Сон о яблоневом саде

«Евгений Онегин» продолжает оставаться наиболее популярной русской оперой, желанной на любой отечественной, да и зарубежной сцене. Беспрестанно обращаются к этому безусловному шедевру постановщики: в эти дни, когда в Москве в рамках фестиваля «Золотая маска» скандально-эпатажного «Онегина» Андрия Жолдака представлял Михайловский театр, в северной столице родился ещё один «Онегин» - на «старшей» по статусу сцене, в Мариинском театре, правда, на новой площадке, но от этого спектакль не приобрёл черт «сомнительной новизны»: по мнению нашего обозревателя Т. Мамаевой, Мариинка-2 обрадовала зрителя бережным прочтением Чайковского и Пушкина. Почти синхронно с мариинским появился и новый «Онегин» в Самаре: серьёзный аналитический материал нашего волжского обозревателя В. Иванова читайте ещё в одном «онегинском» отчёте выпуска.

Премьера «Евгения Онегина» в Мариинском театре

1/4

Яблоки на полу

Февраль в Санкт-Петербурге, месяц, когда мы в очередной раз с печалью и болью вспоминаем Пушкина, был ознаменован на этот раз премьерой «Евгения Онегина». Если по Пушкину, получился «памятник нерукотворный». Новый проект был осуществлен Валерием Гергиевым и соавтором многих его удачных постановок последних лет режиссером Алексеем Степанюком с помощью сценографа Александра Орлова.

Наверное, когда зритель сейчас идет в театральный зал на любую классическую оперу, а уж на «Евгения Онегина» тем более, к которому отношение традиционно трепетное, то червячок сомнения в душе грызет: то ли он увидит, что предполагает и что хотел бы увидеть? Как сказала одна моя знакомая: «Хочется такого «Онегина» увидеть, чтобы ребенка можно было повести на спектакль». То есть именно в таком духе, как писал Пушкин и как творил затем, вдохновляясь великим романом, музыку Чайковский. С нежным Ленским, и ироничным и страдающим Евгением. С Татьяной, «русскою душою». «Чтобы слезы застилали глаза», - как писал об этой опере Александр Блок. Забегая вперед, скажу, что именно такой спектакль 2 и 3 февраля презентовали на новой сцене Мариинского театра.

Открывается занавес, и перед глазами привычное – имение Лариных, где вот-вот произойдет роковая встреча. Ларинский дом, этот бессловесный «персонаж» оперы – это точка опоры для героев. И не только для Татьяны, Ольги и Ленского, но и для Онегина. Художник находит абсолютно простой, но в чем-то глубокий образ этого дома – яблоки. Они рассыпаны повсюду, кажется, мы слышим их аромат. И понимаем, что это яблочный Спас, это приближение осени, это покой и уют дворянского гнезда, где все надежно и крепко, где есть понятие не просто семьи, но и клана. И яблоневый сад Лариных каким-то неведомым образом начинает ассоциировать с еще одним знаковым садом из одного российского поместья – с вишневым садом помещицы Любови Раневской. Ведь судьба таких «дворянских гнезд» трагична.

Лишь одна деталь каким-то мистическим образом вносит ноту тревоги – качели. Символ неустойчивости и некой неуверенности в будущем. Предмет, словно пришедший из потустороннего мира.

Мистический реализм

Впрочем, у Алексея Степанюка, плоть от плоти режиссера петербургской школы, не может быть иначе. На его спектаклях то и дело возникает ощущение, что смотришься, как при крещенском гадании, в несколько зеркал, и окружающий мир воспринимается многомерным. И что там, в этом зазеркалье, никто не ведает.

А уж что касается мистики, то она в «Евгении Онегине» Степанюка присутствует в полной мере. Мчатся по небу рваные тревожные облака, словно материализовавшиеся тревоги героев. Персонажи ларинского бала один к одному напоминают сон Татьяны, этой сцены нет в опере, но помнить-то мы о ней должны. Крутится колдовское колесо мельницы в сцене дуэли. И – как апофеоз мистического Петербурга – на балу в последнем акте возникает дама странной наружности. Графиня Анна Федотовна? Вроде бы она, «московская Венера» в прошлом, ныне Пиковая дама. Персонаж, с которым герои романа вполне могли бы где-то пересекаться.

Но самой страшной сценой оперы становится даже не дуэль, а объяснение Онегина (Андрей Бондаренко) и Татьяны (Мария Баянкина) в первом акте. Нет привычной скамейки, нет уютного ларинского сада, как мы привыкли чаще всего видеть в этой опере. Режиссер выстраивает сцену как максимально экспрессивную, в чем его поддерживает дирижер, – дело происходит к вечеру, на фоне трагически изломанных деревьев. Пейзаж показался немножко не русским, скорее как иллюстрация к любимым Татьяной романов Ричардсона и Руссо, но Бог с ним.

Баянкина проводит сцену лихорадочно, такого накала не будет у нее даже в последней картине. Письмо было порывом, эмоциональной фантазией, и вот – реальность. «Учитесь властвовать собой». Понятно, что после этой фразы уже ничего не может быть. Но Онегин в этой сцене – пожалуй, такую трактовку не часто встретишь – он играет. Он рисуется перед этой бесхитростной девушкой, буквально упиваясь своими доводами. И – последний штрих – он отдает ей письмо, которое другой бы мог сохранить как память. И в этом, похоже, тоже есть актерство и поза.

А Татьяна, как этот образ выстроил режиссер певице, не сломалась. Отнюдь. Просто «три-четыре банкротства – приличный стаж». Ей хватило одного. И мужество героини в последнем акте – оно отсюда.

На брегах Невы

«Любовь, что движет солнце и светила», - вот основная тема и мысль спектакля Степанюка и Гергиева. Как важно это сейчас, когда чувства выхолащиваются и говорить-то о них вроде бы непринято. Но в новом «Евгении Онегине» они есть, они живые, благодаря режиссерской концепции. Они чистые, что тоже давно уже большая редкость. Этот спектакль, по сути, целомудрен. Герои словно живут в этом зачарованном яблоневом саду, проходя через его бело-розовое цветение и, обретая в финале, его плоды. Кто – яблоко раздора, кто – запретный плод. А кто – освященное яблоко в яблочный Спас. Каждому свое.

Продукт, который предложил нам Мариинский театр, сейчас не часто встретишь. Его характерная черта – абсолютное уважение к поэту и композитору, но при этом и дирижер, и режиссер смогли так глубоко копнуть подтексты и первого, и второго, что публике явлено то, что мы иногда по невнимательности пробрасываем.

В сцене дуэли Онегин и Ленский (Евгений Ахмедов) сидят рядом и, кажется, что не было этой глупой ссоры, но «невольникам чести» просто вкладывают в руки пистолеты. Когда Онегин понимает, что натворил, он сгибается от невыносимой боли, словно пуля, убившая Ленского, пронзила и его. Вот этот нюанс – нежелание стрелять друг в друга – он стоит дорогого.

Бал в третьем акте, когда Онегин встречает Гремина (Эдуард Цанга) и Татьяну – один из самых красивых фрагментов спектакля. Видеоряд картины доведен до совершенства. Медленно-медленно движутся слева направо танцующие пары, скучая, разглядывая визави, и справа направо на заднем плане так же медленно течет Нева. Образ Петербурга создан выпукло и элегантно. И это – тот новый мир, где теперь живет Татьяна, это ее реальность. Она прекрасно здесь себя чувствует – то объяснение в саду на фоне изломанных, тревожных деревьев закалило ее. То письмо, написанное ее неровным, еще детским, почерком, она наверняка хранит в какой-либо из шкатулок.

«Евгений Онегин» в Мариинском театре – это мощный режиссерский спектакль, где воля постановщика доминирует. Но он работает в полном согласии и с волей дирижера, потому что Валерий Гергиев, кажется, пропускает каждую ноту Чайковского через сердце, что, несомненно, передается оркестру и что чувствует зритель в зале. В музыкальном отношении спектакль можно назвать практически безупречным.

…В одном из интервью постановщик сказал, что герой его спектакля, так же, как у Пушкина и Чайковского, Онегин. Потому что он переживает эволюцию. Все так, поза и рисовка первой половины постановки исчезает, Онегин третьего акта – абсолютно новый человек. Страстный, искренний, оказывается, способный на безумства.

Но ведь рядом с ним есть и равновеликая фигура – Татьяна. Финал спектакля Степанюка не оставляет сомнений: она любит Онегина. Татьяна в этом спектакле могла бы заговорить словами Анны Ахматовой: «Ты угадал, моя любовь такая, что даже ты не смог ее убить».

Все правильно: если уж любить, то так. И если уж грезить, то о чистоте и прелести яблоневого сада.

Автор фото — Н. Разина и В. Барановский / Мариинский театр