru