Впервые Хиблу Герзмава мне довелось услышать в 1996 году. Дело было в Абхазской филармонии, и Герзмава принимала участие в патриотическом концерте. Совсем недавно отгремела война. Сухум еще лежал в руинах, многие жители по военной привычке никуда не выходили из дома без оружия, каждая вторая горная речка считалась заминированной. Людей в зале объединяли сильные чувства – травматические переживания переплетались с острой и заразительной национальной гордостью. В сухумских руинах по-прежнему цвела яркая, упорная, колоритная жизнь. В этом маленьком обществе все друг другу доводятся так или иначе родственниками, и дух семейного единения (без малейшей помпезности) с особенной ясностью ощущался в тот вечер. Уже после концерта во дворе филармонии среди не спешивших расходиться зрителей как-то невзначай обнаружилась и скромная компания государственных мужей вместе с тогдашним президентом В. Ардзинбой.

На Хиблу мои абхазские друзья смотрели сияющими глазами, объясняли, что ее имя в переводе с абхазского значит «златоглазая», и, конечно, прочили ей большое будущее. За давностью времен совершенно не помню, что она тогда пела – кажется, не только народные песни. Помню только, что приятно поразил уровень исполнения.

Как-то незаметно пролетело почти два десятилетия, пророчества восторженных абхазов сбылись. Хибла Герзмава поет на лучших сценах мира, числится в «королевах оперы» и именно в этом качестве дает концерт в рамках одноименного фестиваля на сцене театра Станиславского. И размах, и помпезность, и даже августейший патронаж – все гламурные составляющие тоже налицо. Впрочем, сама Герзмава никаких признаков звездной болезни, по счастью, не обнаруживает. Певица обещала показать новую программу, и свое обещание исполняет впечатляюще, с присущей ей добросовестностью, серьезно и без рисовки.

Непростая программа составлена со вкусом и интригой. Мотет из моцартовской мессы перекликается с «Ave Maria» Дездемоны, шиллеровские «Разбойники» Верди вторят его же байроновскому «Корсару», моцартовский драматизм соседствует с драматизмом романтическим, и всё вместе летит к развязке, от которой дух захватывает уже при беглом взгляде на буклет, – в финале обещано не что-нибудь, а «Casta Diva». Тут уж поневоле весь концерт просидишь как на иголках, пытаясь предугадать, как справится с этой «алмазной горой» певица, для которой «Норма» – заведомо в иной плоскости.

Но, как поется у того же Моцарта, «nelle mani son’io d’un cavaliere» – Хибла Герзмава в тот вечер действительно в надежных руках истинного кабальеро, дирижера Марко Армильято. Специалист по итальянской опере (известный нам, например, по метовской «Анне Болейн»), Армильято, в отличие от коварного Дон Жуана, доверия не обманывает. Чутко подстраивая громкость и нюансы оркестра под голос солистки, он рыцарственно сопровождает ее в путешествии по горам и холмам драматико-колоратурного репертуара. Они трогательно общаются на сцене: он поминутно целует ей ручки, а она, приглашая его из-за кулис на очередной поклон, по-детски пританцовывает и подпрыгивает на месте. Темпы маэстро сразу же берет ускоренные, так что поначалу кажется, уж не перепутал ли он одного Фигаро с другим (благо они оба здесь): что хорошо для россиниевской увертюры, не слишком удачно для моцартовской. Да и «Норма» слегка подрастеряла привычную торжественность. Зато увертюра к «Силе судьбы» вышла чудо как хороша – стереоскопически объемная, наполненная дивными оттенками. А еще оказалось, что сбить его с толку преждевременными аплодисментами невозможно, и два последних истаивающих такта все равно будут доиграны с элегантной невозмутимостью…

Задача певицы, похоже, состояла вот в чем: она неутомимо исследует возможности собственного голоса, стремясь раздвинуть нижние его пределы, насытить драматической краской. Заявка на это сделана в первой же арии концерта – из сравнительно недавно освоенной партии Вителлии, которую Герзмава спела в Опера Гарнье и теперь привезла нам поглядеть хоть одним глазком. Вителлия, героическая натура, одержимая жаждой мести, но склоняющаяся перед любовью, – первый шаг на пути к образу Нормы, который певице предстоит создать в финале. Собственно, два этих активных образа (в начале и в конце) задают структурную рамку вечера. Внутри нее – героини нежные и лиричные: Медора из «Корсара», Амалия из «Разбойников», Дездемона, Лю. Все, как одна, кротко приносят себя в жертву любви. Исключение – шаловливая Норина, вообще чуждая какого бы то ни было драматизма. Ее Герзмава поет и играет с видимым удовольствием и раскрепощенностью: судя по всему, это и есть ее подлинная стихия.

Вердиевский вокал, даже и самый лирический, все же требует такого «мяса», которого у Герзмава нет просто по характеру ее дарования – иногда создавалось впечатление, что низы она выпевает не своим голосом, и тогда добежать до верха в головокружительных пассажах ей порой бывало затруднительно. Сохранять равновесие певице неизменно помогает именно лиризм – особенно отчетливо это проявилось в сцене с балладой об иве и молитвой Дездемоны (это, правда, из хорошо проработанного «старенького»). А драматизм ей лучше удается рафинированно-моцартовский, нежели избыточно-романтический.

Молитвенная тональность, подготовленная моцартовским мотетом и сценой из «Отелло», оказалась, в конце концов, очень удачной основой для интерпретации «Casta Diva», исполненной, как и положено, вместе с хором. Хибла Герзмава изображает вовсе не мощную жрицу – яростную, мстительную, оскорбленную и страдающую. Свою Норму она застигает в момент возвышенной, очищенной от земных страстей молитвы. «Бонусом» стала стретта «Ah! Bello, a me ritorna», продолжившая логику нежной мольбы, теперь уже обращенной к возлюбленному. В опере в зазоре между каватиной и стреттой прорывается свирепая ипостась Нормы-воительницы, требующей крови римлян, – ничего этого нет и быть не может в версии Герзмава. Она делает упор на то, что для нее ближе всего: соловьиной трепетности колоратуры, которых здесь предостаточно. Соловьиные трели чаруют, убеждают и, пожалуй, вполне успешно вытесняют изначально несомненно героическую природу беллиниевского образа…

На бис прозвучали излюбленные «хиты» – «Morgen» Рихарда Штрауса (по счастью, без цыганских глиссандо, которыми иногда любят злоупотреблять в этой вещи), «Букет цветов из Ниццы» – как ответный жест благодарной публике, уже успевшей уставить сцену корзинками с цветами. Певица устала, а публика не хотела расходиться. Тогда Хибла вздохнула и сказала: «ой…». И спела акапельно вместе с мужским хором абхазскую песню «Warada».

Как странно иногда рифмуется время: и снова явился тот далекий августовский вечер в Сухуме…

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru