…И если вы думаете, что я преувеличиваю, то напрасно: именно так всё и было. Давние светлые воспоминания о красивой сказке с волшебной музыкой Чайковского, о сказке драматургически жизненной с точки зрения выбора сюжета и невероятно доброй и сильной по своему психологическому воздействию, кажется, ушли навсегда. Понятно, что эти воспоминания – у каждого свои. Я же постоянно обращаю свой взор к постановке Большого театра 1974 года (режиссер – Олег Моралев, художник – Николай Золотарев). И хотя во времена советской цензуры текст либретто с упоминанием Творца и Всевышнего был заменен абсолютно нейтральной атеистической лексикой, эта сказка всё равно заставляла плакать и по-настоящему сопереживать ее героям… Новая постановка «Иоланты» в Большом в 1997 году, отменив прежнюю, всё еще оставалась сказкой, но возвышенность ее настроя, несмотря на то, что в либретто вернулся оригинальный текст, окончательно утонула в скучнейшей режиссуре Георгия Ансимова и «картонно-марионеточном» художественном оформлении Сергея Бархина. С тех пор прошло много лет – и об опере «Иоланта» как о предмете воплощения на театральных подмостках, я забыл на долгие годы…
Однако то, что пришлось увидеть (и услышать тоже!) совсем недавно на сцене Детского музыкальном театре имени Н.И. Сац, повергло меня просто в самый настоящий шок – и не в культурологический, как, возможно, вы думаете, а в шок, связанный с самой что ни на есть затяжной депрессией, которая не ослабевает и по прошествии со дня премьеры в конце сентября уже немалого количества времени.
Страна, безусловно, должна знать как своих, так и заезжих героев, создающих «великое» постановочное будущее российского детского музыкального театра – и в данном случае я просто формально должен выполнить полагающуюся в подобных случаях миссию. Итак, режиссер-постановщик спектакля – известный всем нам Дмитрий Бертман, сценограф и художник по костюмам – австриец Хартмут Шегхоффер, хореограф – Эдвальд Смирнов, и наконец, художник по свету – Сергей Мартынов.
Хотя идеи хореографа и выглядят явно надуманными и эстетически просто отталкивающими, пластике в этой постановке отведена всё же существенная роль: это и дало повод в списке постановщиков перечислить имя хореографа через запятую перед именем художника по свету (впрочем, и в программе точно так же). А если же задаться вопросом, есть ли хоть что-нибудь в этом спектакле, что не отталкивает, а хотя бы просто взывает к здравому смыслу, то ответ на вопрос будет однозначно отрицательным: нет в ней такой субстанции! В положительном смысле «зацепиться взгляду» не за что, а весь этот режиссерско-сценографический обскурантизм просто бельмом в глазу сидит от первой и до последней минуты просмотра.
На сцене царит полумрак, то есть постановщики задумали спектакль не о свете, а о тьме, полагая, что раз Иоланта – слепая, то и зритель должен весь спектакль созерцать потемки. Но сама эта идея порочна и в корне несостоятельна, ибо любящий Иоланту отец, король Рене, пусть и ложно понимающий свою отцовскую миссию и стремящийся скрыть от дочери правду о ее врожденной слепоте, всё же вряд ли держал бы свое дитя в убогом тюремном карцере. Подобные ассоциации сразу же появляются, едва видишь вызывающее тоску сценическое пространство, накрытое гигантским котелком с «дырой дьявола» вместо днища – прямо как в римском Пантеоне! Но робкий столбик света в убогое жилище Иоланты проникает не только сверху: поскольку котелок чуть приподнят с одного края, то некое меняющее свои оттенки световое зарево с группой хиленьких деревцов на его фоне мы наблюдаем также и на заднем плане. Собственно, вот и все изыски сценографии, если добавить еще, что слева как раз и расположена та самая лужа, с предусмотрительно понатыканными вдоль ее «берегов» бумажными розами. По этой «акватории» курсирует «рейсовая» пирога, по всей видимости, убаюкивающая Иоланту, ведь спать ей приходится именно в ней! Бедное дитя!
Да, совсем забыл: центром мироздания этого пантеона-карцера является детская каруселька с лошадками, а на левом фланге, прямо у края лужи, примостились качели в форме лодочки. Как мило! Просто луна-парк какой-то! А сказка-то где? Но, пожалуй, самым «трудно читаемым», по-видимому, глубоко философским и до «мозга костей концептуальным» символом этой эпохальной сценографии являются «изваяния» двух кентавров на правом фланге: один висит на небосводе-котелке (и в руке у него то ли лук, то ли копье), а другой стоит практически на авансцене и используется в качестве сервировочного столика… Так что к концу спектакля, просто отчаявшись найти в нем хоть одно рациональное или здравомыслящее зерно, я даже – не иначе как со страху! – стал уверять себя, что в этих кентаврах определенно что-то есть… Вот только что именно? Не спрашивайте, не дорос я до подобных философских глубин… Вернее, давно перерос, ведь, согласно отметке в моем театральном билете, возрастная маркировка постановки – «16+».
Возможно, вы думаете, что хотя бы костюмы рождают в этом спектакле сказку: оно и понятно, ведь это ваш последний шанс! Но и на этот раз вы ошибаетесь. В этом отношении – одна сплошная эклектика. Это и чересчур брутальные отголоски кринолинной моды женского костюма у Иоланты и, в особенности, Марты. Это и цветастый «ситчек» Бригитты и Лауры. Это и современный мужской европейский костюм, в котором уже с самого первого своего появления на сцене щеголяет король Прованса Рене (и не только он, но и его многочисленная свита). Это и рыцари Водемон и Роберт, явно деклассированные элементы сказочного средневекового социума: первый – в цветастых пижамных штанах, второй – в «пролетарских» красных брюках. Это и одеяние мавританского врача Эбн-Хакиа в «псевдовосточном» стиле. Это и очень малая толика более-менее стилизованного под сюжет мужского «исторического» костюма персонажей второго плана, но сие погоды абсолютно не делает: на сцене царит вопиющая безвкусица при полном отсутствии театральной зрелищности.
Но всю эту абсолютно кукольную сценографию с представленным выше «пиршеством» костюмов – и стоило ради этого выписывать такого «крупного специалиста» из-за рубежа? – надо ведь было еще наполнить режиссерскими мизансценами! И Дмитрий Бертман с легкостью наполнил – только не режиссерскими мизансценами, а примитивными «разводочками» вкупе со своими излюбленными фирменными гэгами. И самый главный гэг в этом спектакле – просто хит! – связан с эпизодом, когда слепая Иоланта, желая сорвать для Водемона одну из роз, растущих прямо у знаменитой сценической лужи, спотыкается и прямиком в эту лужу и садится. Лужа она и есть лужа: неглубоко, но бедной Иоланте приходится петь в мокром до пояса платье вплоть до момента начала ее лечения! Еще один гэг, но, возможно, послабее: в финале арии режиссер заставляет короля Рене устраивать, скажем так, «мини-пседвостриптиз»: сначала легким движением руки он скидывает с себя пиджачок, затем в сторону летит и белая рубашечка. По-моему очень эффектно, ведь обнаженный мужской торс – вовсе не эротика, тем более «16+», так что все нормально, причин для беспокойства нет… Что же еще? Да вот хотя бы и Эбн-Хакия, который в этом спектакле из-за характéрной манеры произнесения певческого текста похож на одного ярко театрального политического деятеля… Ох, уж мне эти плоды режиссерской системы!..
Вообще, от этой постановки веет недвусмысленной агрессией – агрессией в сценографии, агрессией в костюмах, агрессией в режиссуре, наконец, агрессией в пластических решениях. Тут и хореограф постарался, что называется, на славу: «подруги» Иоланты – на самом деле не ее друзья, а психически неуравновешенные тюремные надзирательницы: шаг влево – преграда, шаг вправо – почти «расстрел». Мутузят они и мутузят нечастную Иоланту из стороны в сторону, а та, словно агнец на заклании, безропотно всё сносит, хотя, скорее, она напоминает мне в этом спектакле не наивно-трогательную сказочную принцессу, а воинственную мифологическую Брунгильду. Эта воинственность, не затрагивая сценического поведения главной героини, присутствует, естественно, только в ее облике (во всяком случае, именно такие ассоциации возникли на первом премьерном спектакле, свидетелем которого я и стал). Увы, приходится констатировать, что жесткая стилистика «заламывания рук», с которой у такой замечательной сказки не может быть ничего общего, оказывается характéрно «яркой» и весьма болезненной приметой обсуждаемого спектакля. Но ничего: «16+», значит, по всем формальным приметам беспокоиться за юношеские души, наверное, излишне, но более серьезную обеспокоенность в этих стенах вызывает у меня незавидная судьба оперы как таковой.
Я говорю о том, что когда дело в этом театре доходит до исполнения опер классического репертуара, для интерпретации которых требуются полноценные академические голоса, то таких голосов в труппе Детского музыкального театра имени Н.И. Сац сейчас, практически, нет. Эта ситуация ужасно обидна и несправедлива, но факт остается фактом. Когда еще речь идет о разного рода детских постановках с музыкой, условно скажем так, «эстрадно-опереточного толка», это одно. Когда же певцы должны петь, а оркестр играть произведение из категории оперного классического наследия (отечественного или зарубежного), то с этим сразу же возникает целый ворох застарелых проблем. Я много внимания уделил самой постановке, но сидя в театральном кресле и совершенно без всякого воодушевления созерцая происходящее на сцене, я не только не увидел спектакля, но и не услышал оперы… Поэтому впервые, думаю, в своей практике, не хочется называть почти ни одного имени, связанного с вокальным обеспечением этой премьеры. Потому, что художественный результат на поверку оказался просто катастрофическим. И еще потому, что уверен: вся команда музыкантов под управлением дирижера Евгения Бражника и певцов искренне хотела создать настоящий праздник, искренне хотела сделать, как лучше… Правда, всё и на этот раз получилось, как всегда.
И всё же одно исключение есть! Ибо нашлось-таки одно светлое музыкальное имя, озарившее новую постановку. На роль графа Водемона был приглашен солист Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, замечательный тенор Наждмиддин Мавлянов, который в вечер премьеры в этих стенах казался чуть ли не самим Паваротти.
Фото Елены Лапиной
Театры и фестивали
Персоналии
Произведения