Пожилые питерские меломаны опять в возмущении, более молодая публика в некоторой растерянности: что это? После скандального «Онегина» в Михайловском снова шокинг? «Царская Невеста» в режиссёрской интерпретации Андрея Могучего сильно озадачивает. Нет, это не просто переодевание в костюмы ХХ века. Это агрессивная атака на традиционную оперную рутину, издёвка над ней и попытка доказать, что оперную фальшь можно победить экстремальным разрушением театральной оперной эстетики.

Естественно, страдает подопытный материал. Но так как войной с традиционными штампами занимается человек вовсе не бесталанный и мастеровитый, в спектакле много интересного. Однако в стройное единое всё складывается с трудом. Впрочем, в России за последние годы вряд ли хоть один сценический эксперимент с оперой был безоговорочно удачным. В такую живём эпоху. Для развития искусства музыкального театра, кстати, не самую плохую.

Увертюра звучит в оркестре Михаила Татарникова суховато, жестко, что, в общем, соответствует строю спектакля. И то, что происходит в это время на сцене, контрастно соотносится с происходящим в оркестре: из глубины чёрного кабинета в изменчиво мерцающем свете поочерёдно появляются одиннадцать девушек в подвенечных платьях. Двенадцатой будет Марфа. К концу увертюры невесты приближаются к рампе, поднимают бокалы и расходятся в кулисы. Эффект красивый и обещающий нечто мистически-загадочное. Позднее эти мистические невесты лишь мелькнут во второй части спектакля и возникнут в финале подобно античному хору.

В близком к этому ключе развивается и первый действенный эпизод – ария Грязного. Потерявший душевное, да и физическое равновесие, прежде уверенный в себе человек мечется перед глухой чёрной стеной, натыкается на стремянку, с грохотом её опрокидывает. А рядом с ним движется безмолвный «слуга просцениума» (прием родом из commedia dell`arte, потом мейерхольдовский, нынче активно внедрённый в современный театр), подсвечивая снизу фигуру главного персонажа и создавая на тёмном фоне мрачные тени. Опять же попахивает мистикой, что пока не противоречит заданной атмосфере. Однако настораживает стремянка.

Но вот пошла сцена боярского пира, и «всё смешалось в доме Облонских». Пред нами – ряженые дети в боярских костюмах, румяные, с наклеенными бородами. Основной хор в серых пиджачных костюмах торопливо появляется из кулис только на свои реплики, и снова исчезает… или стоит в уголке, зажатый опять же стремянками. Ряженые дети активно действуют и поют вместе со взрослыми, из чего рождается совсем новый акустический эффект. Разумеется, Римский-Корсаков подобного микста не предполагал (хотя сам изрядно грешил вольностями, «причёсывая» партитуры Мусоргского). Хуже или лучше получилось по звучанию – как на чей вкус, но факт посягательства на партитуру остается фактом.

По сцене разгуливает Малюта Скуратов в тёмных очках с собачьей головой, висящей на шее; Любаша является, подобно современной пифии, вся в чёрном с красным пояском; вполне себе парни из ХХ века – Бомелий и Лыков – в красном шарфе прибывают в гости к Грязному в деревянных идолах-каталках; балетные девушки-плясуньи позаимствованы из старого традиционного спектакля. В общем, полный набор атрибутов, призванных оправдать расхожую постановочную формулу - «история для всех времён».

Далее – по тексту. Марфа – молоденькая девочка с косичками в цветастом платьице (не украшающем миловидную актрису) – из советских фильмов с деревенской тематикой, Дуняша в юбке и пиджаке уж совсем непонятного времени и назначения. А куртка и жёваные брюки боярина Собакина просто отвратительны. Стиль в театре может быть каким угодно странным, но хорошо бы ему быть художественным…

Всё действо режиссёр с художником Максимом Исаевым помещают на уложенную пандусом толстую плиту, которая во второй части спектакля повиснет углом, создав наклонную площадку по диагонали зеркала сцены. А в третьей части эту тяжелую плиту наклонно подвесят над игровой площадкой и спроецируют на неё слово ЦАРЬ.

По ходу спектакля на сцену выносят или высвечивают на заднике словесные обозначения типа МЁД, ЧАРОЧКИ, ЛАСКОВОЕ СЛОВО и т.д. Эти лозунги будут сопровождать весь спектакль, таким экстравагантным способом комментируя происходящее на сцене. Плакатный приём сначала вызывает у зрителя удивление, затем смешки, а потом весёлый гогот – настолько явна издёвка над оперными страстями. Апогей ёрничества – эпизод обручения. Лыков деловито переодевается в пиджак, сверкающий электрическими лампочками, взлезает на стремянку, увитую розами, и очень искренне распевает арию о своем счастье, а над ним праздничными огнями вспыхивает слово ЛЮБОВЬ. Прямо как в сельском клубе из старого и опять же советского фильма. Тем временем по сцене продолжают проносить слова-лозунги, и один из них – ЗЕЛЬЕ – ставят стоймя. В этот странный сосуд Грязной и сыплет свой приворотный порошок, он же яд. И это вдруг читается очень выразительным и эффектным театральным приёмом.

Так всё в спектакле и перемежается: настоящий драматизм и капустник, нежность и насмешка, красивое и безобразное. Иногда за всем этим слышен качественный оркестр, иногда сильно не до него. Основной режиссёрский посыл – борьба, не щадя живота своего и публики, с традиционностью. Но борьба – тяжелая работа, а когда в продукте искусства работа слишком заметна, это его, как известно, не украшает. Да и с музыкой силовые приёмы соотнести трудно.

Но есть в спектакле по-настоящему человечные сцены, в которых режиссёру и актёрам удается-таки достучаться до подлинности чувств. Нужно признать, что во всей мешанине нелепого, талантливого и вызывающего солисты ориентируются достаточно осмысленно. Во всяком случае, нигде не стоят на сцене без определённой задачи, как бы странно это не выглядело. А там, где случается попадание, эффект сильный. Сцены Марфы с Грязным в последнем акте больно задевают бесконечной нежностью безумной девушки и с трудом сдерживаемым отчаянием влюблённого убийцы. Кажется, ничего нового: Марфа упорно принимает Грязного за жениха. Но сделана сцена пронзительно. И как-то растворяются в этот момент обиды за издёвку над близкими сердцу и, как выясняется, не такими уж безнадёжно устаревшими оперными страстями.

К сожалению, таких моментов в спектакле не слишком много, но именно тогда замечаешь, как хорош актёр-певец Александр Кузнецов, как он сдержанно-драматичен, какую правду чувств несёт его полнокровное пение. Слышишь, как ярко, хоть временами и резковато звучит голос молодой обаятельной Светланы Москаленко, как музыкальна и артистична другая Марфа – Светлана Мончак. Оцениваешь актёрскую и певческую корректность опытной Юлии Герцевой – Любаши. Понимаешь, как трудно приходится Евгению Ахмедову и Сурену Максутову – двум молодым голосистым Лыковым, которых музыка обязала убедить зрителя, что они – настоящие, несмотря на экстрим: ну, светятся они счастьем, что теперь делать! И осознаешь, как хорош в целом ансамбль певцов Михайловского театра на сегодняшний день.

Фото: Стас Левшин / Пресс-служба Михайловского театра

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru