Несколько строчек в программе Королевской оперы сообщают о том, что Виталий работал пожарником до того, как начал учиться в Бернской консерватории в Швейцарии. (Если б только пожарником!) И что сейчас он поет на сценах ведущих оперных театров мира, и это абсолютная правда!

Это интервью с Виталием Ковалевым – о весьма непростых перипетиях его жизненного и творческого пути. О том, как мимолетные встречи с незнакомыми ему людьми кардинально меняли его жизнь, о том, каким невероятно сложным путем, полным лишений и тяжкого труда, пробивался его талант на большую сцену.

Только что в Мюнхене прошла премьера «Симона Бокканегры», где Виталий исполняет роль Джакопо Фиеско. С разговора об этой опере и началась наша беседа.

Виталий, как прошла премьера?

Премьера прошла хорошо, может не все гладко, но прошла хорошо.

Это постановка Дмитрия Чернякова? Смогли ли вы оценить его работу?

Самое главное, что я могу сказать – мне очень нравится работать с ним. Он работает не «в общей картинке», то есть, как спектакль выглядит в целом, а как выглядит каждый персонаж отдельно – его поведение, его мотивы, как он стоит, как он сидит. Конечно, это отчасти утомляет, потому что остается мало свободы для своего собственного видения. Но он имеет свои идеи, которые логически можно понять, можно объяснить и затем связать все в единое целое.

Вот вы только что сказали, что трудно выражать свои эмоции, свои какие-то идеи, потому что есть определённое давление режиссера. А в принципе, певцам удается вложить что-то свое в исполнение? Или вы в полной власти режиссёра?

Всегда удается свести мои и его желания вместе, и найти общее понимание той или иной арии.

Расскажите мне о вашем видении этой роли.

Это о человеке, который, теряя дочь, теряет голову. Теряет доброту, человечность, а также доверие к людям, в котором взрастает месть за гибель дочери. В разных постановках это объясняется по-разному, но я для себя объясняю так – это отец, потерявший своего ребенка, в котором остается мало разумного, только – взрывы чувств, злость, и ничего больше…

Саморазрушение? И не только самого себя?

Фиеско на протяжении 25—30 лет вынашивает идею мести человеку, виновному в смерти дочери. В конце концов, он узнает правду, и эта правда шокирует его так глубоко, что человек просто начинает сходить с ума. Но даже после выяснения отношений, даже при том, что Симон Бокканегра оказался и не столь виноватым, в Фиеско мало что меняется, он остается, если не с чувством мести, то и не при полном раскаянии.

Из всех исполненных вами ролей, какая роль все-таки отражает в той или иной степени ваш внутренний мир.

Фиеско в «Симоне Бокканегра» и Вотан в «Валькирии».

Виталий, а теперь, давайте поговорим просто о вашей жизни. О вас совсем нет информации на русском – практически никакой. Кто вы? Откуда вы?

Я родом из Украины, из Черкасс. Я из украинской, глубоко верующей протестантской семьи.

Когда и в какой момент вы поняли, что у вас есть голос.

Когда мне было 8-9- лет, меня попросили спеть в филармонии с Черкасским детским хором, и я спел. Тогда голос был еще юношеский, сопрано. В то же время я учился в музыкальной школе по классу фортепьяно. Но это пение был так – мимолетный эпизод. Гораздо важнее было то, что, сколько помню мою маму, она все время пела – дома, в церковном хоре.

Вы как-то осознавали в то время, что у вас есть дар?

Нет. Когда я начал подрастать, у меня появились другие интересы, спорт. Мои учителя из музыкальной школы, я помню, настаивали, чтобы я пошел учиться в музыкальное училище, но родители не очень поддержали эту идею. Я тоже не был в большом восторге. Мой отец был постоянно под контролем КГБ за вероисповедание, и они понимали, что, скорее всего все мои шансы попасть в музыкальное училище сводились на нет. Я рано начал работать, с 13 лет. Работал на овощной базе, учился на бочкаря, потом поступил на автобазу станции скорой помощи, где я был помощником моториста.

Господи, да какие же это были годы? Но ведь не послереволюционная разруха начало двадцатого века? Начало восьмидесятых…Начало разрухи конца двадцатого века.

И в это период вы не играли на пианино, не пели?

И музыка, и пение - были забыты. Я работал на автобазе. Потом меня направили в военную школу учиться на водителя, по сути - я готовился к службе в армии. Но тут выяснилось, что я в моем возрасте все еще не комсомолец, и меня вызвали в военкомат, где сказали, что водительские права со своими убеждениями мне не видать, как своих ушей. Еще один парень из верующей семьи оказался в такой же ситуации. Но в итоге нашлись заступники за нас, получили мы свои права. В армию я попал намного позднее, служил в Заполярье, на Северном флоте, в звании старшины.

Вернувшись из армии, обнаружил уже полноценную разруху всего, финансовую в том числе - практически кругом. Мои родители посоветовали – может, что-то с музыкой попробуешь, или в Теологический институт поступишь. Так я оказался в теологическом институте.

Но когда вы сделали свой выбор, что же все-таки превалировало – религия или музыка?

Получается, что я совместил – и веру, и музыку. Я учился в Теологическом на дирижера церковного хора. Я учился и работал. У меня уже тогда была своя семья: надо было кормить и себя, и семью. Тогда-то я и стал пожарником, они работали 24 часа и двое суток дома, таким образом, в свои выходные я мог подработать еще на двух дополнительных работах. Потом была авария, сломал позвоночник, пролежал несколько месяцев в больнице, после я уже не смог подтвердить свои нормативы на пожарника, и мне работу эту пришлось оставить.

То есть, по сути, травма и невозможность заниматься тяжелым физическим трудом вернули вас снова в музыку?

После окончания института я вернулся в Черкассы, где стал руководить церковным хором. И вот однажды мне предложили исполнить духовную музыку для западных туристов. Тогда они, в 90- годах, потянулись в Украину. Они прилетали в Киев, теплоходом спускались до Одессы, а потом разлетались, кто куда. В Черкассах у них была остановка, их возили по городу, завозили и к нам в церковь, и 45 минут мы исполняли для них концертную программу. В один из концертов хорист, который пел сольную басовую партию, заболел, и мне пришлось спел вместо него две сольные строчки.

Одна туристка из Берна, из Швейцарии фрау Рената Грюниг, услышав меня, записала мое имя, и затем, вернувшись, обратилась к директору Бернского театра, чтобы он пригласил меня на прослушивание.

Она музыкант, она как-то связана с музыкальным миром?

Нет, она просто большой любитель оперы, обожает классическую музыку. Ее отец был скрипачом Берлинского симфонического оркестра, но с началом войны, они бежали из Германии, поселились в Цюрихе, где она потом и училась, и вышла замуж. Она жива до сих пор, ей 75 лет.

То есть, она смогла оценить ваше пение достаточно профессионально?

Возможно, она часто бывает в опере, слушает очень много записей. Ей было с чем сравнивать. И возможно именно поэтому каждую неделю в течение двух лет она ходила в театр и настаивала на моем прослушивании. Директор поначалу отмахивался, поскольку и певцов из Восточной Европы было более чем достаточно, но из-за её настойчивости приглашение мне все-таки было выслано.

Я представляю, какую гордость должна испытывать за вас фрау Грюниг. Но что же было дальше?

Приглашение, которое было выслано на 11 апреля, я получил только 24 мая. Я все-таки рискнул поехать в Киев в посольство, там был консул, который отнесся ко мне очень по-доброму. Он сказал мне, если вы сможете купить билет, я тут же выдам вам визу.

Билет туда и обратно стоил 384 доллара, а зарабатывал я тогда 15 долларов в месяц. Мне такие деньги «не светили» бы долгие годы, но я пошёл к своему знакомому, он начинал свой бизнес в популярных тогда бизнес-кооперативах, и сказал: «Займи мне эти деньги на билет. Но если ничего из этой затеи не получится, я буду долго их отдавать».

Сколько вам было лет тогда?

Двадцать пять.

У меня складывается ощущение, что судьба вела вас по жизни. Вносила свои коррективы в вашу жизнь. Эта фрау Грюниг – просто подарок фортуны. А вы – просто «баловень» судьбы, Виталий!

Знаете, однажды Наполеона спросили, верит ли он, что на свете есть везунчики. Он ответил: «Нет, но я верю в людей, которые использовали все свои возможности». У меня наполеоновских амбиций нет. И согласиться с тем, что я – везунчик, не могу: в моей жизни было столько тяжелых и печальных страниц. Но возможно я тот человек, который старается использовать все свои возможности. Хотя – сомнения всегда меня подстерегали. И в тот день, утром, когда я приехал в Киев, чтобы покупать билет и лететь, подумал – куда? Я помню, я остановился где-то и задумался - «машину в руках держу», куда еду, зачем, где она, эта Швейцария? - спрашивал я себя снова и снова? И вдруг оглянулся – за спиной Киевская консерватория. Я пошел туда, добился встречи с деканом вокального отделения, который со мной довольно высокомерно пообщался, однако прослушал и сказал – идите, подавайте документы на поступление. Я вышел и прямиком – в кассы за билетом, а потом в посольство Швейцарии.

Вашa знакомая, наверное, встретила вас?

Да, она встретила меня в Берне вместе с переводчиком. Что интересно, в театре меня все-таки прослушали, но сказали, что в хоре у них мест нет, и посоветовали пойти в консерваторию, где фрау Элизабет Глаузер сидела в кабинете одна и занималась отчетами. Когда мы сказали, зачем мы здесь, она сразу ответила, что класс ее переполнен. Мы были уже в дверях, когда она спросила:

«А что вы подготовили для прослушивания?» Я ответил, что арию Гремина из «Евгения Онегина», короля Филиппа из оперы Верди «Дон Карлос» и Зарастро из «Волшебной флейты» Моцарта. Нашли пианиста, я начала петь. После того, как спел две фразы из арии Гремина, она прервала меня, и отправила оформлять документы на поступление.

Что же вы почувствовали в этот момент?

Сложные чувства. Я бы не сказал, что я человек нерешительный, но тогда… Непросто вот так развернуть свою жизнь. Я же понимал, что надо огромную информацию пропустить через себя, готовясь к экзаменам, и это все – на немецком, которого я не знал, летать в Киев и обратно. Что на это все нужны деньги, которых у меня не было. Но спустя пять месяцев я все-таки вернулся в Берн, сдал экзамены, мне предложили делать концертный диплом при Бернской консерватории.

Итак, вы стали студентом Бернской консерватории, Вы учились петь.

Я получил концертный диплом, потом продолжил учебу на солиста, и потом аспирантура. Учиться – легко сказать. Надо же было жить как-то. Эта женщина, Рената, помогла найти мне маленькую комнатку-мансарду под самой крышей. Заплатила за первый месяц моего проживания, за второй. Но я ведь всю жизнь работал, не мог же я так – на шее сидеть. Пошел искать работу. Были это 1994-95 годы, война в Югославии, в Берне - полно беженцев. Там есть две длинные улицы, от вокзала, до знаменитых медведей, и другая – как раз от этих медведей - наверх, к железнодорожному вокзалу. Я открыл двери каждого ресторана, магазина. Готов был на любую работу. Ничего! И вот уже последние несколько метров – вокзал, вот он, виден, я открыл дверь магазина-мастерской, где изготавливают ортопедическую обувь на заказ.

Виталий, не скажите, что вы и обувь шить умеете?

Я действительно умел. Я учился на обувщика женской зимней обуви на заказ. Словом, на следующий день в 7.15 утра я вышел на работу. Обеденные перерывы на час пятнадцать – это были мои уроки в консерватории. Потом снова - мастерская, до шести-семи вечера. Почти два года я так учился и работал. Экзамены на солиста сдал экстерном, три за два года. Но работа в мастерской – далеко не чистая. Много пыли, клея. Мой педагог заметила, что все это стало оказывать свое влияние на голос. Потерять голос я не мог. Так я освоил новую профессию – таксиста. И параллельно я «прослушался» в оперную студию, где мне дали исполнять вторые роли.

Как же вы ухитрились выживать в таких условиях. И учиться, и петь?

Выживать было непросто. Особенно в те моменты, когда оставалось пять швейцарских франков, на которые я должен был прожить неделю. А учились со мной на одном курсе молодые люди, одетые от Армани.

Но я не думаю, что вы могли горевать об отсутствии дизайнерской одежды?

Нет, об этом я не думал. Но сомнения посещали меня часто, на самом деле. И часто я себя спрашивал, что же я здесь делаю?

А как произошел качественный скачок, когда вы вышли на мировые сцены?

Диплом с отличием, лучший диплом года, вместе с Джуни-призом, который я получил, принес мне первые восемь тысяч швейцарских франков, большая часть из которых ушла на оплату долгов. Но в начале 1999 года я увидел объявление на конкурс вокалистов «Опералия», который основал Пласидо Доминго. Туда надо было отсылать свои записи, СD. У меня была единственная кассета, на которой был записан мой экзамен в консерватории с Бернским симфоническим оркестром, чтобы я потом мог проанализировать свои ошибки. Эту кассету я и отослал. Я ни на что не надеялся. Это скорее была шутка. Но спустя несколько дней, вернувшись домой, я обнаружил факс, в котором сообщалось: «Вы приглашаетесь на конкурс молодых певцов в Пуэрто-Рико…»

В Пуэрто-Рико я стал одним из финалистов. После моего исполнения ко мне подошёл мужчина, поздравил меня, хотя я был страшно недоволен своим пением, представился менеджером Пласидо Доминго и сказал, что хотел бы со мной работать. Я посмотрел на него и подумал: «Он, что, издевается надо мной?». А он предложил встретиться на следующий день во время завтрака. Мы встретились, и всё оказалось правдой.

Так судьба свела вас с еще одной знаковой фигурой в вашей жизни. Пласидо Доминго и с его менеджерами.

Да! Когда я встретил Эдгара, ему было 81, но я бы ему тогда больше 65 не дал. Это великий менеджер! Когда он умер, и его компаньон Патрик Феррел позвонил мне с печальной новостью, как-то сама по себе вырвалась фраза: «Умер последний менеджер!» Эдгар Винсент умер в 2008 году в возрасте девяноста лет.

Он сделал карьеру Беверли Силс, Пласидо Доминго, Долоре Заджик, Михаилу Барышникову и многим другим людям искусства. За девять лет работы с ним я действительно понял, что такое настоящий менеджер. «Опералия» дает толчок, но без умной поддержки и умного менеджера молодым певцам легко «закопаться» в контрактах и в партиях, которые соблазнительно иметь в своем репертуаре, но когда они своевременны, когда соответствуют голосу певца, его возрасту, его профессионализму.

Когда вы почувствовали, что вы готовы исполнить ту или иную роль, что вы созрели для сложных партий?

Когда я начинал свою карьеру, были роли, которые я безумно хотел исполнить, и я спрашивал Эдгара: «Почему я не могу это петь?». Эдгар мне говорил: «Виталий, step by step! Шаг за шагом!». Я плохо понимал это тогда. Роли у меня были маленькие, мне хотелось большего. Были моменты, когда мне казалось, что они недооценивают меня, и я порывался искать других менеджеров, но они, к сожалению, больше беспокоятся о своем банковском счете, чем о то, что будет в будущем с певцом или певицей. Эдгар и Патрик не «нянькались» со мной, нет, но всерьез заботились о моей карьере – не на короткий момент, а на долгие годы вперед, они думали о том, как этот голос сохранить. И сейчас я склоняю голову перед Эдгаром и Патриком в знак благодарности за то, что они тогда меня останавливали.

Почему?

Голос был молодой. Опыта – никакого. Ума – не было, практики – тоже. Не было – нет, ни «корочки» об окончания консерватории, не было знания жизни, поведения на сцене во время спектакля, была необузданность чувств, которые, если это происходит, могут настолько захватить певца, что он уже перестает следить за своим голосом, «входит в раж». А когда это происходит, то в первую очередь страдает качество исполнения, голос.

Так что же получается, что тот певец - хорош, который полностью контролирует свой голос, поведение, манеры, игру? А не тот, кто отдается роли со всей страстью молодого любовника?

Наверное, есть такие певцы, как и те, кто выходят на сцену и поют себе в удовольствие. Если есть такие певцы – я рад, хотя мне кажется, что это больше хвастовство и чрезмерная самоуверенность. Я работал с мировыми оперными именами, если бы вы видели, как они нервничают перед выходом на сцену, как они переживают.

Я верю вам. Я видела, как отчаянно молился и крестился перед всяким выходом на сцену Доминго. Это было в «Набукко».

Если певец хладнокровен и холоден, я полагаю, и исполнение его «холодное». Зритель это четко улавливает.

В Лондоне, в «Ковент-Гардене» мне удалось увидеть вас в трех операх – «Ромео и Джульетта», «Аида», «Набукко». Как вас принимала лондонская публика?

Очень тепло!

Я пытаюсь описать ваш голос - густой, сочный, резонирующий, беспокоящий, тревожащий…

Голос голосу – разница. Когда мне предложили петь в «Кольце», я долго не мог собраться. Я понимал, что я – не вагнеровский певец. Я не относил и не отношу себя к большим голосам, к большим вагнеровским специалистам, не имел тогда достаточного опыта, но – для меня это была возможность – попробовать. И Пласидо пожелал, чтобы я пел с ним в «Валькирии». Когда же зрители были в восторге после спектаклей, я был счастлив тоже!

От спектакля к спектаклю вы что-то приобретаете? Совершенству нет предела?

Я все время работаю над голосом. Я стараюсь улучшить не величину голоса, а, если возможно так сказать, его «вместимость» в зал. Улучшить резонансы, которые несут голос. Когда я пел в «Ла Скала» в «Валькирии», я чувствовал себя там более уверенно, хотя публика, особенно немецкая, всегда может цепляться к акценту, если что-то где-то произносится не так. Я рад, что с самого начала я пел бельканто, и здесь сказать голос большой или маленький – тоже тяжело, потому что Вагнер писал тоже для бельканто. Но если голос будет громким, но грубым, этот голос, даже в «Валькирии» не тронет слушателя за душу.

Качество звука многих певцов – и вашего в том числе – оказывает на слушателя своего рода… мммм, скажем, эротическое воздействие? Ваш голос волнует.

Не мне судить об этом. Может быть!

Где вас можно увидеть и услышать?

В Мюнхене, я пою сейчас в «Симоне Бокканегре», концерт в Австрии, в Линце, в Реквиеме Верди, в июле-августе – Верона, Рамфис в «Аиде» и Захария в «Набукко». И там же в августе – гала-концерт «Вагнер»…А лучше – справьтесь с моей страничкой. Там все расписано.

Вы хотели бы петь в России, в Киеве?

Меня мало кто знает и в России, и на Украине. Несколько лет назад вообще никто не знал. Сейчас ситуация меняется. Да, я хотел бы петь и в России, и на Украине!

Я слушала вас в «Набукко» дважды. Мне показалось, что эта роль для вас – достаточно комфортная. Я права?

Не так комфортна, как кажется (смеётся). Но не вы первая мне это говорите. Однажды ко мне подошли и произнесли примерно то же самое, добавив, что многие басы боятся браться за Захарию. И это легко объяснить. На самом деле Захария – это очень тяжелая роль.

Уже первая ария («Gli arredi festivi…») как лакмусовая бумажка, проявит все недостатки, и, если певец неправильно начал петь, то, по сути, так может пройти и завершиться весь спектакль. А после такой ответственной арии выходишь на совершенно иную, тихую, напевную мелодию, чуть ли не молитва («Vieni o Levita»). Здесь важно иметь свежий голос, нужно спокойствие, чтобы все было без нервозности. Так не всегда получается, потому что мы все остаёмся людьми. Есть сомнения, есть волнение, и кто бы ни говорил: «Я вот вышла/вышел на сцену, и пою себе в свое удовольствие…»… Не верю! Это скорее бравада.

А в конце следует третья и тяжелейшая ария («O chi piange?»), она и заканчивает оперу. Поэтому сказать, что я себя ощущаю комфортно в этой опере, я не могу. Но стараюсь, по крайней мере.

Профессионализм, который приходит с годами?

Однозначно. Когда я вначале рассказывал, что мои менеджеры не дали мне петь Захарию в начале моей карьеры, это было оправданное решение. Без наработанного опыта, без техники, без тех «синяков», образно говоря, которые зарабатывается на сцене, в течение нескольких лет, спеть эту партию достойно невозможно. Но и даже сейчас, когда мы в «Ла Скала» спели «Набукко» - шесть спектаклей подряд, практически через день, потом, в Лондоне, девять представлений... Поверьте, это не просто это, даже физически – непросто.

Зритель оценил ваши усилия и ваш талант. Я помню эти щедрые аплодисменты. Что вы чувствуете в эти минуты? Где вы себя сейчас ощущаете? На вершине?

Я бы так не сказал. Но есть удовлетворение. Я рад, что публике понравилось.

Все-таки, согласитесь, сейчас настал достаточно комфортный период вашей жизни. Какое качество своего характера вы в себе бы выделили, как определяющее?

И это хороший вопрос. (После некоторой паузы). Упертость, наверное. Именно вот таким простым русским словом я бы обозначил свое главное качество характера. И это качество – пробиваться, чего-то добиваться, пробивать лбом стены, идти напролом, очень часто при этом испытывая физический и моральный абсолютный дискомфорт, - не раз меня спасало. Эта та черта характера, которая помогала и помогает мне сейчас.

И еще – вы знаете, иногда язык – враг мой. Я не люблю, когда мной пользуются. И если я чувствую, что дирижер, режиссер, директор театра хотят в какой-то степени манипулировать мной, меня, впрочем, как и всякого нормального человека, это раздражает. Но я не молчу! Я говорю им в лицо свою правду. Поэтому некоторые не очень любят со мной работать. Вы поймите правильно, я не скандалю, но по моему лицу видно мое отношение к ним.

Беседовала Людмила Яблокова

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru