Молодой солист Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко Дмитрий Зуев известен среди завсегдатаев театра. Его имя стремительно набирает популярность благодаря недавней премьере «Войны и мира» С. Прокофьева, выдвинутой на «Золотую маску». Юный, по-балетному стройный князь Андрей, как и Евгений Онегин, радуют не только ровным лирическим баритоном, музыкальностью, но и актёрским попаданием в образ, редким соответствием облику и характеру персонажа. О своём понимании профессии, о сыгранном — спетом и только задуманном Дмитрий охотно поделился в непринуждённой обстановке за чашкой чая.

Давайте начнём традиционно, с самого начала, Вашего детства.

Родился я ещё в Советском Союзе. Мой голос заметили аж в детском саду, пришли педагоги из Московской хоровой капеллы мальчиков, прослушали и отобрали. Тогда это учебное заведение возглавляла Нинель Давыдовна Камбург и уровень преподавания был очень высок. Попадали действительно одарённые ребята, которым не надо было специально вытягивать голоса или развивать слух, учить правильно интонировать, а только доводить до совершенства данное природой. Кроме обязательного фортепиано параллельно с хоровыми занятиями я осваивал и флейту, что очень помогло развитию певческого дыхания, сыграв положительную роль в будущем. Кстати, так вышло, что из хоровой капеллы, основанной в 1957-м году, выпустившей сотни музыкантов и педагогов, оперным певцом за полвека стал только я один.

Но ведь пока не пройдёт возрастная мутация не ясно, станет ли мальчик певцом или нет?

Да я вообще увлекался совсем иными вещами! Сцена, театральное поприще влекло, но в каком качестве там окажусь, было непонятно.

Кстати, исторически именно ребята из Хоровой капеллы участвовали в спектаклях Музыкального театра, даже в легендарной «Кармен» 1969 года в постановке Фельзенштайна.

Да, а я, можно сказать, продолжил традицию детского участия на этой же сцене в тоже уже исторической постановке «Бориса Годунова» Е. Колобова.

Поделитесь Вашим первым впечатлением от живого оперного спектакля.

Это случилось уже не в детстве моём, повторяю, тогда был далёк от оперы, как таковой. Став студентом консерватории, в 2001-м году я попал на рядовой прогон «Бала-маскарада» в Большой театр к юбилею Юрия Мазурока. И вот тот серебряный абсолютно правильный звук 70-летнего ветерана, его потрясающая молодая энергия меня поразили. Очень люблю и уважаю Юрия Антоновича, не понимаю тех, кто считает его голос слишком светлым, почти теноровым.

В консерваторию поступали уже как баритон?

Да, голос определился как-то сразу верно. Но перед вступительными экзаменами переболел, чувствовал себя не в лучшей форме и подстраховался, пришёл в Мерзляковку. Приняли, но Пётр Ильич Скусниченко очень удивился, что не в консерваторию сразу. Так что год проучился в училище при консерватории. Борис Николаевич Кудрявцев – мой единственный вузовский педагог, которому я очень благодарен за всё. Он не ломал меня, не настаивал жёстко на своём, просто направлял на верную стезю. Говорил, что петь надо, как разговариваешь, не перегружать звук. Но это я сейчас уже понимаю, что верно, а что нет. А тогда был в беспрерывном поиске. И Борис Николаевич терпеливо ждал, когда я пойму, пытался объяснять по-другому. На моё «неудобно» предлагал: «давай найдём, как удобно». В принципе, ведь и у больших, даже великих певцов коллеги могут найти несовершенства, ошибки. Главное, как в общем воспринимается тот или иной исполнитель и манера пения.

Сейчас Вы продолжаете с кем-то заниматься, консультироваться?

С педагогом мы очень дружим, и я всегда с удовольствием принимаю участие в концертах класса, но мой главный консультант – замечательная, опытнейшая концертмейстер Наталья Владимировна Богелава. Я её очень люблю!!! Это для меня идеальный музыкант-партнёр на сцене, страдаю, что часто концертировать вместе не получается, она так востребована певцами. Но хотя бы раз в сезон сольный камерный вечер в Рахманиновском или Малом зале Московской консерватории мы делаем, непременно из тех произведений, что любим.

Что же Вы с Натальей Владимировной любите и выбираете?

Мы любим Чайковского, Рахманинова, Моцарта, Малера, Равеля. И, конечно, стараемся выстраивать программу из романсов: оперные арии под рояль не так интересны. Хотя однажды делали: первое отделение романсы Чайковского, а второе – оперные арии Моцарта.

Пока у Вас в репертуаре довольно чётко соблюдаются партии лирического баритона, молодых героев – Марсель в «Богеме», Онегин, Болконский, Фигаро в «Севильском цирюльнике». Давайте начнём с нашумевшей премьеры «Войны и мира» в МАМТе и всеми отмечаемого породистого князя Андрея. Насколько удобен Вам Прокофьев, слывущий не вокальным, жёстким композитором?

Я подошёл к партии Болконского в хорошей форме, специально не темнил голос, окрашивал его тембрально сверху вниз. Бывают ведь партии более низкие в средней своей тесситуре, тогда уже при разучивании решаешь: о, вот здесь надо грудного регистра добавить, позвучнее. А музыка Прокофьева в полном соответствии с романом Толстого рисует Андрея со сложным характером прозрачными красками, как чистого интеллектуального человека. От этой чистоты звука я и шёл, и мне было легко, на постановке я пел целыми днями партию Болконского чуть не месяц, премьеру готовил один, и потом проанализировал – показалось, что нашел то, что хотел и голос был в порядке.

А не пробовали с часами замерять, сколько там пения по времени у Князя Андрея во всей опере?

Нет, такого не делал, но правда – особая трудность этой партии для меня именно в её некой рваности: вот появляется Андрей в Отрадном, на балу влюбляется в Наташу, а потом не поёт вплоть до 8-й картины, и едва не забывшим тебя зрителям начинаешь философствовать: «Денисов – первый жених её». И все знают, как густо населена «Война и мир» массой второстепенных персонажей, занята почти вся наша труппа. Гримёрки переполнены, разговоры там, как водится, далеки от Толстого и 1812 года. Ухожу от всех, уединяюсь на Малой сцене, чтобы сохранить состояние, не расплескать себя. А вот уже 12-я картина, сцена смерти – это вершина. Вообще считаю, что партия Болконского написана очень красивым музыкальным языком и для меня Прокофьев – это своего рода бельканто 20-го века именно в этой партии. Да, там много верхних нот и даже на сложнейшей букве «ы», но мне нравится. Прямо пел бы и пел! Единственно, потом трудно перестраиваться на другие партии, даже на Онегина, который в средней своей тесситуре написан ниже.

В отличие от Андрея Болконского, чья оперная история не так уж долга, чем, по Вашему, отличается Онегин Дмитрия Зуева от сотен великих предшественников за более 130 лет сценической жизни этого шедевра?

Я считаю, что к моему Онегину трудно подкопаться, он настоящий, современный и не хочу ни с кем себя сравнивать. Во-первых, начал петь его, будучи сверстником пушкинского героя. Это красивый прямой человек, который в финале умирает, потерпев крушение своей любви.

Как умирает?

Да, у меня так, я так чувствую и решаю для себя, что после «Позор, тоска…» больше нет жизни для Онегина. Когда он пропустил всё ценное, прошёл мимо, и вот «последняя соломинка» Татьяна тоже отказывает, причём он понимает, что она права, потому что замужем, и хоть и любит, но сильная женщина и не может иначе. Ну что ему остаётся после стольких ошибок – уехать в деревню, пить чай и философствовать на досуге?

В советской школе по поводу Онегина была версия, поскольку на дворе 1819 год, это там даже по погодным приметам пушкинисты ставят точно, то Евгений может стать лучшим из дворян, то есть декабристом.

Ну, вот этого я в нём не вижу, лучшим из дворян возможно, а выйти на Сенатскую площадь... Скорее, для себя провожу параллель между Онегиным и Болконским. Хоть хронологически действие «Войны и мира» раньше на десять лет, но Андрей 31-летний мужчина, мне было ровно столько же, когда начал готовить партию. Получилось, что князь Андрей, словно повзрослевший Онегин.

По внутреннему содержанию мне очень близки оба этих героя, возможно потому, что семья моя имеет дворянские корни, и понятия о чести, долге и благородстве для меня не литературные термины. И у Онегина, и у князя Андрея своя генетическая правда. Болконский мучается от того, что хочет не просто прожить жизнь, как положено, как многие люди его круга тогда делали, а хочет совершить нечто важное, познать самого себя. Это даже мешает ему радоваться жизни, семье, родившемуся ребёнку. Или Онегин, ведь он тоже предельно честен с Татьяной. И у меня так было, когда влюбилась 16-летняя девочка, и пришлось объяснять, что я не тот, кто ей нужен, что не могу ответить взаимностью. Подлец был бы я, если б пошёл у неё на поводу! Поэтому с моими дворянскими героями у меня нет противоречий, словно те книги написаны про меня, ну «как будто бы», я легко живу жизнью моих персонажей, попадание такое, что можно завидовать, это мои ощущения жизни. Потому, наверное, неслучайно, что довольно часто стали предлагать спеть Онегина и в других российских оперных театрах, соглашаюсь выборочно, не всегда есть на это время.

А теперь давайте коснёмся Вашей последней по времени премьеры, неожиданного экскурса в смежный жанр, оперетту. Я о графе Данило в «Весёлой вдове». Спектакль, в целом, сильно разочаровал – скучное зрелище с убогим текстом и несколькими приличными вокальными номерами. Но лично к Вам, Дмитрий, претензия, если так можно сказать, только одна – слишком юный, слишком мальчик этот граф Данило, а не прожжённый светский лев из «Максима».

Это тот случай, когда, если честно, впервые отказывался, но не от роли, а от работы с режиссером постановки, меня уговорили остаться близкие люди. Режиссёрской работы с нами, певцами, не было в принципе. Что и как надо, образ Данило – ничего толком объяснено не было, поэтому играю по сути самого себя в предполагаемых обстоятельствах. Я и вправду ощущаю себя совсем молодым парнем до сих пор, и к жизни предпочитаю относиться легко, насколько это возможно, ещё не заматерел.

В австро-немецкой традиции графа Данило чаще поют тенора. Тональность меняли для баритона?

Нет, всё исполняю в оригинале, с кучей высоких «соль». Причём, на немецком языке всё легче бы пелось. По мне, труднее родного русского, положенного на западные музыкальные произведения, для пения нет. Вообще, текст, слово в опере – мой конёк. Недоумеваю, когда не понимаю, о чём поют, редуцируют звуки, не вкладывают смысла во фразы.

К счастью, текст у Вас и вокальный, и прозаический понимала весь, в отличие от некоторых коллег. Ещё и двигаетесь – танцуете очень пластично. Занимались дополнительно речью и хореографией?

Нет, никаких специальных балетных классов для оперетты или уроков сценречи не брал. Наверное, заложено – дано от природы, ну плюс консерваторские основы этих предметов. Много работаю сам над собой, знаю, чего хочу и добиваюсь этого от себя. Потому мне так досадно бывает, если не дают развернуть свои возможности на сцене в полной мере. И, напротив, если встречаюсь с певцами, режиссёром или дирижёром выше меня на несколько голов, то очень счастлив, в надежде чему-то научиться. Главное, чтобы у постановщика была продумана вся идея спектакля и не важно, радикальная она или консервативная.

Вот с Александром Борисовичем Тителем у нас полное взаимопонимание, как мне кажется. Он не очень много говорит мне и лишь изредка подсказывает, направляет. Наше общение чаще на полутонах, он мне доверяет и не придирается к мелочам, но я всегда понимаю, чего он добивается и мне легко и интересно работать с ним. Он снимает лишнее и призывает к сиюминутности образа каждый раз.

Получается, что с основным Вашим режиссёром, Тителем, Вам повезло. Вот что если б и князя Андрея предложили в джинсах сыграть?

А что, я не против джинсов! Я против изменения внутреннего мира персонажей. А если человек на сцене одет не совсем в ту одежду, что предполагает эпоха, но он умён и интересен, то я согласен с таким переносом. Костюм, антураж – это внешняя маска героя, мне она не нужна, хотя в эполетах или камзоле, безусловно, легче воспринимается образ.

Ещё такой момент, особенно бьющий по нервам зрителей-новичков в оперном театре, что люди на сцене, мягко говоря, занимаются противоестественным – выражают свои эмоции через пение. Поэтому исторический костюм в такой ситуации ещё и способствует дополнительному отделению этого условного поющего мира от реальности. И даже если джинсы – пусть они будут какие-нибудь особые, фосфорной краской крашеные что ли, или расшитые, но только не из гардероба самого артиста, чтобы была эта грань театральности. А когда видишь зачастую, что костюмы оперных героев даже не изготовлены в мастерских, а куплены в магазине – скучно и грустно.

Согласен, в идеале оперный спектакль должен быть красивым и богатым, чтобы картинка смотрелась эстетично. Но ведь в той же нашей «Весёлой вдове» очень много напридумано оригинального в сценографии и радует глаз. Но не работает, потому что отсутствует первичное – внутреннее наполнение, ведь смысл оперы во взаимоотношениях между людьми, они, как раз, не так сильно меняются со временем, как моды или интерьер.

Мне довелось поработать с замечательным английским режиссёром Кристофером Олденом над ролью Деметрия в современной, весьма острой постановке оперы Бриттена «Сон в летнюю ночь». Это сделано грамотно, талантливо, цельно. Да – о другом, нежели в тексте Шекспира, но когда я там существую, мне всё понятно и нет вопросов. Поэтому однозначно сказать, что против экспериментов в опере – не могу. Сказать, что люди соскучились по красоте на сцене – да, хочется ясного, понятного каждому смысла, а не разгадывания режиссёрских шарад. И ведь так получается на практике, что именно наиболее радикальные постановки живут совсем коротко, через 3-5 лет они уже теряют новизну, эпатажность, становятся неинтересны. А вот «неоклассика», условно говоря, в которой преимущественно работает тот же Титель, делающая акцент на раскрытии характеров, а не на внешнем декоре, гораздо выносливей, нашему «Онегину» уже шесть лет, а пока всё аншлаги собираем.

И для меня главнейшее то, что написано в нотах, номер один в опере всё же композитор. Плюс, если ещё в основе либретто великий автор, вроде Пушкина или Толстого. Они для меня неоспоримые авторитеты и основная задача – выполнить максимально точно то, что они написали. Если бы мне суждено было встретить двух гениев, поцелованных Богом, что писали бы специально для меня песни – то я бы исполнял только их. Но таковых не находится, поэтому я пришёл в оперу. И здесь я постоянно сталкиваюсь с музыкальным материалом, который заставляет меня развиваться душой, становиться лучше, глубже, как мне кажется. Для меня опера – не лицедейство, а сама жизнь, там всё, как у людей!

Подхватываю последнюю фразу про жизнь: в таком случае труднее или легче петь с женой, Ириной Ващенко в качестве партнёрши?

Труднее или легче не знаю, но с экономической точки зрения – выгодно! А если серьезно, то Ирина замечательный партнер.

У родных партнёров случается порой другое, правда, уже после изрядного супружеского стажа. Настолько им удобно и хорошо вместе, что в любовных сценах не хватает остроты, огня, бытовая «притёртость» друг к другу заметна.

Нет, мы с Ириной настолько разные люди, что, надеюсь, никогда не притрёмся до такой степени. Ну, разве заметны были наши личные узы в «Весёлой вдове»?

Нисколько! Даже не подозревала, что Данило и Ганна и в жизни пара.

А как по Вашему, они только к финалу влюбляются друг в друга?

Да с самого начала любят, но скрывают от всех, даже от самих себя!

Ну, так и мы с Ириной скрывали от всех, даже от самих себя!!! Так что – опять получается, жизненный и сценический сюжеты совпали.

О каких партиях сейчас мечтаете, или что-то такое заветное уже есть в реальной перспективе? Подумалось про Вас в заглавной роли в «Гамлете» А. Тома, но, к сожалению, эта опера редко ставится.

Да, очень хотелось бы – музыка красивая, трудная, много монологов. Но, что называется, не кассовый спектакль. Хотелось бы спеть Графа Альмавива из «Свадьбы Фигаро» Моцарта.

Ещё к молодым баритоновым героям для Вас легко добавляется ди Поза в «Дон Карлосе» Верди.

Да, это моя мечта ещё с первого курса! “O Carlo, ascolta” – шикарная партия!

Но, не говоря про «благородных отцов» и отвергнутых графов-королей, что, безусловно, с возрастом придут, не хочется попробовать что-то комическое, характерное?

Если б дали средства – грим, парик, как во времена Шаляпина, помогли выстроить рисунок роли, то с радостью. Но выходить на сцену, как есть, со своим лицом и пытаться изобразить, допустим, почтенного Джанни Скикки – абсурд.

Вообще я рад, что меня пока берегут и не предлагают партий крепкого баритона. В консерватории я пел много драматического репертуара, и очень даже умею добавлять в тембр густоты, но понимаю, что это не полезно для голоса. Но, не хочу назвать прямо, чтобы не сглазить, в 2014-м году Александр Борисович обещал самую желанную баритоновую роль мировой классики, где есть всё – гениальная музыка, вечный сюжет, раздолье для актёрского самовыражения.

Вашу дальнейшую творческую жизнь Вы непременно связываете с Музыкальным театром?

Да! Меня здесь всё устраивает, прекрасное здание, труппа, сотворчество с А. Б. Тителем. Но мир оперы огромен и конечно хотелось бы охватить его в полном объеме, не думаю, что театр будет препятствовать моим зарубежным гастролям, а я в свою очередь с удовольствием буду возвращаться на родную сцену. Мне всегда важнее не место-город, где я буду петь, а с кем – кто партнёры и что мы хотим сказать людям. Хотя западная система стаджоне, когда солисты собираются на одну постановку, репетируют месяц, потом играют шесть-восемь представлений и разъезжаются кто куда, иногда чтобы не встречаться никогда больше, хороша по-своему. Главное, хотелось бы иметь много интересной работы в дальнейшем!

Беседовала Татьяна Елагина

Автор фото — Аркадий Дроздов

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru