Фестиваль "Опера Априори", открывшийся аншлаговым концертом Юлии Лежневой, достиг своего апогея. Концерт Йонаса Кауфмана в контексте фестиваля можно считать исключением не только из-за звёздного статуса солиста. Это единственный в программе форума случай, когда на сцене весь вечер солист и фортепиано. Да и "Зимний путь" Шуберта никак не ассоциируется с оперой, скорее наоборот, лирико-философский мир поэзии Вильгельма Мюллера противостоит театральной условности. Но, справедливости ради, ажиотаж, и заполненный до последнего уступа Большой зал консерватории обусловлены интересом меломанов именно к оперному тенору Йонасу Кауфману, чья популярность и в России справедливо набирает обороты.

Для классического вокалиста акустика помещения так же важна, как для художника правильный свет.

Потому не побоюсь сказать – именно 12 апреля Herr Kaufmann впервые взял Москву по-настоящему, спев в её лучшем академическом концертном зале. Без микрофонной подзвучки, как в Кремлёвком дворце в паре с Дмитрием Хворостовским в декабре 2008 года, и без выгуливающей наряды светской тусовки в подмосковной Барвихе осенью 2013-го.

Мне и просто, и очень трудно писать об этом концерте. Проще – потому что "Зимний путь" давно выучен чуть не наизусть, и знакомство с гениальным циклом Шуберта состоялось давно, по-русски, в уникальном по проникновенности исполнении Бориса Романовича Гмыри, естественно, в записи. Труднее – ибо не стыжусь признать себя адептом "баварского соловья", и, более того, кроме нескольких вариантов любительских живых записей и прослушанного нового CD "Winterreise" специально ездила в Мюнхен на мюнхенский лидерабенд Кауфмана летом 2012 года, чтобы услышать тот же "Зимний путь" живьём.

Честно говоря, грыз червячок сомнения: что же напишу во второй раз о той же музыке в том же исполнении? Но, оказывается, сравнивать Йонаса Кауфмана с ним самим – прелюбопытно! Держать перед собой распечатку русских текстов, завизированную автографом JK два года назад, и видеть прежние пометки. Тогда певец был дома на родной ему сцене Баварской оперы, но после серьёзной двухмесячной болезни. Теперь – в ждущей откровения Москве, завершая многодневное европейское турне с шубертовским циклом.

Про замечательную акустику БЗК Кауфман был наслышан и уверен в ней. Но хоть парой фраз опробовать новый для себя зал хотел и он. Однако качество настройки рояля не удовлетворило маэстро Хельмута Дойча. Инструмент "лечили" до последнего, от чего начало задержали минут на 20-25, а певец вышел на сцену, шагнув в неизведанное…

Но вот что значит полноценная вокальная форма, в которой приехал в Москву Кауфман! Если в Мюнхене он нащупывал баланс между форте и пиано аж до пятой песни "Липа", то для пристрелки к нашему залу певцу, на мой слух, понадобилось не более половины первого романса Gute Nacht (Доброй ночи). Чуть утрированная, скандированная дикция начальных фраз, дабы поймать отзвук, сменилась привычной мягкостью, и завершилась на "…мои шаги бесшумны, не скрипнула дверь" дивным пианиссимо. На контрасте, attacca прозвучал бурный Die Wetterfahne (Флюгер), ещё ярче последующие Gefror'ne Tränen (Застывшие слёзы). Кому то так понравилось, что по окончании пару хлопков раздалось! Хотя предупреждённый зал стоически держался от аплодисментов до финала.

Erstarrung (Оцепенение) очень хорошо было по движению и Хельмут Дойч здесь как-то особо выпукло подавал материал. В памятной Der Lindenbaum (Липа) как раз начало показалось уставшим тембром – всё же 8-й концерт подряд! Но уже во втором куплете вокальная "канифоль" исчезла, а финальное: "Милый, приди ко мне! Здесь твой дом…" слушалось, как блаженство.

Wasserflut (Половодье) – вот когда в одном номере сошлись и полноценное оперное форте и тончайшее пиано. В следующем Auf dem Flusse (На реке) запомнилась глубокая сосредоточенность. В кульминации верхняя дека потолка БЗК дружески отрезонировала на редкое в камерном Шуберте могучее фортиссимо Кауфмана.

Единственный номер, который не вполне убедил, показался клочковатым, Rückblick (Воспоминание).

Но в следующем Irrlicht (Блуждающий огонёк) ждала памятная по прошлому разу цезура, сладко играющая нервами слушателя, настолько "на грани", что замирает внутри и думаешь: "ой, забыли текст". И нижняя нота тенора, баритонально бархатная, подарочная.

Rast (Отдых) так и прошёл, в соответствии с названием. Frühlingstraum (Весенняя грёза) была изящна, пауза столь же вкусна, а легато обоих исполнителей просто шёлковым.

Einsamkeit (Одиночество) после предыдущего света спето особенно горько и выразительно.

Мастерски акцентированные синкопы в Die Post (Почта) ненадолго разбавили всё мрачнеющий музыкальный колорит. Следующая Der greise Kopf (Седина) и встык начатый Die Krähe (Ворон) показались особо личными для солиста по духу. Letzte Hoffnung (Последняя надежда) – про последний жёлтый лист на дереве, как прелюдия к драматичному монологу Im Dorfe (В деревне): "Не давайте мне спать, гремящие цепи! Я порвал со своими мечтаниями!"

Вообще, последние шесть песен по растущему напряжению создавали ощущение пружины.

Опять оперное форте в Der stürmische Morgen (Грозовом утре), и следом attacca как танцующий лучик Täuschung (Иллюзия). Про Der Wegweiser (Путевой столб) нет слов, чтобы выразить, только много восклицательных знаков в пометках. И всегда этот номер особо трогает, а здесь сотворили Космос. По словам маэстро Дойча для него самый любимый и определяющий романс Das Wirtshaus (Постоялый двор). Он явно удался обоим в этот раз, пианиста хотелось именно здесь отметить. А солист ещё раз показал всю палитру от форте до трёх пиано.

Простоватая Mut (Смелость) была начата неожиданно мягко, но "Смело в бой, против ветра и снега!" прозвучало удальски, наотмашь. Die Nebensonnen (Мнимые солнца) – темп чуть живее, чем на CD, прощальное теноровое фортиссимо (ах, как они ценны, эти трубные ноты, когда изредка и по делу!) и уже нечто потустороннее в истаивающих аккордах фортепиано. Но финальный Der Leiermann (Шарманщик) услышался не таким безнадежным, как обычно. Не застылость замерзающего на льду старика, а картинка-воспоминание уже о давнем, отболевшем.

Боюсь, что увлекшись передать личное впечатление о каждом романсе, разъяла алгеброй гармонию и упустила главное. Дуэту Кауфман-Дойч удалось не только продемонстрировать высочайший класс музицирования, когда сделано и продумано всё настолько классно, что кажется – они отдыхают на сцене. "Да он же совсем не напрягается, когда поёт!" – подслушанная реплика двух юных вокалистов после концерта. А все нюансы, эмоции возникли вот только что, специально для нас, импровизация. Отдельная тема – безупречная дикция и трепетное отношение к пропетому слову у Кауфмана. Даже его бытовой разговорный немецкий так звонок и мягок, что дикторы германских телеканалов проигрывают в сравнении. Пропетое поэтическое слово у Йонаса выразительно настолько, что жаль заглядывать в русский перевод, уши смакуют переливы фонетики и вдруг ловишь себя на понимании немецкого, вернее – того смысла и подтекста, что вложил в свои стихи Вильгельм Мюллер. Правда, лишь пока звучит музыка!

О моём восхищении Хельмутом Дойчем говорила уже не раз, могу повторять бесконечно. Многокрасочный звук концертного пианиста, ставшего вокальным концертмейстером из любви к поэтическому слову и человеческому голосу. Чувство ансамбля на интуитивном уровне, тончайше проработанная фраза, пауза. Педагог-интеллектуал, сумевший забыть шалости своего студента Кауфмана и стать ему равноправным партнёром и другом. Счастлив такой союз!

Далее уже про восприятие. Очень важно, чтобы совпал внутренний настрой исполнителя и слушателя. Тогда происходит, как пишут на западе "химия", - нам ближе слово "магия". На этот раз совпало, по отзывам в Сети, у многих. На час с лишним Большой зал Московской консерватории погрузился в "Зимний путь", как в транс, как в культовый фильм, или в литургию - кому что ближе. Хотелось, чтобы Музыка не кончалась и, пожалуй, впервые от пения Кауфмана к финалу цикла слёзы едва не пролились, щекоча в носу. Волшебным образом молчали мобильники, разве что досадно кашляли почти во всех паузах. Но можно отчасти оправдать "тубдиспансер" – если слушать, затаив дыхание, непривычному организму требуется разрядка.

И при всей депрессивности поэзии Мюллера музыка Шуберта не оставляет впечатления безысходности. Послевкусие вечера – как от фильмов Тарковского в юности. Заглянули куда-то в другое измерение, а там, после горя и страха – Свет в конце тоннеля (островок с родным домом в океане Соляриса).

И конечно, потом были долгие-долгие овации исполнителям, зная, что "бисы" после "Зимнего пути" традиционно не предполагаются. Не щадили ладоней не прося добавки, а благодаря за чудо. И верилось, что кто-то из дам и девушек с букетами, пришедших в основном ради прекрасных очей и романтических кудрей Кауфмана, нечаянно открыли для себя и Шуберта, и вообще – камерную музыку. Количество и разнообразие цветов сразило, кажется, самого Йонаса. Большинство жаждущих автографов не получило "доступа к телу" по окончании. Но, надеюсь, простят Артиста, которому ранним утром уже надо было лететь на завершающий концерт, в Милан.

«Ты помнишь, чтобы после выступления толпа провожала из БЗК музыканта аплодисментами до машины и криками "Браво!" плюс тутти "Спасибо"» – спросила я своего старшего консерваторского коллегу. «Да, бывало – Владимира Горовица, Риккардо Мути».

Ответ мне понравился!

На фото (Ира Полярная / Art-Brand): Йонас Кауфман, Хельмут Дойч и организатор концерта Елена Харакидзян

Ссылки по теме

• Зимний путь к русским сердцам

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru