По поводу инаугурационного «Лоэнгрина» в «Ла Скала» можно написать целый трактат, поспорить о том, будет ли этот трактат интересным и выиграть спор. Начнем с полемики: на носу год 2013-й, год двухсолетия со дня рождения Верди и его заочного собеседника и соперника Вагнера. Пока живы все нынешние поколения любящих оперу, подобное событие не повторится. Ну, а грядущим любителям посчастливится отметить двухсотпятидесятилетие со дня рождения двух гигантов. Так вот, оперой кого из двух великих открывать сезон 2012-2013 в «Ла Скала»? Вопрос не из легких. Ответ налицо: выбор был сделан в пользу Вагнера. В утешение поклонников Верди, ровно через год инаугурационным спектаклем миланского храма оперы будет «Травиата». Всем сестрам по серьгам. Автор, причисляющий себя к «вердианцам» (то есть любовь с первого взгляда и навсегда), предпочла бы открытие сезона 2012-2013 года оперой великого уроженца пармской земли. Ну, а оперы Вагнера можно было играть в течение только что открывшегося сезона. Все же Верди – национальное достояние и вообще, в его операх сокрыто все человечество.

Но не от журналистов зависит выбор инаугурационного названия, и вот публика (особенно миланский бомонд), критики, политики и разного калибра vip усаживаются в малоудобные кресла исторического здания Пьермарини, дабы внимать романтической опере молодого Вагнера под руководством Даниэля Баренбойма и с участием Йонаса Кауфмана. Легко предположить, что многие только делают вид, что им нравится, а про себя вздыхают от скуки, смотрят на часы и дисплеи мобильных телефонов.

Это еще не конец трактата. Присуствующие на спектакле премьер-министр Марио Монти роняет загадочную фразу: «Король-Солнце немного удалился от меня». На кого он намекает? Многие называют имя Сильвио Берлускони, который именно в эти дни решил заново выставить свою кандидатуру на предстоящих выборах. Монти произносит слова о Короле-Солнце седьмого декабря, а восьмого подает в отставку. Девятого президент республики Джорджо Наполитано принимает отставку Монти.

Автор оставляет последнюю главу трактата для заключения статьи, и пока предлагает бросить взор на зрелище, которое предстало на сцене легендарного миланского театра, стены которого (банальное, но не поддающееся опровержению утверждение) помнят Артуро Тосканини, Герберта фон Караяна, Клаудио Аббадо, Риккардо Мути, а также всех обладателей настоящих, незабываемых голосов двадцатого и предшествовавших ему столетий. Впрочем, стоп. В сторону зрелище, лишь с большой натяжкой могущее быть названным таковым. Послушаем музыку и дадим ответ – звучала ли в тот вечер в театре «Ла Скала» (автор присутствовала на третьем представлении) настоящая, БОЛЬШАЯ МУЗЫКА? И тут ответ будет однозначным: да, звучала.

В первую очередь благодаря баварскому тенору Йонасу Кауфману, за которым «тенористки» гоняются по всей Европе. Кауфман, несомненно, il divo del momento, превосходный артист, наделенный красивой сценической внешностью, громадной личной харизмой, выдающийся актер, которому просто невозможно не верить, рафинированный музыкант, подвизающийся в различных областях оперного репертуара.

В отношении Кауфмана слово «певец» было бы недостаточным, внимательный слушатель просто обязан употреблять слово «музыкант». Баварский тенор – изумительный мастер вокальной декламации, тончайшей отделки каждой фразы, то, что называется «умный певец». Конечно, в каждой бочке меда найдется ложка дегтя, есть она и в том божественном продукте, каковым является Йонас Кауфман. Голос Кауфмана небольшой, деликатный, природа не наделила его тем, за что люди так любят тенора: серебристостью тембра, завораживающей звонкостью. Природа этого голоса лирическая, тенор же постоянно посягает на область драматического репертуара. И подвергнутая насилию природа «сопротивляется» и «мстит» изумительному артисту: звучание нередко тусклое, проскальзывает странный фальцет, а, главное, верхние ноты – продукт искусства, ума и «хитрости», а не дар природы, развитый в процессе обучения.

Премьера ознаменовалась «катапультированием» в спектакль сопрано Аннетт Даш, так как обе заявленные на афише Эльзы, Аня Хартерос и Анн Петерсен, оказались больны (не потому ли, что вынуждены были плескаться в пруду, устроенным на сцене автором оформления Кристианом Шмидтом? — автора так и тянет на это ехидное замечание). По счастью, Хартерос выздоровела, и автору выпало счастье слушать и видеть эту крайне обаятельную певицу. Аня Хартерос составила достойную пару харизматичному Кауфману, между двумя артистами, кажется, существует какое-то особое, увлекательное и прекрасное сотворчество, которое подарило зрителю-слушателю незабываемые мгновения. В сооветствии с режиссерским замыслом, Хартерос играла Эльзу предельно хрупкую, крайне беззащитную, и в той же степени жертву невроза, как и ее избранник. Голос певицы не отличается силой и плотностью, и звучание, особенно в среднем регистре, было хрупким, порой на грани исчезновения. Зато, идя наверх, он обретал теплоту и объем, и хотя верхние ноты не поражали красотой, эмоциональное воздействие голоса Хартерос было неоспоримо.

Очень хороша оказалась Эвелин Херлитциус в роли Ортруды, маленькая женщина, наделенная немалой демонической силой. К ее вокалу можно было немножко придраться: звукоизвлечение никак нельзя было назвать мягким, а верхние ноты «стреляли». А вот ее Фридрих – Томас Томассон подвел изрядно. Певец казался полностью не в своей тарелке, как вокально, так и актерски, преподнес публике неприятные сюрпризы в виде пения открытым звуком, неточной интонации, порой ужасных верхних нот. Незначительный тембр, много крика. Рене Папе в роли короля Генриха продемонстрировал все свои прекрасные качества, певца подвели лишь верхние ноты.

За пультом Даниэль Баренбойм, которому не впервой дирижировать вагнеровскими операми. «Лоэнгрин» в интерпретации аргентинского маэстро-Протея явил сочетание огромной драматической напряженности с утонченностью оттенков. Чуть умеренные темпы не вредили страстности. Удивительной прозрачности, если не бестелесности добился оркестр в исполнении Вступления, в то время как в Прелюдии к третьему действию подарил яркое наслаждение «медовым» звучанием. Особенной деликатностью были отмечена игра оркестра «Ла Скала» в сольных кусках партии главного героя. Превосходно показалсь групппа медных инструментов. Если перевести впечатления, полученные от игры музыкантов «Ла Скала» под управлением Даниэля Баренбойма, на язык ассоциаций, автор выбрала бы мед и золото, холодящий кожу туман и бледную голубизну небес. Словом, было что послушать.

Сценограф Кристиан Шмидт предложил единую на все три акта «установку» – обширный двор внутри весьма мрачного трехэтажного сооружения с дверьми, расположенными на одинаковом расстоянии друг от друга и балконом по всему периметру (на счет здания могут возникнуть разные ассоциации: многоквартирный дом? казарма? фабрика? хорошо содержащаяся тюрьма?). Немногочисленны детали, размещенные на сцене: дерево с прислоненной к нему лестницей, стол с тремя стульями, пианино с банкеткой, спускающая сверху массивная люстра, не дающая яркого света. Во втором акте появился красный ковер, который расстилали артисты хора, в третьем – то ли ручей, то ли пруд с мостиком, окруженные густым камышом. Артистам пришлось изрядно вымокнуть в заключительном акте (по-человечески их немного жалко...). В подобном обрамлении можно было представить массу разных опер. Что касается атмосферы, то она томила печальной монотонностью, в полном соответствии с режиссурой Клауса Гута.

Шмидт и Гут предпочли миру средневековой легенды эпоху рождения «Лоэнгрина» (1848), середину девятнадцатого века. Вместо легенды нам показали буржуазную драму, вместо легендарного рыцаря, появляющегося в ладье, влекомой дивной белоснежной птицей, — анти-героя, крайне неуверенного в себе, несчастного, замученного парня, нуждающегося в срочной помощи психиатра. Прощание с лебедем босой тенор пел, лежа на полу, спиной к публике, собравшись в вызывающий тревожную жалость комочек, напоминающий эмбрион. На протяжении двух актов мы наблюдали страдания молодого привлекательного мужчины, на которого люди возлагали какие-то громадные надежды, а он, не в состоянии оправдать их, постоянно пребывал в состоянии депрессии. (Придется еще раз воздать хвалу актерскому дару Йонаса Кауфмана, который был поразительно убедителен в предложенной ему интерпретации персонажа и вызвал самый искренний душевный отклик у публики). Этот Лоэнгрин не знал, кто он есть, явно находился не в ладах с миром и испытывал непреодолимые трудности в общении с другими людьми. Он постоянно пребывал в лежачем состоянии на полу или прятался в тени громоздкого буржуазного пианино. Шизофрения или аутизм?

Читатель уже догадался, что в случае с миланским «Лоэнгрином» речь идет о regietheater или, как принято насмешливо говорить по-русски, «режопере». Клаус Гут утверждает, что «опера Вагнера содержит очень сильные психоаналитические элементы». Обычное в случае с «режоперой» дело: милая сердцу постановщика идея «прикладывается» к произведению, к которому она не имеет ни малейшего отношения. Гут заявил, что его интерпетация «Лоэнгрина» вдохновила история Каспара Хаузера, разновидности Маугли, найденного в лесу в состоянии, близком к животному. Ясно, что у Хаузера были непреоодимые проблемы, связанные с идентичностью. Отсюда дрожащий и депрессивный Лоэнгрин, который не хочет назвать свое имя, потому что и сам его не знает. А, может, Лоэнгрин и вовсе не существует, а является лишь порождением фантазии Эльзы, в свою очередь полусумасшедшей жертвы перенесенных в детстве травм. Результат блужданий в этих умственных лабиринтах? Скучновато. Еще эпитеты? Мрачно и монотонно. Любопытно взглянуть на финал, в котором мрут все, все, все: сначала Лоэнгрин «кончает» Тельрамунда, затем безутешная Эльза тонет в пруду, Ортруда перерезает себе вены над телом убитого мужа. Лоэнгрин также не направляется в замок Монсальват, а умирает, бедный, зато воскресает Готфрид. Эпитет всему этому нагромождению трупов? Сказать «неприятно» - значит не сказать ничего.

В итальянских газетах проскользнула оценка этой постановки, как «современной». Только в славящейся своими природными красотами, огромным количеством исторических памятников и бесподобными продуктами эногастрономии южной стране, никогда нe подвергавшейся модернизации, миланский «Лоэнгрин» может быть сочтен «современным». Вот короткий список «режиссерских находок» Гута: мальчик и девочка (Эльза и Готфрид в детском возрасте), пересекающие сцену, блуждающий мим с лебединым крылом (видимо, лебедь), плескание в воде главных героев на протяжении всего последнего действия,- все виденное бессчетное количество раз не только на родине regietheater, но и в зацелованной солнцем Италии (по поводу использования емкости для воды на память сразу приходят «Аида» Пьер Луиджи Пицци в Арена ди Верона еще в 1999 году, его же «Ломбардцы в первом крестовом походе» в Сферистерио в Мачерате пару лет назад; обрек артистов на подобное испытание и Дамиано Микьелетто в памятной «Сороке-воровке» на Россиниевском оперном фестивале в 2008 году).

И вот мы подошли к заключительной главе трактата. По окончании первого представления «Лоэнгрина» оркестр «Ла Скала» под управлением Даниэла Баренбойма сыграл национальный гимн. По этому поводу тоже принялись спорить и иронизировать: гимн положено исполнять только в присутствии президента республики. Джорджо Наполитано на премьере «Лоэнгрина» отсутствовал, политическая и экономическая ситуация в стране слишком критическая. Во время испоолнения Йонас Кауфман открывал рот, подпевая или делая вид, что подпевает (баварский тенор совершенно не обязан знать наизусть слова итальянского гимна), Аннетт Даш дипломатично улыбалась. Сколько раз автору приходилось писать: в Bel Paese (Прекрасной Стране, так часто называют свою родину итальянцы) не дают заскучать. Так произошло и на этот раз.

Почему я назвала статью «Разочарование как следствие иллюзий»? Да потому, что открытие оперного сезона в театре «Ла Скала» было, есть и будет делом большой важности, которому по традиции газеты и прочие средства массовой информации уделяют большое внимание. Потому что меломаны не перестают ждать чуда. Потому что все мы нуждаемся в идеале и не можем жить без двух вещей: любить и быть любимыми. Опера связана с ними непосредственным образом. От инаугурационного спектакля в миланском храме оперы поневоле ждут чего-то исключительного и потому незабываемого. А всякая иллюзия неизбежно влечет за собой разочарование.

Какие воспоминания останутся от вечера 7 декабря 2012 года, когда Милан засыпало снегом, а Аннетт Даш пришлось срочно вводиться в инаугурационного «Лоэнгрина», не зная мизансцен, так как ни Хартерос, ни Петерсен петь не могли? Вспомнят неожиданный снегопад, придавший ломбардской столице призрачные, тревожные черты. Может быть, вспомнят о полемике, оперой кого из великих, Верди или Вагнера, открывать сезон 2012-2013. Несомненно, вспомнят красавца и великолепного артиста Йонаса Кауфмана. И уж точно забудут скучный двор и жалкий пруд Шмидта и тягучую и темную постановку Гута. Этого добра полно везде, стоит только пересечь Альпы.

Фото — Monika Rittershaus

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru