Предлагаем нашим читателям интервью с Анитой Рачвелишвили, взятое нашим лондонским корреспондентом Людмилой Яблоковой накануне выступления певицы в партии Кармен на сцене Ковент-Гардена.

Я встретилась с ней в Королевской опере после репетиций. Веселая, энергичная молодая женщина, умный, живой, интересный и мудрый собеседник, несмотря на свои 29. У нее на многие вещи – свое мнение, свое видение, спорное, может быть, однако, она не боится его высказывать, не прячет свою боль, она открыта, свободна. Было ощущение – вот, оно, племя младое! Незнакомое! Но очень интригующее! Впрочем – слово грузинской меццо-сопрано Аните Рачевилишвили, премьера которой только что состоялась в Royal Opera House в роли Кармен.

Я была, конечно, очень рада, когда мне предложили петь Кармен в Лондоне, в Ковент-Гардене вместо Элины Гаранчи. Подобное происходит со мной уже второй раз, но в первый раз я была приглашена в Нью-Йорк, в Метрополитен, и также заменила беременную певицу. Это случается достаточно часто в оперном мире. Сегодня все по-иному, не так, как раньше, когда сцена для актрисы была первостепенна, карьера превалировала, и актрисы посвящали всю себя театру. Сейчас певицы хотят иметь полноценную жизнь, семью, детей, и это все очень понятно.

Давайте поговорим о Кармен, которая, как я понимаю, открыла вам двери лучших оперных домов мира.

Это действительно так. Все началось с Кармен, в 2009-ом, вернее в 2008-ом, когда я познакомилась с маэстро Даниэлем Баренбоймом. Я прослушивалась на роль Мерседес, однако после прослушивания он пригласил меня петь Кармен. Он был уверен, что я должна петь именно ее, и именно тогда я начала готовиться к этой роли. Я разучивала эту роль целый год, и 7-го декабря 2009-го открыла сезон в Ла Скала. С этого все и началось.

А что было до Ла Скала? Вы пели в Тбилисской опере?

Нет, я практически не выступала в Тбилиси, проработала там один год и спела всего один концерт. После окончания Тбилисской консерватории, где я провела шесть лет, летом 2007 года я сразу же уехала на прослушивание в Ла Скала, и позже была принята в Академию.

Кто надоумил 23-летнюю девушку ехать в Италию, прослушиваться во всемирном известном театре?

Это была инициатива моей учительницы, меццо-сопрано Мананы Эгадзе, которая много лет пела в Тбилисской опере, и которая к последнему году моего обучения очень серьезно заболела. Она понимала, что ей недолго осталось жить, и тогда она решилась на серьезный разговор со мной. Она боялась, что я могу пропасть, попасть не к тому маэстро, который испортит мой голос, это она настояла на том, что я должна уехать, сама решила поговорить с родителями, и хотя моей семье было очень трудно, у нас совсем не было денег, но она настояла правдами-неправдами найти эти деньги, но отправить меня в Милан. Мои родители заложили в банк единственное, что у нас было – нашу квартиру, где все мы жили.

Вы рисковая?

Конечно, я рисковала. Ла Скала прослушивают четыреста-пятьсот певцов, и девяносто девять процентов этих молодых людей уже бывали на конкурсах, их имена в той или иной мере уже известны. Я же никогда до этого из Грузии не выезжала. Меня никто не знал – кто я, откуда. Я зашла в аудиторию одна из последних, и что я увидела – все члены комиссии выглядели настолько уставшими, голова Лейлы Генчер, я помню, лежала на столе, она не то заснула, не то так отдыхала, но я все-таки сосредоточилась и начала петь «Фаворитку» Доницетти. Первые ноты – они достаточно трудные, и я помню, что Генчер подняла голову, стала меня внимательно рассматривать своими открытыми большими глазами. Для меня это был сигнал – значит, ей что-то нравится в моем пении, потом она что-то сказала коллегам. Уже позже я узнала, что уже в тот же день она решила, что я должна быть в Академии. Я была чрезвычайно рада, что меня приняли. Я получала стипендию, и из этих денег мои родители выплачивали долг банку. Два года мне было очень трудно, но я благодарна Генчер и академии безмерно – они знали, что мне трудно материально и поддерживали меня, давая возможность петь, выступать на концертах.

Вы знали итальянский?

Я не говорила ни по-итальянски, ни по-английски. Мне всему пришлось учиться по ходу дела. В моей семье никогда не было денег, нас с сестрой не учили языкам. В школе был французский, но вы знаете, как нас учат. А в Италии по-французски никто не разговаривает. На английском, кстати, тоже. Но мне языки дались легко. Соблазна говорить по-грузински или по-русски – просто не было, не было ни грузин рядом, ни русских, оставалось говорить только по-итальянски, на изучение которого у меня ушло три месяца! Потом принялась за английский.

Видимо, ваша тбилисская наставница была права – певцу, чтобы раскрыть данный от бога талант, важно попасть в хорошие руки. И Лейла Генчер, и Даниэль Баренбойм оказались как раз теми людьми, которых желала вам Манана.

Я согласна с вами. Но, к сожалению, после смерти Лейлы Генчер, которая скончалась во время первого года моего обучения, в академии все изменилось. Она всегда защищала студентов, не только меня, всех, очень бережно относилась к голосам, к здоровью голоса, ко всем многочисленным маленьким деталям, из которых складывается жизнь студента академии. Другие маэстро думали иначе. Они пытались выжать нас – до последнего. Нас заставляли петь концерты, в которых репертуар не соответствовал нашим голосам и вообще мы не должны были это петь. Меня лично спасла Кармен, которая появилась как раз в это нелегкое время.

Я так понимаю, судя по вашему рассказу, что вы достаточно много и серьезно работали с Баренбоймом. Что определяющего было в отношениях ваших и столь известного, столь популярного маэстро.

Может быть, это очень сильно сказано, но он мне – как отец! И это так и на сегодняшний день. Мы работали с ним также вместе в Берлине, где я пела в «Царской невесте». Снова встретились в прошедшем сентябре, и вновь я почувствовала его отцовское к себе отношение, он и называет себя моим крестным. Он говорил: «Я твой музыкальный крестный!» Так оно и есть! Потому что он не только мне помогает, поддерживает, подсказывает. Он певца оберегает. А это важно! Как дирижера, я его просто обожаю.

Для меццо-сопрано Кармен – едва ли не первейшая роль, которую полагается разучить. Но вы ее раньше не пытались петь?

Я пела! С моей учительницей в Тбилиси мы разучивали эту роль, я ее пела на концертах. То есть арии мне были известны, но, тем не менее, я уже говорила, что разучивала эту роль ровно год. Тогда, при прослушивании, в зале был не только Баренбойм, но и Йонас Кауфман, с которым мне также посчастливилось работать. Фантастический певец и прекрасный человек, всегда приходивший мне на помощь.

Как он помогал вам? В чем конкретно эта помощь заключалась?

Помню, я выкладывалась всегда, даже на репетициях полностью, до физического изнеможения. Он подошел однажды и сказал мне: «Так, успокойся! Так нельзя! Не надо ничего доказывать. Ты так до премьеры не дотянешь». Йонас много раз пел «Кармен», и его советы, как правильно произнести фразы, как вокально исполнить некоторые моменты, чтобы получилось отлично, как надо уделять больше внимания дыханию, были ценны. А тогда, сразу после академии, где наши маэстро учили нас «так себе», трудно и невозможно было все познать самой. Я помню, что у меня были все-таки тогда вокальные проблемы, сейчас, конечно, все по-другому, растет голос, совершенствуется техника исполнения. Я много читаю, когда готовлюсь к роли.

В Королевской опере вы будете петь с Кауфманом?

Нет, с Роберто Аланья!

Тоже интересно! Он уже пел Хозе в Ковент-Гардене в 2009 году. Это ведь не новая постановка.

Да, я знаю. Но мне уже посчастливилось работать с ним, в Метрополитен Опера. Мой дебют там состоялся как раз с Роберто. Прекрасный коллега и один из самых лучших теноров на сегодня.

Анита, за четыре года вы где только не пели Кармен…

Да, остался только Ковент-Гарден. Вот я приехала! (смеется).

Да, на наше счастье, вы уже здесь! Но – не устаете ли вы от исполнения одной и тоже роли? Не получится ли так, что петь Кармен станет в тягость? Вы ведь спели ее уже более ста раз?

Да, за четыре года было больше ста спектаклей, около тридцати разных постановок. Конечно, устаешь от одной роли. Но я не пою все время Кармен. Последний раз я пела ее в феврале, в Нью-Йорке, потом была большая пауза. Я спела Амнерис в Детройте, у меня были концерты в Пуэрто-Рико, Сан-Хуане. Я пою концерты джазовой музыки, танго, так что у меня – разный репертуар, пытаюсь учить что-то новое. У меня пока возраст – не для Верди, хотя понемногу я начинаю петь и Верди: голос очень большой, и мне часто предлагают Верди. А мне бы хотелось что-то, не такое тяжелое для голоса.

Что же вы мечтаете исполнить?

Шарлотту из «Вертера», Далилу – эту оперу Сен-Санса ставят очень редко. Дульсинею из «Дон-Кихота», которого тоже не ставят, к сожалению. Кстати, оперы Массне для меццо-сопрано – идеальные, там интересная техника.

Вы сказали, что поете аргентинское танго. А я танцую. Может быть, вы еще и танцуете?

Да, я танцую аргентинское танго. (Смеется)

Если будет желание потанцевать, только скажите. Аргентинское танго очень популярно в Лондоне. Но, возвращаясь к Кармен, вам ведь придется там не только петь, но и танцевать.

Я обычно очень много двигаюсь на сцене, тем более в «Кармен». Особенно в этой постановке, которая мне очень нравится, кстати, это одна из лучших «Кармен», на мой взгляд. Здесь мне приходится играть, здесь много танцев, много сцен борьбы, эпизодов с ножами, много фламенко. Это очень подвижный спектакль. Кармен – все время в движении. Но я люблю это. Мне не нравится, когда певица стоит на сцене, смотрит на дирижера и поет. Я считаю, если это театр – так театр. Да, мы поем, и может быть физически это не всегда просто совместить, но надо овладеть такой техникой пения, которая позволит певице двигаться – эластично и красиво.

Удается ли добиться от спектакля к спектаклю совершенства в исполнении?

Каждый спектакль – неповторим. Один лучше, другой в чем-то проигрывает, в чем-то выигрывает, а третий – хуже некуда, потому что кто-то из артистов оказался не в форме или не здоров. Человеческий фактор присутствует и здесь, в опере. Голос очень связан с характером человека, вернее с эмоциональной ее стороной, многое зависит от настроения. По жизни я – человек, который отбрасывает в сторону все, выходя на сцену. Забываю всё абсолютно, все проблемы. Взять, к примеру, Любашу, которую спела в «Царской невесте». Любаша – женщина, которую оставили, которая страдает от любви. В тот самый период, когда я пела Любашу, меня бросил муж. Я помню, мы проходили репетиции с Дмитрием Черняковым, и мне было очень трудно, я плакала, уходила со сцены, чтобы прийти в себя. Но когда начались спектакли, забыла обо всем, выходила на сцену и делала свою работу. Но – моя личная ситуация помогла мне лучше понять и сыграть Любашу, чья история оказалась и моей историей.

Ваш бывший муж из Грузии?

Нет, он итальянец. Тенор. Я познакомилась с ним в Ла Скала. Мы прожили пять лет, но что-то ушло, осталась только дружба. А когда между мужчиной и женщиной остается только дружба, надо расставаться, нельзя жить вместе. Я человек очень эмоциональный. Я люблю любовь саму, люблю отношения – настоящие. Но мы были очень хорошими друзьями и остались ими. Детей у нас нет. И так лучше, потому что произошел разрыв. Хотя нам обоим было трудно, мне было трудно, но это правильное решение. Но что я хочу сказать: карьера, сцена, жизнь – все это настолько взаимосвязано, и хорошо, что, в конечном счете, все страдания и переживания по жизни помогают актеру на сцене. Я пытаюсь трансформировать те эмоции, которые у меня накапливаются по жизни, и вложить их в свою работу, в свою роль, которую на тот момент играю.

Меццо-сопрано часто поют «брючные» роли, юношей. Вам приходилось быть на сцене юношей?

Дважды пела Керубино и Орфея. Когда поешь мужскую роль, надо совсем по-другому себя вести. Надо чувствовать это мужское отношение к женщине. Но я больше не пою Керубино и не спою – голос слишком большой и не в том стиле. Орфея я пела два года назад, в Испании. Очень люблю эту роль. Петь мужскую роль не сложно, хотя и своеобразно, но меня трудно превратить в мужчину (смеется), трудно все спрятать. Я физически – женственна. Замаскировать это не удается.

Как вас принимают? Не только зрители, но и организаторы.

Первым долгом, о репетициях. Американские театры очень организованны, как и Королевская опера. Итальянские – менее. У них не хватает дисциплины. Здесь, в Ковент-Гардене, нам выдают расписание репетиций на месяц вперед, и ничего – не меняется. В Италии этого пустяка не добиться. И это некомфортно. В Америке есть пунктуальность, есть ощущение, что им нравится то, что они делают, это чувствуешь. В Германии все больше похоже все на фабрику, на колхозную работу, где все очень хорошо и даже прекрасно, и даже идеально, но без энтузиазма.

Но я в жизни не ощущала такой радости, с которой происходят вся работа здесь, в Лондоне. Мне все очень нравится! Здесь комфортно работать, здесь – смеются! Я столько никогда в жизни не развлекалась во время репетиций, хотя и выкладывалась на полную. Сегодня мы репетировали первые два акта на сцене, я впервые увидела зал, такой красивый!

Что касается публики – итальянцы очень эмоциональны, если им нравится – они этого не прячут, а если не нравится – «букают» или кричат: «Уходи со сцены!». Могут и помидорами закидать (смеется). Со мной такого, к счастью, не было. Но я видела однажды! Страшно! В Германии зрители сдержанные, но на «Царской невесте» зал был в шоке. Мне потом объяснили, что если немцам что-то нравится, то нравится: когда мы вышли на поклон, они кричали «Браво», как угорелые, стучали ногами.

Вы упомянули имя режиссера Дмитрия Чернякова. Его «Царская невеста» - классический вариант!?

Дмитрия Чернякова я обожаю. Прекрасный режиссер! Нет, конечно! Это была современная постановка, 90-е годы. Офис. Корпорация, где работают все: Грязной, Малюта, и все они – крутые мафиози. Идея была реализована прекрасно, спектакль был очень интересный.

Но как накладывается старомодный текст на современный дизайн, костюмы, современное поведение и поступки героев. Не режет слух?

Нет, потому что Митя сделал очень интересную вещь. Спектакль начинался со старого времени, они как бы снимали рекламные ролики о старом времени. Там были костюмы царского времени, все было очень взаимосвязано, и не было ощущения только современной постановки. Кроме того, немцы любят современные постановки. Критика была очень позитивная. Я очень люблю этот спектакль, надеюсь часто его петь. И очень люблю Митю, надеюсь, что мне еще удастся поработать с ним.

Что меня удивило, он на самом деле работает с певцами, как с актерами, он работает над персонажем. Обычно этого нет. После работы с Митей, после проработки персонажа, я и запела лучше, стала более открытой, мне сейчас легче работать над другими ролями. Я очень ему благодарна. Мне кажется, что он один из тех режиссеров, который работает с певцом, как с персонажем. Но таких режиссеров, как Черняков, – немного! Часто нам приходится работать даже не с режиссерами, а с ассистентами, которые мало что знают об истории спектакля и все рекомендации которых сводятся к директивам: встать здесь, зайди слева, выйди там. И все!

Вам не кажется, что первоначальная идея оперы часто подменяется попытками, иногда удачными, иногда менее удачными, самовыражения режиссера.

Нет, я с вами не согласна. По крайней мере, не в этом конкретном случае. Митя не отводит на дальний план пение, музыку, как раз все это – на первом плане. Но играть роль, как он это видит и чувствует, дает певцу очень многое. И зритель это чувствует, он на все сто процентов понимает, что этот персонаж делает, какой он. Вот Любаша, негативная героиня, однако зритель влюбляется в нее. Митя умеет заставить заплакать зрителя.

Так что же первостепенно в данном случае – яйцо или курица? Вокал или игра?

Конечно, спектакль зависит от многих слагаемых – здесь и музыка, и либретто, певцы. Спектакли Мити полностью зависят от певцов. Но играя, певец не должен думать о пении, он должен думать о том, что он – актер, о том, как он будет играть…

Вай ме, моя дорогая! Позвольте и мне сказать слово! Если бы нас сейчас услышали, многие из оперных певцов сказали бы однозначно, что в опере - вокал, пение, голос – это первостепенно, это главное. Что опера – не драматический театр! Поверьте мне, это будут громкие имена, хорошо известные в оперном мире!

Но я так не думаю! Никогда так не думала! На сцене всего должно пятьдесят на пятьдесят! Исполняя Любашу, я не думала о пении, пела то, что чувствовала, думала о том, что делаю! И ни в одном моменте оперы зритель не мог бы заметить, что я сосредоточена на том, как правильно вздохнуть, какую позицию принять. Я думаю, что в таких операх, как «Царская невеста», «Князь Игорь», «Евгений Онегин», игра чуть доминирует! И в«Кармен», конечно же, тоже. Иначе – не интересно, скучно, некрасиво, несовременно! Зритель это чувствует…

Анита, когда вы обнаружили, что у вас есть голос?

В детстве! Мы когда семьей собирались, всегда пели.

Удивили! В первую же ночь моей тбилисской жизни в четыре утра я проснулась (нет, называя вещи своими словами – меня бесцеремонно разбудили!), потому что в соседнем дворе кто-то пел. Но своей реакцией я была удивлена. Вместо того, чтобы рассердиться, я открыла окно и слушала грузинское многоголосие. Вы пели грузинские песни?

Я пела все! Джаз, блюз, поп… Летом, с открытыми окнами, пела, а соседи мне аплодировали. Мои первые слушатели. Сейчас они останавливают меня во дворе и говорят: «А ты помнишь, ты все время пела…». Но только когда мне было 16 лет, нашелся человек, который подсказал моему отцу: «Ты покажи ее профессорам, у нее же оперный голос». Спустя год, после занятий с педагогом, я уже училась в консерватории.

Значит, талант всегда пробьет себе дорогу!

Получается, что так! (Анита смеется). По крайней мере, в моем конкретном случае, это так! Но талант – это еще не все. Надо много работать!

Беседовала Людмила Яблокова

Автор фото — Avtandil Maulia

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru