«Подобные происшествия бывают на свете...»
«Нос» Шостаковича в Метрополитен-опере
5598
0
Это происшествие бесполезно для Ковалева,
но небесполезно для нас.
Дмитрий Шостакович (1930 год)
А вы знаете, что ДО?
А вы знаете, что НО?
А вы знаете, что СА?
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не достать,
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не доехать,
Не допрыгать,
Что до носа
Не достать!
Даниил Хармс (1930 год)
“Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие. Цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его - где изображен господин с запыленною щекою и надписью: “И кровь отворяют” - не выставлено ничего более), цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба.” – так начинается бессмертная повесть Николая Васильевича Гоголя “Нос”, послужившая основой либретто для первой оперы Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.
Временные рамки истории определены четко – нос пропал “марта 25 числа” и “очутился как ни в чем не бывало на своем месте, то есть именно между двух щек майора Ковалева... уже апреля седьмого числа”. “Необыкновенно странное происшествие” продолжалось ровно двенадцать дней и состояло в том, что однажды утром цирюльник обнаружил в хлебе нос, который сбежал от хозяина – коллежского асессора майора Ковалева. Проснувшись, Ковалев обнаружил вместо носа пустое место: “Черт знает что, какая дрянь!.. Хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего!..” А потом Ковалев увидел нос. “Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые панталоны; при боку шпага.” Наш герой чуть с ума не сошел. Нос – и вдруг в мундире! А потом – и того больше – нос заговорил, сказал, что он сам по себе, что между ними не может быть никаких тесных отношений... В отчаянии Ковалев обратился в полицию, нос еще несколько дней гулял по северной столице, а потом “его перехватили почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу”. В общем, нос вернулся на место...
Гоголь сочинил эту повесть в 1835 году, в двадцать четыре года; Шостакович написал оперу в 1927 году, в двадцать один год. Оба – писатель и композитор – были молоды, талантливы, оба хотели эпатировать и потрясти мир своим творчеством, и обоим это сделать удалось. “Нос” Гоголя – шедевр абсурдистской прозы, появившийся задолго до эпохи модернизма. Это блистательный образец сатирического изображения города и его обитателей.
“Нос” Шостаковича – шедевр оперного творчества юного композитора. Шостакович в этой музыке саркастичный, едкий, веселый... Он разный, но одинаково свободный. Еще нет страха перед цензурой, государством, тиранией, зато есть дерзкое желание посмеяться над всем и всеми. В музыке оперы можно найти многочисленные пародийные реминисценции из опер Чайковского, Мусоргского, Римского-Корсакова. Исследователи творчества Шостаковича отмечают, что во время работы над оперой композитор находился под впечатлением от спектакля Всеволода Мейерхольда “Ревизор” в ГОСТиМе (театре имени себя). То был легендарный спектакль, поставленный в абсурдистском ключе, – отсюда знаменитая фраза Станиславского: “Мейерхольд из Гоголя сделал Гофмана”. Конечно, Гофмана! Хлестаков в трактовке Мейерхольда не имел лица. Он лицедействовал, хулиганил, менял маски, за которыми не было ничего, кроме всепоглощающей пустоты. А в финале спектакля, в знаменитой немой сцене, все действующие лица не просто замерли, как того хотел автор, но превращались в кукол. Люди-маски, люди-куклы, пустота вместо живого персонажа – вот ключ к пониманию “Носа” Шостаковича. Композитор писал: “Симфонизировал гоголевский текст не в виде “абсолютной”, “чистой” симфонии, а исходя из театральной симфонии, каковую формально представляет собой “Ревизор” в постановке Вс. Мейерхольда”. При этом, как отмечал Соломон Волков, “лишившийся носа Ковалев превращается в трагического героя, поющего надрывную, хватающую за сердце арию... Носатый истэблишмент тут же его наказывает, превращая в изгоя и отщепенца”. Именно так задумал композитор и именно так ставит “Нос” режиссер из Южной Африки Уильям Кентридж (автор коллажей – Сабина Тениссен).
Оговорюсь сразу – речь в этой статье идет не о новой постановке оперы “Нос”, а о возобновлении спектакля 2010 года. Он создан силами трех коллективов: Метрополитен-оперы, Музыкального фестиваля в Экс-ан-Провансе и Национальной оперы Лиона.
Часто в последнее время мы жалуемся на произвол оперных режиссеров, сетуем, что в попытке самовыражения они забывают о музыке, солистах и тянут одеяло на себя. В этом спектакле все не так. Уильям Кентридж показывает блестящее знание материала. Он виртуозно играет и манипулирует с так называемым советским стилем. Подобный коллаж из советских плакатов и лозунгов легко представить себе в спектаклях того же Мейерхольда середины двадцатых годов, но увидеть такое в Метрополитен-опере образца 2013 года я все-таки не ожидал. В словах Станиславского “Мейерхольд из Гоголя сделал Гофмана” слышится противопоставление двух имен. А для меня эти имена стоят рядом. Мейерхольд и Таиров в театре, футуристы в поэзии, Кандинский и Малевич в живописи, Хармс и Замятин в литературе (Замятин, кстати, наряду с Александром Прейсом и Георгием Иониным - один из соавторов либретто), Шостакович в музыке – таков общий фон нового искусства новой, Советской России, в контекст которого вполне вписывается спектакль Кентриджа.
Огромный занавес Метрополитен-оперы расписан русскими фразами “Мошенник, пьяница, потаскушка, негодяй...”, заполнен выцветшими вырезками из советских газет и карандашными портретами чиновников с надписями: коллежский советник с буквой “g” вместо носа, надворный советник с тряпкой на месте носа, титулярный советник с большим пятном на месте головы... Советский плакат да “Окна РОСТА” – таковы первые ассоциации, возникающие в связи с этим занавесом. Помнится, Юрий Любимов в “Гамлете” на Таганке придумал живой занавес – занавес, участвующий в действии спектакля. На нью-йоркской сцене с первыми звуками задвижется и распадется на части не только занавес – разбегутся буквы из слов! Пока Иван Васильевич с Прасковьей Осиповной ругается, буквы готовят следующую сцену – они уже на набережной обступили квартального, а некоторые так и вовсе дальше побежали, в спальню Ковалева... Сцена разделена на несколько разноуровневых площадок. Одна картина внизу сменяет другую, на возвышении: набережная, Казанский собор, окраина Петербурга. Музыка безумствует: полька, галоп, диссонанс духовых, романс под балалайку; действие одновременно происходит на разных уровнях, сцена полна людей, вокальные фразы сменяются речитативами и просто разговором. Всего в опере задействовано шестьдесят девять человек. Одних дворников – восемь, приживалок – восемь, полицейских – десять... Герои кашляют, чихают, кричат... Бардак, да и только! В 1936 году партийные вожди дадут определение подобным произведениям - “сумбур вместо музыки”. Но Шостакович писал это в 1927 году. Пока еще можно хулиганить, озорничать, веселиться! Пока можно...
Если во времена Шостаковича говорили о кинематографическом характере действия, то сейчас это называется клиповым монтажом. Так авангард тридцатых годов XX века оказывается актуальным в веке двадцать первом! Но режиссер Уильям Кентридж идет еще дальше. Художник по образованию, он пускает в ход свой излюбленный прием – анимацию. И вот из маленького предмета на полсцены вырастает Нос. Он гуляет по Невскому проспекту, прогуливается по Таврическому саду, бежит с красным флагом. Его очертания воспаряют над сценой. А вот из Носа вырастает изображение Сталина, и как-то сразу не по себе становится. Он курит трубку, дым заполняет все пространство сцены и вспоминаешь уже не Мейерхольда с футуристами, а “кремлевского горца” Осипа Мандельштама: “Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища”. Да это же про нас про всех – какая там Россия 30-х годов XIX века, какой там Гоголь?! Нос-выскочка, нос-ничтожество, нос-крошка Цахес (опять привет Гофману!)…
Спектакль Кентриджа – яркий, живой, зрелищный, “вкусный”. С энтузиазмом гурмана режиссер обыгрывает каждую фразу, смакует каждую музыкальную тему.
Одновременно с премьерой “Носа” в 2010 году в Нью-Йоркском Музее современного искусства (МоМА) проходила выставка оригинальнейших живописных работ Уильяма Кентриджа. Директор художественной галереи при Метрополитен-опере Доди Казанджян задавал журналистам риторический вопрос: “Вы часто видели, чтобы художник одновременно открывал выставку в MоMA и ставил спектакль в Метрополитен-опера?” Такое случается впервые.
Вокальные способности певцов в операх, подобных “Носу”, оценить сложно. Ни выходными ариями, ни эффектными верхними “до” аплодисменты в середине действия не сорвешь! Можно говорить о другом – об уровне музыкального речитатива и качестве высокой тесситуры. Соответственно, “брать” зрителей можно актерской игрой и интонационной выразительностью. И здесь я бы хотел похвалить всех участников спектакля. Партию майора Ковалева и на премьере 2010 года, и в этом году исполнил бразильский баритон Пауло Сзот. Среди его русских опер – Онегин в Австралийской опере и Филипп Филиппович в опере А.Раскатова “Собачье сердце” в Ла Скала. Несколько лет назад Сзот был удостоен премии “Тони” за роль Эмиля де Бека в мюзикле “Юг Тихого океана”. Австралийский баритон Александр Льюис хорошо справился с партией Носа. Отмечу солиста Мариинского театра Андрея Попова в партии Квартального надзирателя (он исполнял эту партию – очень хочется написать “играл эту роль” - еще в постановке Юрия Александрова 2004 года в Мариинке). Мариинский театр достойно представляли Владимир Огновенко (Иван Яковлевич), Сергей Скороходов (Иван), Геннадий Беззубенков (Доктор). Хорошее впечатление оставил дебют в МЕТ молодой китайской певицы Йинг Фонг в крошечной партии дочери Пелагеи Подточиной. После окончания Шанхайской консерватории и Джульярдской школы она учится в Школе молодых артистов при Метрополитен-опере. Ее уже называют самой яркой звездой своего поколения. Йинг Фонг - запомним это имя!
Под управлением Валерия Гергиева оркестр Метрополитен-оперы звучал блестяще, умело подчеркивая эксцентричность происходящего. Не все же время оперных классиков играть! Иногда полезно окунуться в стихию буйного леса, какофонии звуков, диссонанса. Чувствовалось, что музыканты сами получают удовольствие от музицирования. Наряду с традиционными оркестровыми инструментами мы услышали такие “диковинки”, как домры. Ярче и громче всех (как и должно быть) звучали ударные, особенно ансамбль ударных инструментов между второй и третьей картинами. У главных персонажей оперы были свои инструменты: у Носа – альтовая флейта, у Ковалева – ксилофон, у Ивана – балалайка. Замечательно звучал галоп, неожиданно превращающийся почти что в русскую церковную музыку в сцене в Казанском соборе, и самый знаменитый музыкальный фрагмент оперы - октет дворников (пятая картина).
Как всегда, на высоте звучал хор Метрополитен-оперы (слова благодарности – хормейстеру Дональду Палумбо).
Постскриптум
Немного истории. Конечно, молодой Дмитрий Шостакович хотел, чтобы “Нос” ставил Всеволод Мейерхольд. Первоначально планировалось, что это случится в Большом театре. Но режиссер был занят, и премьера “Носа” состоялась в МАЛЕГОТе в 1930 году (дирижер – Самуил Самосуд, режиссер – Николай Смолич). “Нос” – орудие дальнобойное” – назвал свою рецензию Иван Соллертинский, а газета “Правда” написала о “Носе”, как о “ручной бомбе анархиста”. После шестнадцати представлений спектакль сняли с репертуара, и у композитора случился сердечный приступ.
Шостакович намеревался “после “Носа”... сочинить советскую оперу... на урбанистический сюжет”. Сейчас-то мы уже знаем, что речь идет об опере “Оранго”. Осуществить задуманное композитору не удалось, опера осталась неоконченной. Ее рукопись была найдена в 2004 году старшим научным сотрудником архива Шостаковича и музея имени Глинки Ольгой Дигонской. В результате кропотливейшей работы ей удалось реконструировать и документально подтвердить совершенно неизвестный эпизод из жизни великого композитора. Исследования Дигонской легли в основу ее статьи “Шостакович Д.Д. Неоконченная опера “Оранго”. Подробности – в моей беседе с Ольгой Дигонской.
В 1962 году партитура “Носа” была издана венским издательством “Universal Edition”. В СССР опера не исполнялась сорок четыре года. Ее вернули к жизни дирижер Геннадий Рождественский и режиссер Борис Покровский. Рождественский рассказывал, что нашел копию партитуры в Большом театре. Шостакович участвовал в репетициях оперы и присутствовал на премьере Московского камерного музыкального театра в 1974 году.
Из европейских постановок отмечу спектакль Эдуардо Де Филиппо 1967 года в Римской опере, постановку 1993 года в Баварской опере, спектакль Петера Муссбаха 2002 года в берлинской Штаатсопер. В 2004 “Нос” был поставлен в Мариинском театре (дирижер – Валерий Гергиев, режиссер – Юрий Александров, художник – Зиновий Марголин). А в январе 2013 года в Римской опере своего “Носа” представил всемирно известный немецкий режиссер Петер Штайн.
Возобновление оперы “Нос” в Метрополитен-опере состоялось в рамках программы “Русские сезоны”, инициатором которой выступил Валерий Гергиев. В этой же программе – новая постановка “Евгения Онегина” в МЕТ и гастроли оркестра Мариинского театра по городам Северной Америки. Впереди – еще несколько крупных международных проектов.
Автор фото — Кен Ховард
Рекомендуем
0
0
Всё об опере в России и за рубежом
