Когда я еще только начинала свое (не скрою, восхищенное) знакомство с творчеством Чечилии Бартоли, мне как-то раз подумалось, что, наверное, так должна была петь Консуэло из одноименного романа Жорж Санд… Прошли годы, Бартоли выпустила диск «Мария», посвященный Марии Малибран – знаменитой сестре знаменитой Полины Виардо. Именно Полина и послужила прототипом жорж-сандовской героини.

Диск «Мария» Бартоли записывала вместе с цюрихским ансамблем «La Scintilla» (концертмейстер Ада Пеш), блистательно отметившимся в этом году на Зальцбургском фестивале в очередном бартолиевском проекте – обновленной опере «Норма». И вот сейчас оркестр вместе с певицей привезли в Москву программу «Героини Генделя», уже успевшую покорить европейские сценические площадки.

Выступления Чечилии Бартоли, как правило, проходят триумфально и без «забукивания» – ну разве что в каком-нибудь Милане побеснуются лоджони – но уж в Москве прием ей всегда оказывается самый радушный. Так было и на этот раз. Публика не унималась, шум стоял, как на рок-концерте. Дива еле успевала уносить цветы и подарки за сцену, чтобы вернувшись, вновь, чуть ли не подоткнув подол пышного концертного платья, собирать охапки у своих ног… В награду мы получили четыре прекраснейших биса, последний явно в виде бонуса за обожание, поскольку уже в третьем, арии Семелы «Oh, sleep», прозвучал деликатный намек на окончание концерта.

Обожание, шумный успех, эффектность выступления – все это приметы позднего барокко, века Генделя, века кастратов. Опера, рок-концерт и мюзикл в одном флаконе – вот как примерно можно было бы описать тогдашнюю атмосферу оперных домов. Композиторы не считали для себя зазорным ориентироваться на вкусы публики и требования ведущих певцов. Спецэффекты – и музыкальные, и сценические – в высшей степени приветствовались. Это отлично понимал Гендель, долго эксплуатировавший тему волшебного в таких своих операх, как «Альцина», «Ринальдо», «Амадис» (арии из них, разумеется, вошли в программу концерта Чечилии Бартоли). Как только коммерческий успех итальянских опер пошел на убыль, Гендель мгновенно переключился на жанр английских ораторий (в концерте – ария из оратории «Семела») и здесь снискал славу чуть ли не оглушительнее прежней.

В барочную эпоху окончательно произошло размежевание инструментальной и вокальной музыки, и это, в частности, дало возможность для выигрышных номеров с виртуозным соревнованием голоса и инструмента. Барокко – это культ избытка, контрастов, «нежнейших чувствований и жесточайших страстей» (по слову Антонио Экзимено, музыкального теоретика XVIII века). Все эти страсти и чувствования должны были быть представлены в подобающем наборе арий в опере seria – лирических, патетических, бравурных. Певец должен был продемонстрировать владение головокружительной техникой и широчайшим спектром «чувствований», легко и убедительно переходя от одного настроения к другому. Ну а публика жаждала острых, пленительных, волшебных ощущений и готова была очаровываться, изнемогать от восторга и обливаться слезами. Романтической оппозиции «славы» и «рубища певца» в те времена просто еще не существовало. Талант певцов – и прежде всего сводивших с ума своей, как бы мы сейчас сказали, гендерной двусмысленностью кастратов – был неотделим от его «имиджа» и «(само)пиара». То же самое можно сказать и о композиторах – о необычайно плодовитом Генделе, чей талант не вступал в противоречие с чуткостью к запросам публики. Да и в более поздние времена гениальный Моцарт, щеголь, гурман и игрок, наделавший немыслимых долгов, вел экстравагантный образ жизни, вполне соответствующий его невероятной популярности в Вене…

Концерты Чечилии Бартоли своей зрелищностью, фантастической техникой, палитрой «чувствований», а самое главное – личным магнетизмом исполнительницы – в полной мере воссоздают дух эпохи. Но на этом их задача не исчерпывается. Оказывается, можно перекинуть мостик между зрителем начала XVIII века и зрителем начала века XXI-го. Оказывается, и современная публика, отнюдь не сплошь состоящая из тонких ценителей старинной музыки, а местами так и вовсе «гламурная», по-прежнему очаровывается, изнемогает от «жесточайших страстей» и проливает слезы. И язык барокко, вычурный, избыточный, но и задевающий потаенные сердечные струны, внятен нам по-прежнему. И мил нашему сердцу не только уже основательно усвоенный Гендель, но и более ранний, сравнительно недавно извлеченный из небытия Томасом Хенгельброком и успешно «раскрученный» самой Бартоли Агостино Стеффани (его арии – с одного из последних дисков певицы – прозвучали в бисах).

Концертная программа на спецэффекты не поскупилась. Чего тут только не было – лист-гром, оглушительно вступавший в самые патетические моменты арии волшебницы Армиды из оперы «Ринальдо»; искусная имитация птичьего щебета, доносившегося, казалось, из-под самых сводов зала, в арии Дафны; почти джазовое состязание гобоя с трубой, гобоя с голосом и голоса с трубой. Тут Бартоли, бесконечно менявшая обличья на глазах у околдованной публики, разыгрывает, наконец, и комическую карту: уморительно напружинивается, как бы не веря самой себе, что сумеет перепеть акробатические пассажи трубы… И, разумеется, выдает сногсшибательные рулады под облегченный смех зала.

Не обошлось и без хитов. «Lascia la spina», мелодия-двойчатка арии «Lascia ch'io pianga» из «Ринальдо» (кастрат Фаринелли в одноименном фильме поет ее так, что Генделя уносят в обмороке), в чарте генделевских мелодий уступающая первенство разве что «Ombra mai fu», была вполне предсказуемым номером программы. Но неожиданным оказался замедленный темп, взятый оркестром. Медитативная мелодия таяла, превращаясь в эхо самой себя, как воплощение хрупкости и скоротечности жизни. И знакомый напев обретал философскую глубину, звучал словно бы из иных пределов.

Другая знаменитая ария («Ah! mio cor! schernito sei!») вложена в уста волшебницы Альцины, одного из персонажей в череде царственных генделевских героинь, обуреваемых «жесточайшими страстями» пополам с «нежнейшими чувствованиями», а попросту говоря – любовью, печалью, ревностью и жаждой мести. Тут таких было целых пять, из них три волшебницы и одна царица (Клеопатра из оперы «Юлий Цезарь в Египте»). Героини этого типа Чечилии Бартоли (великолепно умеющей, впрочем, быть и грациозно-шаловливой, и невинно-беззаботной, прямо-таки излучающей простодушную радость бытия) удаются, пожалуй, лучше всего. Не такой ли – царственной, могущественной, яростной и бесконечно страдающей – была и ее Норма? Всё это женщины, облеченные властью, наделенные в какой-то мере мужскими чертами, – и тут мы снова вступаем в область пресловутой гендерной амбивалентности. Как убедительна была Бартоли в облике героев, исполнявшихся кастратами, – и в альбоме «Sacrificium», и на московском концерте 2012 года! Мужской наряд, на сей раз священника, дипломата, шпиона, авантюриста, композитора (и, возможно, кастрата) Агостино Стеффани, примеряет она и в альбоме «Mission».

Удивительным образом именно ария из музыкального наследия Стеффани («Amami», ария Ниобы из оперы «Ниоба, царица фивская»), исполненная в качестве первого биса, стала настоящей кульминацией вечера. Ниоба, тоже героиня из разряда своенравных цариц, – вообще-то не самый симпатичный оперный персонаж. Но об этом совершенно забываешь. Под бесплотный аккомпанемент теорбы, виолы да гамба и клавесина струится песня пронзительной красоты, почти колыбельная, если только колыбельные бывают сродни мистическому переживанию. Время останавливается, а пространство за пределами светового круга на сцене исчезает. Это и есть подлинное, без всяких трюков, колдовство. Владеет им лишь тот, кто сам позволил собою овладеть духу музыки – дуэнде, как назвал бы его Лорка. И нет уже ни Ниобы, ни Бартоли. Ничего, кроме чистой музыки, голоса Консуэло, чье имя значит – «утешение».

На фото: Чечилия Бартоли

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru