Британец Йестин Дэйвис – один из самых известных контратеноров наших дней, выступающий на лучших мировых площадках. В его обширном репертуаре – не только старинная музыка Монтеверди, Генделя, Перселла, Доуленда, но и сочинения композиторов XX и XXI века. Среди его звездных ролей – Креонт в ковент-гарденовской постановке оперы «Ниоба» (шедевра Агостино Стеффани, заново открытого Томасом Хенгельброком); Оттон из «Коронации Поппеи» Монтеверди (Глайднборнский фестиваль); трогательный, почти чарли-чаплиновский принц Арминдо в опере Генделя «Партенопа».

В 2011 году в Английской Национальной Опере он cпел партию Оберона из оперы Бриттена «Сон в летнюю ночь» в той самой нашумевшей постановке Кристофера Олдена, которую московским зрителям посчастливилось (правда, уже без Дейвиса) увидеть на сцене «Стасика». В этом декабре Дэйвис дебютировал в Москве в рамках «Сезонов Бенджамина Бриттена в России», проводимых по случаю столетнего юбилея со дня рождения композитора. Он пел два воскресения подряд в Московской консерватории. В первый вечер в его исполнении прозвучали арии Перселла и «Кантикли» Бриттена, а во второй он принял участие в российской премьере последней оперы Бриттена «Смерть в Венеции».

Мы поговорили с певцом сразу после премьеры буквально за пару часов до его вылета ночным рейсом обратно в Англию. Плотный рабочий график Йестина Дэйвиса не позволяет ему излишне расслабляться. Остается надеяться, что ему все-таки удалось хоть мельком взглянуть на Москву в перерывах между репетициями.

Йестин, это ваш первый приезд в Москву?

Не только в Москву – вообще в Россию. Мой отец* был очень рад, что я еду в Россию. Он приезжал сюда во времена холодной войны, играл здесь музыку Шостаковича, с которым очень активно сотрудничал. У него есть фотографии, где они сняты вместе с композитором. Он рассказывал, что было страшновато и что за ним, как за иностранцем, следило КГБ, – но в то же время очень интересно.

А каковы ваши собственные впечатления?

Первое впечатление от России – что это очень серьезное место. Говорят, здесь даже на метро так просто не проехаться, от всего веет какой-то смутной опасностью, и постоянно надо быть начеку, как будто это Нью-Йорк в гангстерские времена. И мне это, пожалуй, нравится! Нас замечательно принял Британский Совет, прекрасно принимала публика. И Геннадий Рождественский – совершенно очаровательный человек и притом невероятно скромный.

Вы учились в Кембриджском университете на археолога и антрополога. Как ваша академическая карьера сочетается с карьерой певца?

В Кембриджском университете лучший в мире хор. Я пел там мальчиком несколько лет. И потом я снова оказался, уже в качестве студента, в том же колледже Сент-Джонс с его потрясающим хором. Люди, которые там учатся, занимаются не только музыкой. Они получают общее образование, а участие в хоре дает им большую вокальную практику.

Это отличная возможность для самосовершенствования – мы пели каждый день в хоре, еще детьми, и к нам относились как к взрослым людям, а не как к детям. И поэтому ты сразу получаешь представление о профессионализме. Это профессиональная работа с самых первых дней обучения. Ты овладеваешь музыкальными навыками: умением читать с листа, слушать других, не сбиваться с мелодии.

Хор дает огромное преимущество – умение петь в группе. Ведь старинная музыка вся построена на слушании. Для меня это был мощный тренинг, которого нет у многих певцов, не привыкших к хору и занимавшихся с преподавателями отдельно. В группе ты лучше понимаешь внутренний ритм, пульс музыки. Именно так достигается эффект единения в хоральной музыке. Эта выучка у тебя уже в крови, когда ты выступаешь в качестве солиста.

А как археолог, вы занимаетесь «раскопками» в области старинной музыки?

Я очень люблю археологию, и я действительно время от времени занимаюсь исследованиями, изучаю старинные музыкальные манускрипты. Археология учит нас, что прошлое – это вовсе не чужая незнакомая страна. Вот, например, наскальная живопись – она выглядит вроде бы очень простой, даже примитивной, наивной. Но на самом деле она не слишком-то отличается от искусства XX века.

И я думаю, что к сочинениям Генделя, композитора XVIII века, нельзя относиться как к музею. Музыка – это прежде всего просто музыка. Люди XVIII века были живыми людьми, которые слушали эту музыку. Археология помогает нам понять, что музыку нельзя подвергать сухой классификации: мол, XVIII век – это относительно простая музыка, XIX век – несколько менее простая, а потом все усложняется и становится более интеллектуальным. К любой музыке нужно относится с подобающим ей уважением, как к современной нам.

Что вы думаете о вокальной природе контратенора? Ведь контратенор пережил своего рода возрождение именно в Англии в середине XX века и с тех пор претерпел значительные изменения, став более гибким, богатым, виртуозным…

В середине XX века началось возрождение аутентизма и старинной музыки, появился интерес к аутентичным инструментам, аутентичной манере исполнения. Возникла потребность услышать какой-то иной звук. Люди хотели, чтобы «Дидону и Энея» исполняли не вердиевские сопрано, а голоса, соответствующие эпохе.

Очень много для развития контратенора как такого аутентичного голоса сделали Бриттен и Майкл Типпет. Они сказали: вот голос, для которого писал Перселл. Бриттен стал писать оперы для этого голоса. Так появляются Оберон, Голос Аполлона из «Смерти в Венеции». И постепенно, особенно в последние 20 лет, контратенор стал завоевывать серьезное признание и был включен в систему Fach. А до того к контретенору относились без особого почтения: такие пионеры, как Джеймс Боуман, Майкл Чанс все еще должны были терпеть насмешливое отношение публики.

Сейчас почти каждый признанный контратенор считает своим долгом выпустить диск с репертуаром кастратов. Вы, например, выпустили диск с ариями, написанными для Гваданьи. Считаете ли вы, что контратенор – это самый близкий к кастратам тип голоса?

Не обязательно! Хотя, пожалуй, в случае с Гваданьи (и еще, может быть, Сенезино) это так. Гваданьи пел иногда партии, которые исполнялись также контратенорами. Ведь Гендель сочинял и для контратеноров тоже, об этом часто забывают. Например, он создал партию Давида в «Сауле» для контратенора. Вообще, контратенор часто появляется в его английских ораториях, в «Иеффае», «Семеле», «Деборе». Нельзя сказать, что он писал для кастратов какую-то совершенно особую музыку – она ничем не отличалась от остальной его музыки. И в наши дни партии кастратов не составляют труда для контратеноров.

А что насчет силы, объема звука у кастратов?

– Мы не знаем, как это на самом деле было. Честно говоря, я думаю, что звучали они не так уж хорошо. Просто они были в очень большой моде. Кастраты – это же, по сути, фрики: огромного роста для той эпохи, с переразвитой грудной клеткой.

Считается, что Фаринелли был очень хорош собой…

Не знаю, покажите фотографию! Знаете, это все равно, что сейчас говорить: Каллас была такая или вот такая. Если бы люди той эпохи прочитали рецензии, которые сейчас пишутся, то у них возникло бы ложное впечатление о современных певцах. Нелепо судить о певцах по отзывам о них, тем более о певцах XVIII века. Да к тому же рецензенты, как правило, сами петь не умеют!

Как вы считаете, контратенор – это искусственный голос или природная способность?

Нет, конечно, все натуральное! Все, что мы делаем, абсолютно естественно – дело только в регистре. Вот таким голосом я разговариваю, а таким (повышает голос) пою. Это способность переключаться в другой регистр. Просто кому-то это дается легче, кому-то труднее. Если бы я развивал свой грудной регистр, я бы пел басом. Правда, это был бы очень средненький бас...

Скажите, а ваша студенческая жизнь напоминала тот разгульный, богемный образ жизни, что описывает в своих романах Ивлин Во?

Ну, это точно не «Возвращение в Брайдсхед»! Это у них там в Оксфорде! Что хорошо в Кембридже – вы учитесь три года, потом экзамены, и экзамены – это самое важное, а в остальное время вы делаете что хотите. Кто-то работает все время, а кто-то развлекается. Это как в жизни. Я все свободное время проводил на реке Кэм – я был профессиональным перевозчиком на плоскодонке, катал туристов по реке. В Кембридже очень популярны такие речные прогулки.

На самом деле, главное отличие нашего времени от времени Ивлина Во или, скажем, Стивена Фрая (который относительно недавно в Кембридже учился, за 20 лет до меня), что тогда ты шел в университет просто потому, что так было заведено, например, в твоей семье. А сейчас попасть в эти университеты стало гораздо сложнее – стандарты сильно повысились. Но сюда попадают очень умные люди, которые работают и развлекаются с одинаковым вкусом и пылом. Мне всегда поражало, как студенты, которые мне казались совершенно безумными и богемными, вдруг получали высшую оценку на экзамене. Потрясающие люди – и сейчас почти все они знамениты.

И вы тоже…

Ну, я тоже кое-чего достиг, да!

Беседовали Анастасия Архипова, Екатерина Беляева

Примечание:

* Йоэн Дэйвис – виолончелист, основатель струнного квартета «Фицуильям», который первым полностью записал струнные квартеты Шостаковича. Квартет плотно работал с Шостаковичем в последние годы жизни композитора. Именно музыкантам «Фицуильяма» Шостакович доверил премьерное исполнение на Западе своих последних трех квартетов.

Автор фото — B. Ealovega

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru