13 октября Лионская национальная опера открыла новый сезон премьерой «Макбета». Небанально для этого замечательного театра, тяготеющего к смелым экспериментам и репертуарным изыскам и к Верди обращающегося нечасто. Правда, в этот вечер все небанальности только выбором произведения и ограничились.

История одной уборщицы

Когда занавес поднимается, мы оказываемся не в Шотландии XI века (что было бы неожиданно), а на 50-м этаже небоскрёба в деловом центре современного мегаполиса. Откуда я знаю, что на 50-м, а не, скажем, 51-м или 49-м? Из программки, где постановщик (Иво ван Хове), - не надеясь, видимо, на понимание публики, - сам подробно растолковал свой замысел.

«Я убеждён, что Верди, пиши он эту оперу сегодня, перенёс бы её действие в мир финансов, единственной целью которого является увеличение прибылей», - утверждает знаменитый бельгийский режиссёр. Ладно, смотрим. На сцену, представляющую собой огромный офис (сценограф – Ян Ферсвейфельд), бодрым шагом выходят ведьмы, которых в современном финансовом мире олицетворяют бизнес-консультанты и специалисты по пиару (профессиональная принадлежность этих дам, одетых в деловые костюмы, также была указана в программке). Они рассаживаются по офисным креслам (приобретённым не иначе как в «Икее») перед огромными мониторами, раскрывают свои ноутбуки и, уткнувшись в них, поют о том, как они будут топить корабль какого-то несчастного моряка. И тут появляется Она – главная героиня.

Вы думаете, речь идёт о леди Макбет? Отнюдь! Речь идёт об уборщице-мулатке, зашедшей прибрать этот и без того стерильный офис. Увидев её, ведьмы вскакивают со своих кресел, окружают и начинают запугивать бедную женщину, адресуя все свои зловещие угрозы лично ей. Потом каждая из ведьм вытаскивает губную помаду и размалёвывает себе лицо. Увы, что это означает, в программке указано не было. Не удовольствовавшись этим, ведьмы набрасываются на тележку уборщицы и, достав оттуда туалетную бумагу, рвут её в клочья и разбрасывают по полу. «А! – подумал я – Наверное, социально ответственный режиссёр намекает нам на загрязнение окружающей среды современным бизнесом!» Увы, моя догадка не подтвердилась: намусорив от души, «ведьмы» потом сами всё за собой прибрали, сделав, таким образом, за уборщицу всю её работу.

Вообще по-хорошему этот спектакль следовало бы назвать «Неблагодарная уборщица», тогда всё было бы логично. Убив Дункана, Макбет возвращается в офис и якобы пачкает косяк якобы кровью. Уборщица подходит к делу профессионально и, вместо того чтобы набрать 911, пытается оттереть эту воображаемую кровь. Но Макбет выхватывает у неё из рук тряпку и сам убирает «невидимые» следы своего преступления. Леди Макбет помогает ему. Уборщице опять остаётся только удалиться вглубь сцены и там сидеть, не зная, чем заняться. Король и королева вообще очень доверяли своей работнице – не только помогали ей в уборке, но и обсуждали все свои кровавые замыслы исключительно при ней. Однако она оказалась «засланным казачком» и в заключительной сцене распахнула двери офиса перед повстанцами. По-моему, чёрная неблагодарность с её стороны.

Что же это были за повстанцы? Ван Хове и тут пришёл нам на помощь с простодушно напечатанным в программке разъяснением, что речь идёт о движении Occupy Wall Street, которому он, судя по всему, весьма сочувствует. Ворвавшись в офис, повстанцы первым делом разбили палаточный лагерь, укутались в одеяла (одно даже великодушно выдали Макбету – вместо того чтобы, как этого требует либретто, убить его) и принялись разливать по мискам какую-то неприглядно выглядящую похлёбку. Всё это прямо в офисе, на 50-м этаже.

Ну что ж, смелость – важная составляющая искусства. Если бы в сегодняшней России кто-нибудь поставил «Макбета» так, что момент свержения кровавого узурпатора сопровождался, скажем, кадрами митинга на Болотной площади, то это, возможно, было бы если не умно и оригинально, то, по крайней мере, смело. Однако показывать жителям благополучного французского города каких-то американских манифестантов – это не рисковать ровным счётом ничем. Это не смелость, а полная её противоположность – оппортунизм, конформизм и буржуазность, желание показаться смелым, никаких решительных поступков не совершая. Ай, Моська, знать она сильна, что делает вид, будто лает на отсутствующего слона!

Содружество независимых певцов

Музыкальная же составляющая спектакля (если только в опере вообще позволительно отчленять музыкальную составляющую от драматической) была на необычайной высоте даже по местным очень высоким меркам. Музыкальный руководитель Лионской оперы Казуси Оно творил за пультом чудеса. Казалось, этому оркестру подвластно всё: утробные урчания и завывания в хорах ведьм, мистическая прозрачность струнных в сцене сомнамбулизма леди Макбет, чернющая атмосфера ночных убийств, а самое главное – невероятная чистота ансамблевых сцен, когда слышно всех и вся, такое и в записях нечасто встретишь. Досадно, что всё это музыкальное великолепие не находило ни малейшего отражения на сцене и потому пропадало втуне.

Певческая сторона дела также была выше всяких похвал. Для тех, кто любит гордиться подобными вещами, сообщаю, что за исключением итальянца Риккардо Дзаннеллато в партии Банко (прекрасный, мощный, вальяжный бас) и британки Кэтлин Уилкинсон (меццо такой красоты достойно и более серьёзных партий, нежели фрейлина леди Макбет) все остальные солисты были выходцами из республик бывшего СССР и достойно представляли на одной из ведущих французских сцен Россию, Азербайджан, Грузию, Украину и Туркменистан. Азербайджанец Эвез Абдулла – обладатель сильного, но, в то же время, когда нужно, вкрадчивого и бархатистого баритона – превосходно справился с заглавной партией. Ария Макдуфа в исполнении украинского тенора Дмитрия Попова была подлинным музыкальным откровением, тёплым кусочком Италии, который освежил подуставший зал, взорвавшийся искренними аплодисментами и криками «браво».

Слабым звеном поначалу неожиданно оказалась прославленная грузинская певица Яно Тамар (леди Макбет), которая не слишком уверенно провела первый акт, а в кабалетте была практически не слышна. Открывает леди рот, а не слышно, что поёт. Впрочем, в оправдание Тамар следует сказать, что она была вынуждена петь эту сложнейшую кабалетту в позе эмбриона – с коленями у подбородка, - и при этом сидя. Но в сцене сомнамбулизма певица полностью овладела собой и залом, её красивый голос зазвучал в полную силу, в нём появилась умопомрачительная кантилена и тончайшие pianissimi (не нехватка звука, а именно pianissimi). В голову невольно начали лезть сравнения с великими исполнительницами этой партии – прямо даже фамилии называть страшно, с какими. Впрочем, саму сцену это не спасло. По замыслу режиссёра леди Макбет изливала свои шокирующие признания в присутствии не только Доктора и Фрейлины, но и Макбета, которого на протяжении всей свой арии водила из угла в угол сцены за ручку, как маленького. И если Доктор с Фрейлиной могли в ответ на её откровения совершенно искренне восклицать «О, ужас!», то бедному мужу, чьё нахождение на сцене не было предусмотрено автором, после каждой фразы оставалось только брезгливо морщиться, как если бы его мучило тяжёлое похмелье.

Вкратце работу артистов в этом спектакле можно охарактеризовать так: и костюмы, и партии были им «как раз», а вот роли оказались изрядно «великоваты».

Штампы, старые и новые

Сразу хочу избежать возможных обвинений в ретроградстве и потому оговорюсь, что ничего особенно плохого в том, чтобы перенести действие «Макбета» в мир современных финансовых воротил, не вижу. Более того, вижу в этом массу соблазнительного, хотя и потрудиться над тем, чтобы этот перенос получился достоверным, не противоречащим ни музыке, ни тексту, пришлось бы немало. Однако в ходе спектакля создавалось всё усиливающееся впечатление, что сам постановщик на 50-м этаже небоскрёба никогда не был и весьма слабо представляет себе, чем там занимаются люди, как они живут, как общаются, как борются за власть, как совершают убийства и т. п. Вот почему все герои спектакля, когда они не заняты ничем противоестественным типа катания по полу, разбрасывания туалетной бумаги и т. п., сразу же начинают по-оперному вытягивать руки, подносить дрожащие руки к лицу, зловеще выпучивать глаза... в общем, скатываются к оперной рутине. Даром что одеты они при этом в пиджачки (художник по костюмам – Войцех Дзедзич). Хорошо быть художником по костюмам, когда все эти «костюмы» можно купить в ближайшем универмаге!

Зато ван Хове, несомненно, видел «Матрицу», «Властелина колец», «V – значит вендетта» и множество других голливудских фильмов, которые, не стесняясь, цитирует. Порадуемся же за него. Беда, однако, в том, что голливудский кинематограф, как бы мы к нему ни относились, строится на совершенно иных эстетических и методологических принципах. Голливудское кино (как хорошее, так и не очень, как «элитарное», так и «ширпотреб») – это всегда вживание актёра в предлагаемые обстоятельства, это закономерное и логически оправданное развитие образов по ходу действия, это острые конфликты и неумолимо вытекающие одно из другого события, это действенный анализ роли, это Станиславский и Михаил Чехов... Словом, всё то, от чего ван Хове в своём спектакле откровенно пытается откреститься. Показывая нам фантик, он теряет конфетку (если только вообще знает о её существовании), воспроизводя некие внешние приметы культовой голливудской продукции, он оставляет за бортом самую суть той культуры, к которой аппеллирует. Получается, если выражаться модным языком постмодерна, этакий симулякр симулякрович.

Зато любой финансист-олигарх может с удовольствием и без ущерба для своей совести пойти на такого «Макбета», а потом совершенно искренне сказать: «Хороший спектакль, и совсем не про меня».

Невозможность в силу выбранной режиссёрской стратегии сосредоточить внимание публики на душераздирающей судьбе имеющихся в опере персонажей вынудило ван Хове множить сущности и выдумывать новые действующие лица. Так, помимо уже упоминавшейся уборшицы, он вывел на сцену дочь Макбета – девочку-подростка. Убийство Дункана совершается в её присутствии – наутро проснувшись, девочка обнаруживает возле своей кровати окровавленный труп старика, что навсегда травмирует её неокрепшую психику. Правда, в опере открытым текстом поётся, что у Макбета нет детей. Но это всё «мелочи»… Мы ведь взрослые люди!

Хотя, если уж рассуждать действительно по-взрослому, то, будь у Макбета дочь, ему не было бы нужды убивать Банко, своего друга, из-за династических притязаний. Достаточно было бы просто выдать свою дочь за Флинса, сына Банко. Тогда и предсказания ведьм сбылись бы, и никто бы не пострадал.

Флинс в спектакле тоже был современным подростком. Разумеется, в джинсах-дудочках поносного цвета. Разумеется, в «кенгурушке». Конечно, с «айпадом». Конечно, в бейсболке и с козырьком назад. Позвольте – возможно, воскликнете вы, - но ведь это же всё клише! Да, клише – чудовищные, режущие глаз, и ничуть не меньшие, чем стокилограммовая оперная дама с декольте и тремя подбородками, картинно заламывающая руки на авансцене.

В каком-то смысле ван Хове удалось создать настоящий «шедевр» – спектакль, в котором нет ни одной свежей, дерзкой мысли, ни одного запоминающегося характера, ни одного трогающего за душу эпизода, но при этом и ни одного традиционного оперного штампа! Как будто бы ведьмы предсказали постановщику, что его спектаклю суждено пасть жертвой оперной рутины и ходульных клише, и он сделал всё, чтобы избежать этого, но зловещий и неумолимый рок всё же настиг его с совершенно неожиданной стороны.

Нынешний лионский «Макбет» является свидетельством любопытного этапа в развитии оперного театра. Борьба со старыми оперными штампами, начатая ещё при Глюке, закончена полной победой! Теперь у оперы новые враги – новые штампы, которые ничем не лучше. Очень хочется надеяться, что неизбежная борьба с новой рутиной не будет сопровождаться реакцией и возвращением к рутине старой.

Фото с сайта opera-lyon.com

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru