Сегодня мы предлагаем читателям ознакомиться с новой работой Опергруппы. На этот раз мы предоставили трибуну другому рецензенту, Анастасии Архиповой. У нее свой взгляд на данную акцию и весь экспериментальный проект в целом. И это хорошо — плюрализм мнений повредить не может, а объемность восприятия увеличивает.
...Эффект современной музыки: выйдя на улицу после спектакля, постепенно начинаешь отдавать себе отчет в том, что обостренный слух по инерции продолжает лепить звуковую скульптуру из всевозможного бытового шумового материала.
Светофор пощелкивает в убыстряющемся темпе, зеленый человечек все резвее сучит ножками, и ты, повинуясь настойчивому призыву этой незатейливой видеоинсталляции, совершаешь балетный перелет через дорогу. В лабиринте метро нейтральное гудение прерывается ритмичным постукиванием и скрипом турникетов. Женский голос – внезапно, звонко, с чувством: «Ой, я так люблю метро!». Пауза. На ровный гул эскалатора накладывается легкая музычка – то ли рекламный саундтрек, то ли доносящиеся откуда-то из недр подземки последние наигрыши припозднившихся музыкантов. Музыкальный фрагмент сменяется столь же необязательным, повисающим стихотворным отрывком в исполнении бодрящегося голоска. Снова все стихает. Пауза набухает неразборчивым людским бормотанием и, наконец, разрешается грохотом подошедшего поезда. Вселенная, механическая и живая, дышит утробным дыханием «повелителя реальности» Минотавра…
Повелителем реальности Минотавр назван в опере Ольги Раевой «Сны Минотавра» на текст культового писателя Владимира Сорокина, для которого это уже второй опыт в жанре либретто после «Детей Розенталя». Московская премьера трех сцен из оперы (очередные три фрагмента публика увидит через год, а окончательный вариант будет поставлен в 2014 году) состоялась 12 октября на сцене Театра наций в рамках коллаборации свежеиспеченного амбициозного проекта Василия Бархатова «Лаборатория современной оперы» (творческое объединение «Опергруппа») и Фестиваля современного искусства «Территория». Опера Раевой, весьма востребованного на Западе композитора, ученицы Эдисона Денисова, – вторая премьера в программе «Лаборатории» после оперы Сергея Невского «Франциск», недавно показанной в Большом.
Слово «лаборатория» здесь ключевое и очень точно соответствующее сути происходящего. Начать хотя бы с непривычного для оперной сцены (но знакомого по театральным проектам вроде «Платформы» Серебренникова или Театра.doc) формата «work in progress». Перед нами – не завершенный объект, а творческая кухня композитора, экспериментирующего с формами и жанрами и выдающего зрителям пирожок за пирожком, сцену за сценой по мере их готовности, с пылу с жару. До этого раздача пирожков «от Минотавра» происходила уже дважды: «Квест» был сыгран на инсбрукском фестивале современной музыки «Klangspurren», а «Семь сновидений» исполнены ансамблем Марка Пекарского в Московском доме композиторов. В Театре наций к ним добавилось новое пряное блюдо под названием «Дочь Носорогопаса». По замыслу композитора, отдельный эпизод, монтируясь с остальными, в то же время представляет собой самостоятельную новеллу, и даже режиссер-постановщик у каждого из них свой.
В оперной лаборатории экспериментируют не только с музыкально-сценическими формами, но с самим зрительским восприятием. Вполне достойная просветительская цель – помочь отечественной публике освоить новые звуковые территории, ввести ее в современный мировой музыкальный контекст и научить ориентироваться в многомерности актуального музыкального театра с его сложным соотношением текста, музыки, пластики и визуальных эффектов. Задача не такая уж скандально-радикальная, как может показаться, ведь масштабное экспериментирование в «высокой» музыке началось далеко не вчера. За каждой дерзкой находкой сегодняшнего дня стоит почтенная разветвленная традиция.
Фрагментарность, разомкнутость, преодоление конвенциональности, коллажность, интерактивность – легко угадываемые приметы страшного зверя под названием «постмодернизм». Зверь этот, однако, занят не столько коварным поруганием святынь, сколько построением сверхсложного гипертекста. Демонтируя большие дискурсы и мифологемы, он парадоксальным образом их реактивирует. Вот и сейчас в ход пошло не что-нибудь, а один из фундаментальных мифов европейской культуры – история о чудовищном обитателе критского лабиринта (царевне Европе, похищенной Зевсом-быком, он доводится внучком).
Писать об этом слоеном пироге органичнее всего в жанре комментария, считывая одну отсылку за другой. Эдакий «сад расходящихся схолиев». Тем более что начало положено пухлой программкой-книжечкой к проекту «Лаборатория»: нечего и думать о том, чтобы слушать современную оперу без предварительного основательного знакомства с либретто.
Итак, схолий первый. Интродукция – монолог Минотавра. Петь пока никто и не думает, все ограничивается слегка дисторшированным голосом чтеца. Атмосфера таинственной жути потихоньку сгущается. В глубине сцены оркестр в клубах дыма и гроздьях электрических свечек лаконично сопровождает чтеца, которого вскоре сменяет актриса. Минотавр – то ли человек, то ли бык, то ли мужчина, то ли женщина – чудище вполне современное и даже возглавляющее некую могущественную корпорацию. Но античный пафос уже подточен неврозом и масскультом. Геройское самовосхваление вырождается в банальный аутотренинг. «Я могуч. Я столп, я столп. Я спокоен. Я спокоен. Я очень спокоен. И я очень хочу спать».
Эпиграфом к своей опере Ольга Раева выносит известное высказывание Гойи: «Сон разума рождает чудовищ». Чудовище Минотавр заперто в лабиринте собственного сна, распадается на множество персонажей-субличностей. Жизнь есть сон. Кто кому снится, как водится, непонятно: не то бабочка – Чжуан-цзы, не то Чжуан-цзы бабочке. Не то Минотавр – зрителю, не то зритель Минотавру.
Схолий второй. Сцена «Квест» выстроена на легендарной компьютерной игре «Quake». Игра эта одной из первых прославилась своей трехмерной графикой, монстрами из вселенной Говарда Лавкрафта и тем, что играть в нее можно он-лайн целыми командами. А еще тем, что саундтрек к ней написал Трент Резнор, которого иногда называют крестным отцом американского индастриал-рока. У индастриала как музыкального стиля огромное количество всяческих шумовых подразделений и общие с высоколобой музыкой предшественники вроде Эрика Сати, Пьера Шеффера и Джона Кейджа. Музыкальное решение эпизода, собственно, на этот стиль и ориентировано.
Герой «Квеста» блуждает по уровням-лабиринтам игры. Игровые ходы психоделически наслаиваются на топографию Москвы, герой доигрывается до полной гибели всерьез от когтей монстра и… просыпается в междугороднем автобусе. Современные Тесеи, ясное дело, сражаются с виртуальными Минотаврами в собственном бессознательном. Режиссер «Квеста» Кирилл Вытоптов, недавний выпускник ГИТИСа («Опергруппа» программно ориентируется на молодые кадры), предлагает динамичное прочтение эпизода – захлебывающийся полуневнятный монолог чтеца дублируется минибалетом. Двигаются и люди, и декорации – высокие коробки-кассы, они же вагоны, из окошек которых поминутно выскакивают персонажи игры, они же пассажиры московского метро. В общем мельтешении визуально-пластическим лейтмотивом тавромахии оказывается эффектный матадор в традиционном наряде с красной мулетой.
Схолий третий. «Дочь Носорогопаса» – эпизод, наиболее приближенный к опере в ее традиционном понимании. Во-первых, здесь наконец-то немного поют! Во-вторых, есть вполне внятный сюжет – зверский микс из Евгения Шварца, Маркеса и, пожалуй, что чуть-чуть Метерлинка. Очередная модификация Минотавра – король сказочной страны, которому регулярно доставляют «на заклание» юных девственниц. А королю-то и не до них, он полностью поглощен своими фрейдистскими фантазиями. Впрочем, психоаналитичность эта уже насквозь издевательская, аллюзия и одновременно пародия на чистый незамутненный фрейдизм берговской эпохи.
Вместо злодейского баритона у короля обнаруживается утрированно-слащавый «лемешевский» тенорок, коим он и озвучивает – в условно вагнерианском духе – сладострастные грезы на тему утраченного отцовского золотого кастета и «первичной сцены» со спаривающимися кентаврами. По логике сновидения вожделенный кастет превращается в пугающую брошь «ужасной матери». Тема матери-ведьмы иронически выстроена на первых тактах «Хабанеры», что заодно опять-таки отсылает к мотиву боя быков.
Режиссер Екатерина Василёва старательно следует идее предложенного Раевой синтетического театра, пытаясь выстроить многоплановое действо с видеоинсталляциями, героями, заточенными в подвижную конструкцию-восьмигранник, танцующими танго гигантскими богомолами и оркестром, которому отчасти передоверены реплики хора. Увы, уследить за всеми эти планами, то и дело разъезжающимися в разные стороны, трудновато.
Схолий четвертый. Заключительная часть, «Семь сновидений», опять не певческая, густо населена сновидцами всех мастей и культурных эпох. Здесь и пресловутый Чжуан-цзы со своей бабочкой (в опере это, правда, какой-то другой китаец, и вместо бабочки у него бамбуковая палка), и Дон Жуан, мечтающий об идеальной любви, и коварная маркиза де Мертей из «Опасных связей», и главный ленивец русской литературы Обломов, видящий пророческий сон о революции. Советский солдат, которому пригрезился Сталин, и библейский пророк Иезекииль. И даже герой, по-видимому, совсем новейшего времени под именем «экзистенциалиста-постструктуралиста» (альтер-эго автора?). С точки зрения режиссуры (Илья Шагалов, мастерская Кирилла Серебренникова) завершающий эпизод сделан, пожалуй, наиболее целостно. Китаец с бамбуковой палкой превратился в циркового канатоходца. Дон Жуан утешается с резиновой куклой. Маркиза де Мертей заманивает жертву в настоящую паутину. Солдату под видом Сталина является Каменный Гость. Зримое воплощение в этом эпизоде, наконец, обретает и Лабиринт, составленный из передвижных фрагментов-ячеек, в каждую из которых, как муха в смолу, намертво влипает тот или иной персонаж.
В финале на сцену аллюзией на всамделишных оперных коней выводят смиренную буренку. Корова, последняя, укрощенная ипостась Минотавра (а заодно и живая иллюстрация к видению пророка Иезекииля о тельцах-херувимах), кроткими очами безмятежно глядевшая в зал, вызвала немалое оживление в зрительских рядах. Недосбежавшие зрители потом делились впечатлениями со сбежавшими и пересидевшими в фойе: «Зря ты ушла! Там живую корову вывели!»
Схолий пятый и последний. О музыке. Именитый Московский ансамбль современной музыки (МАСМ), основанный более 20 лет назад с благословения Эдисона Денисова, под управлением Федора Леднева, снискавшего репутацию тонкого интерпретатора современной музыки, играет блестяще. Музыканты виртуозно извлекают из своих инструментов самые необычные, прописанные в партитуре шумовые эффекты. А этих эффектов, весьма живописных, в опере немало. Они и составляют ее музыкальную основу. Чего здесь только нет – гулкое мычание Минотавра, перестук копыт, щелканье кастаньет, биение человеческого сердца, шорохи леса, скрипы, звоны, вздохи, парадная дробь барабанов, бой курантов, кукушка в часах, капель, шлепанье бамбуковой палки по воде и даже зубовный скрежет короля в весьма убедительном исполнении струнных…
Шумовая музыка, музыка «конкретных звучаний», опять-таки, не вчера возникла и образовывает новую «слуховую конвенцию» (как любят говорить современные композиторы) никак не менее полувека. Но ее философия и практика корнями, конечно же, уходят гораздо глубже, в этнические и ритуальные традиции (вспомнить хотя бы знаменитую японскую флейту сякухати, суфийский нэй, всевозможные перкуссии всех континентов). Музыка «Снов Минотавра» в этом смысле нисколько не шокирует. Скорее уж наоборот – несколько разочаровывает. Текст и визуальный ряд в этом тандеме доминируют, оставляя музыке роль ловко и технично прописанного саундтрека с красивыми, иллюстративными и вполне конвенциональными шумами без особенной философии.
Как бы то ни было, слуховой опыт получился все равно освежающий. Как мы помним, перед нами – открытый процесс, творческая мастерская, алхимический тигель. Какой будет следующая трансмутация? Будем надеяться, что о ней не придется сказать словами Ахматовой о Брюсове: «Он знал секреты, но не знал тайны».
Фото с сайта terfest.livejournal.com