В Лионской опере прошла премьера спектакля по оратории Георга Фридриха Генделя «Мессия». Впервые эта постановка увидела свет рампы в 2009 г. на сцене Английской национальной оперы. Для премьеры в Лионе режиссёр Дебора Уорнер сделала обновлённую версию своего спектакля.

Оправданный скептицизм

Мода на музыкальное барокко продолжается – всё больше и больше произведений вытаскивается из небытия и, спустя столетия, получает вторую сценическую жизнь. А если учесть плодовитость тогдашних авторов, то, казалось бы, оперным театрам открылся Клондайк, который можно разрабатывать бесконечно. Но театрам и этого мало!

В дополнение к забытым оперным шедеврам всё чаще можно видеть сценические воплощения наиболее знаменитых произведений ораториального жанра – особенно тех, которые, в отличие от большинства барочных опер, давно любимы меломанами во всём мире. Эта стратегия понятна. Вкратце её можно сформулировать так: мода на барокко плюс «хитовое» название = аншлаг. Правда, при этом не всегда учитывается тот факт, что произведение, даже гениальное, не предназначавшееся автором для сцены, может не иметь тех специфических особенностей оперной музыки, которые необходимы для создания увлекательного театрального действа.

Уже одно это заставляло меня изначально относиться к спектаклю «Мессия» с некоторым предубеждением. И даже процитированные в опубликованном анонсе уверения Деборы Уорнер, что она любит работать на перекрёстке жанров, не рассеяли моих опасений. Кто ж не любит? Однако как часто этим «перекрёстком» люди прикрывают свою или чью-либо творческую несостоятельность, используя его в качестве своего рода индульгенции: дескать, скучно вышло, но зато на перекрёстке жанров.

Впрочем, надо признать, что Английская Национальная опера возделывает ниву барочных ораторий давно и успешно. Та же Дебора Уоррен поставила там, помимо «Мессии», баховские «Страсти по Иоанну», а другая знаменитая британка Кэти Митчелл нашумела своей постановкой генделевского «Иеффая».

Тот факт, что Дебора Уоррен – прежде всего режиссёр драматического театра и кино, также не добавлял мне оптимизма. Что ни говори, а даже самые добросовестные и талантливые драматические режиссёры зачастую не чувствуют, что в опере музыка – не «саундтрек» к драме, а сама драма, и ставят текст. А текст в этом «Мессии» ого-го какой заумный. Либреттист Чарльз Дженненс скомпилировал различные библейские цитаты – по большей части из Ветхого завета и посланий апостолов – таким образом, что получилась не столько история Иисуса, сколько глубокомысленный комментарий к ней. Не музыкальная драма, а музыкальная проповедь. Правда, несколько обнадёживало предупреждение Уоррен, что она ни в коем случае не собирается делать из оратории оперу. Это было здравое решение. Ведь, в отличие от тех же баховских «Страстей», в «Мессии» нет ни взаимодействия персонажей, ни даже персонажей как таковых. Ну и уж совсем настораживало то, что посредством этого спектакля режиссёр, по своим собственным словам, планировала рассказать о своём счастливом детстве, проведённом в семье квакеров. Томимый всеми этими недобрыми предчувствиями, я занял своё место в зрительном зале.

А дальше начались чудеса.

Распятый на перекрёстке жанров

Первое, что стоит сказать о спектакле, - это то, что он был подчёркнуто, почти вызывающе светский. Это был «Мессия» без мессии. А освободившееся место занял обычный современный человек, воспетый с огромной любовью как режиссёром, так и... Генделем.

Молодая девушка, сидящая в задумчивости у себя в спальне, обнаруживает невесть откуда взявшийся огромный букет белых лилий. Она приятно удивлена, но и слегка напугана: обеспокоенно ищет того, кто принёс эти цветы. Даже заглядывает под кровать. Но – никого... Так изящно и трогательно был решён момент непорочного зачатия.

Трогательного в спектакле «Мессия» вообще много. Эпизод поклонения пастухов представлен в виде утренника в детском саду. Как самих пастухов, так и подначальных им животных изображают детишки. А их папы и мамы умиляются чуть не до слёз и фотографируют это бесхитростное представление на сотовые телефоны. А мы умиляемся вместе с ними.

Иначе поставлено поклонение волхвов. Трое парней (один из которых, в соответствии с давними традициями изображения этой сцены, чернокожий), лихо вытанцовывая брейк-данс под музыку Генделя, надевают на маленького мессию вырезанную из картона корону и ставят перед ним красивые коробки с подарками. Мальчик Иисус (впрочем, Иисус ли?.. может быть, просто обычный симпатичный мальчишка-очкарик?) жадно хватает первую попавшуюся коробку, разрывает подарочную упаковку и обнаруживает в ней... терновый венец. Просто, сильно, впечатляюще. И смысл этой метафоры выходит далеко за рамки библейского сюжета. Она про всех и про каждого.

Впрочем, перечислять все режиссёрские находки этого спектакля бессмысленно. Их много, они удачны, но имеют смысл лишь в контексте общего завораживающего целого. Целого, где в центр внимание поставлен человек – что вполне соответствовало как глубоко гуманистической музыке Генделя, так и вообще всему духу эпохи Просвещения (когда «Мессия», собственно говоря, и создавался). Например, ликующий хор For unto us a child is born на текст из книги пророка Исайи исполнялся на фоне ускоренной видеосъёмки, показывающей развитие человеческого зародыша в матке. Таким образом, публика была избавлена от навязывания ей религиозных предрассудков, но ни в коем случае не от ошеломления перед великим и таинственным чудом. Слово wonderful, которое так неизменно подчёркивает Гендель своей музыкой, оказалось ключом к пониманию режиссёром этой сцены.

Но раз этот спектакль – проповедь, то в нём должен быть и проповедник. Их там двое. Проповедник-бунтарь – бас и проповедник-миротворец – тенор. Открывающий ораторию речитатив последнего Comfort ye my people произносится на улице современного мегаполиса перед не слишком внимательно слушающими людьми. Во время последующей знаменитой арии Every valley shall be exalted он уже в церкви – раскладывает молитвенники по скамьям. Подтягиваются прихожане, берут эти молитвенники в руки и усердно поют хор And the glory of the Lord. Вдруг из этой толпы выделяется бунтарь в кожаной куртке и производит небольшой скандал (аккомпанированный речитатив баса Thus saith the Lord). И так далее вплоть до самого конца – связно и увлекательно.

Потенциальная и кинетическая энергия музыки

Разумеется, ничего этого в авторском тексте напрямую не содержалось. Свой спектакль Дебора Уоррен полностью выдумала. И это всё могло бы вылиться в чудовищное насилие над первоисточником, если бы не её благоговейное отношение к музыке. Все мои опасения насчёт «драматического режиссёра» оказались вздором – всем бы оперным режиссёрам уметь так слышать музыку и так чутко реагировать на музыкальные события сценическим действием! Спектакль, действительно, был поставлен «на перекрёстке жанров» - оперы, концерта, балета, мюзикла, перформанса (в массовых сценах помимо солистов, хора, танцовщиков и миманса участвовали добровольцы «с улицы», представляющие современное общество во всём его многообразии)... Но всё это было умно, эффективно и вовсе не ради «перекрёстка» как такового.

Да, наверное, при желании в этом спектакле можно было бы к чему-нибудь придраться. Не исключаю, что если бы Дебора Уоррен защищала своим «Мессией», скажем, диплом в ГИТИСе, то получила бы за него четвёрку или даже тройку. Действительно, в некоторых моментах режиссёр «замолкал», уступая место дизайнеру (сценограф – Том Пай), а артисты при этом просто «стояли и пели». Но, во-первых, таких моментов было не так уж и много. Во-вторых, это всё-таки оратория, а не опера. А в-третьих, спектакли, слава богу, ставятся не для аттестационных комиссий. Публике же всё равно, какими средствами её развлекают, главное чтобы было интересно. На лондонско-лионском «Мессии» было очень интересно. Спектакль с двумя антрактами, длящийся три с половиной часа, пролетел на одном дыхании. Это был сладкий сон, от которого не хотелось пробуждаться.

Причём второй антракт в этом спектакле объявляется непосредственно после главного «хита» - знаменитой «Аллилуйи». Драматургически логично, но рискованно. Я грешным делом подумал, что уж теперь-то народ разбежится, подобно тому как у нас в 30-е годы публика Большого театра расходилась в антракте после гибели Лемешева – Ленского. Но нет – зал оставался полным до самого конца.

А ведь третья, заключительная, часть «Мессии» может показаться особенно неподходящей для театральной постановки. Там вообще нет никакой событийной конкретики – одни только обещания вечной жизни да общие рассуждения. Однако, против ожиданий, именно эта третья часть оказалась в спектакле Деборы Уоррен самой зрелищной и драматичной. Ария сопрано I know that my Redeemer liveth исполняется молодой женщиной, умирающей на больничной койке. Надо отдать должное певице, не только проникновенно спевшей музыкальный номер, но и великолепно выполнившей поставленную режиссёром сложнейшую актёрскую задачу. Пластическое решение следующей за этим сцены воскресения мёртвых (хор Since by man came death и ария баса The trumpet shall sound) было просто ошеломляющим. Опять-таки, никакого мистицизма или религиозной пропаганды, но столько трогательного и такого человеческого нежелания исчезнуть навсегда, расстаться с миром и с близкими людьми. Возможно, в этом была даже лёгкая ирония, но очень добрая.

Всё это заставило меня в очередной раз задуматься о том, как много театра заключено в любой хорошей музыке, насколько близки эти два искусства. В одной из своих книг Б. А. Покровский пишет, что драматургия – свойство исключительно оперной музыки, а в симфонической музыке драматургии, то есть материала для сценического действия, не заключено. Мне всегда было трудно согласиться с этим утверждением. Скорее, в оперной музыке энергия, необходимая для театрального действа, кинетическая (мы буквально слышим, как Чио-Чио-сан роняет веер, как Солоха наливает горилку, как Шарлотта листает письма Вертера), а в музыке концертных жанров эта энергия потенциальная, и добраться до её огромных запасов не всегда просто. Непросто, но можно, и «Мессия» Деборы Уорнер – прекрасное тому подтверждение.

Английский музыкальный пудинг

Музыка в этом спектакле играет ведущую роль, и потому о музыкальном исполнении следует сказать несколько слов отдельно.

За дирижёрским пультом стоял Лоуренс Каммингс – один из наиболее признанных в мире специалистов по Генделю. Каммингс – художественный руководитель сразу двух генделевских фестивалей: в Лондоне и в Гёттингене. От оркестра Лионской оперы этот дирижёр-аутентист добился настолько «барочного» - «прямого», «белого», «безвибратного» - звука, насколько это только было возможно с современными инструментами и музыкантами широкого профиля. Тут к нему никаких претензий нет и быть не может. Другое дело то, что лично для меня все исполнения барочной музыки бывают двух типов. Первые – сочные, лихие и красочные, а вторые – точные, аккуратные и скрупулёзные. Я отдаю безоговорочное предпочтение первым, а вот трактовка Каммингса явно тяготела ко второй категории. Только в «Аллилуйе» он дал себе и оркестру волю, тем самым ещё больше подчеркнув кульминационную функцию этого популярного номера.

Гендель исполнял «Мессию» многократно, и каждый раз вносил в партитуру небольшие изменения, связанные с тем, какие солисты имелись в его распоряжении. Поэтому у произведения есть множество редакций, каждую из которых можно в равной степени считать окончательной и авторизованной. В спектакле Лионской оперы исполняется вариант с традиционным квартетом солистов: сопрано, альт, тенор и бас. Это были, соответственно, Софи Бивен, Кэтрин Уин-Роджерс, Эндрю Кеннеди и Эндрю Фостер-Уильямс. Все они британцы, что само по себе очень хорошо: приятно, когда в опере все поют на своём родном языке, не так уж часто такое встречается.

Пели все качественно, ровно и стилистически однородно – я бы даже сказал, гомогенно. Вообще звучание «Мессии» под управлением Каммингса больше всего напоминало добротно приготовленный английский ванильный пудинг: консистенция приятная, вкус выверенный, безупречный, но не то чтобы очень яркий. Лично мне больше всех понравился бас. Голос красивейший, техника превосходная. Как он выпевает все мелкие украшения в The trumpet shall sound – это надо слышать: нотка к нотке, как зёрнышко к зёрнышку. Все остальные не слишком ему уступали. Относительно слабым звеном этой в целом сильной команды можно, пожалуй, назвать тенора. Тембр глуховатый, слегка отдающий в нос, колоратуры звучат порой «смазанно». Но это уже мелкие придирки. Все четверо показали себя незаурядными актёрами и к концу вечера стали такими «родными», что я и представить себе не могу кого-нибудь другого на их месте. Это верный признак высокого качества режиссуры, именно такое впечатление и должно создаваться у зрителей в театре, даже если у спектакля пять составов. А ведь речь, напоминаю, идёт не о «Кармен» и не о «Борисе Годунове», а об оратории, где и персонажей-то как таковых нет.

Но подлинным героем вечера был хор. Даже те обозреватели местной прессы, которым спектакль в целом не понравился, признают, что хор его «вытянул». Я не считаю, что этот спектакль нуждается в «вытягивании», но то, что хор Лионской оперы, возглавляемый Аланом Вудбриджем (тоже британцем, между прочим), в очередной раз оказался на высоте, бесспорно. Едва ли не каждый участник этого хора честно прожил весь спектакль от начала до конца, создав запоминающийся образ. А какая слаженность! А какая дикция!!! Если вы когда-нибудь слышали, как французы говорят по-английски, то оцените последнее замечание. Эти два языка мало совместимы в одной ротовой полости. Страшно себе представить, каких усилий стоило Вудбриджу добиться того, чтобы слова зазвучали естественно и разборчиво.

* * *

Публика долго не отпускала артистов, а когда, наконец, двинулась к выходу, я, под впечатлением от увиденного и услышанного, подошёл к руководителю пресс-службы театра и сказал ей:
— С этим «Мессией» оказываешься на седьмом небе.
— Да, - ответила она, - с этого спектакля люди выходят счастливые. И неважно, верующий ты или нет, - он для всех.
Я согласился, а сам подумал: «Эх, мадам, плохо вы знаете некоторых из наших верующих. Уж они бы наверняка нашли к чему придраться в этой постановке, где «Мессия» поистине сошёл с небес на землю».

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru