Архитектура – застывшая музыка. Затасканная фраза, клише. Но если так: «…Я видел и Страсбургский собор, строившийся много веков, и Миланский, но, кроме множества налепленных украшений, ничего в них не нашёл. А тут передо мной предстала красота целого и всё во мне дрогнуло... Это какой-то новый вид архитектуры, и в нём была гармония красоты и таинственная тишина. Я видел стремление ввысь и долго стоял ошеломлённый...» Это слова не просто музыканта, а Гектора Берлиоза, побывавшего в России впервые в 1847-м году, уже в зените славы. Прочитанное в далёком детстве, лет в девять-десять в книжке-путеводителе «Образы России», запомнилось на всю жизнь, и каждая встреча с белоснежной стелой храма Вознесения Господня в Коломенском, не похожей ни на один другой православный храм, становилась свиданием с Любимым, вечным, что создано за много веков до тебя и останется после…

И ещё из музыкальных связей. В фильме-опере «Хованщина» 1959 года (режиссёр Вера Строева) немало сцен снималось как раз в «Коломенском», нижний ярус храма Вознесения, его крыльцо узнаваемы в кадре.

Построенный в 1532-м году итальянцем Анибале по повелению Великого князя Василия III в благодарность за дарование наследника – будущего царя Иоанна Грозного, храм стал свидетелем многих событий русской истории. Бывал ли в нём Борис Фёдорович Годунов? Искать точные летописные сведения слишком долго, но с вероятностью, близкой к стопроцентной – да. Красочное описание кого-то из иностранных современников богомольного «поезда» царицы Марии Годуновой в Коломенское читала.

* * *

Театр «Геликон-опера», задумав провести спектакль «Борис Годунов» на открытой поляне возле храма Вознесения, сделав паперть и крыльцо местом действия, шёл на тройной риск – акустический, погодный и … принятия или отталкивания намоленными историческими стенами своеобразной трактовки Дмитрия Бертмана.

Погода вечером 9 августа была благосклонна – вопреки штормовому предупреждению о надвигающейся на Москву грозе на небе рассеялись даже малейшие облака, и ветерок ласкал крутой берег реки.

Любой опен-эйр – это на три четверти звукоусилительная техника, качество и слаженность работы людей за пультом и всей обслуживающей команды. И вот здесь, по опыту, – самое узкое место, ибо часто классические и оперные концерты проводят те же люди, что привыкли к поп и рок-фестивалям с их оглушающим децибелами примитивным саундом.

К счастью, «Борисом Годуновым» руководил штатный звукорежиссёр «Геликона» Станислав Шевцов. Несколько десятков микрофонов для оркестра, радиогарнитуры на солистах и каждом (!) артисте хора сводились воедино на цифровом пульте. Определяющие термины звуковой картины – баланс и прозрачность, были безупречны. Прекрасно прослушивались все оркестровые вкусности партитуры редкой редакции Дм.Шостаковича, голоса солистов и хора гармонично сливались, не выпирая и не мешая друг другу. Особо ценно, что при близком расположении микрофонных петличек ко рту, дикция у всех солистов была близка к идеалу, слова понимали даже новички, не искушённые в опере. А ведь у Мусоргского это так важно!

Но… боюсь, не только мне не хватало именно объёма – не громкости, но мощи звучания. Представьте акустическую систему французской фирмы L-acoustics размером с уличный почтовый ящик старого образца – поставьте четыре таких короба мощностью каждый по 700Вт друг на друга с одного края условной сцены и с другой. И это – всё! Не смогу точно прикинуть площадь поляны между храмом Вознесения и Государевыми воротами, но на глазок она сравнима с тем же партером Большого театра или БЗК. Примерно 800 человек сидело на стульях и скамейках (а имевшиеся у нас 5.6 Мвт рекомендованы для среднего размера джаз-клуба). Добавить бы по бокам зрительского периметра или сзади пару симметричных секций с культурными небольшими динамиками (линейный массив), как принято на подобных европейских мероприятиях, и акустическое впечатление было бы гораздо полнее. Но несколько слов в антракте с представителем фирмы-прокатчика оборудования объяснили всё, почти без слов – сколько выделили финансов (спонсор спектакля – «Росгосстрах»), на столько и озвучили. К тому, как тщательно были проложены кабели, расставлены мониторы подзвучки для артистов, укутано плёнками на случай дождя кое-что – без придирок. Все технари молодцы, постарались. Сделали скромно, но достойно. И это же «первый блин» полноценного оперного спектакля в Коломенском! Сетовать, что на любой площадной концерт третьеразрядной попсы выделяется в разы больше средств – другая тема.

К суховатому, как бы законсервированному звучанию из дальних мониторов адаптация происходит довольно быстро. Но организаторы решили сделать подарок слушателям, во всех сценах, где у Мусоргского прописаны колокола, включить в действие звонницу стоящей тут же церкви Георгия Победоносца. И вот тут натуральное вошло в противоречие с искусственным, столкнулись история и современность. Перезвон настоящих церковных колоколов в сцене коронации Бориса ошеломляюще грандиозен. И даже не так страшно, что снабжённый помощником с нотами, рацией и контрольным монитором звонарь всё таки расходился с оркестром. Но главный благовестный колокол, отлитый в 1640-м году, весит 53 пуда, на вид – в средний человеческий рост, а звонница не высока, примерно третий этаж.

Колокола в принципе не умеют играть «пиано», потому поляну накрыло бронзовой волной красоты и благодати, на фоне которой комариным писком слышались голоса певцов и оркестра. Так здорово, что обернулось противоположностью в сравнении. После каждого колокольного вступления (кроме Коронации ещё и в Чудовом монастыре, и в финале – сцене смерти Бориса) приходилось заново привыкать к «химии», доносящейся из динамиков.

Самый большой комплимент оркестру и маэстро Владимиру Понькину. Расположенные на высоте, сидя во всю ширину верхней крытой галереи паперти, почти невидимые, музыканты играли чисто, слаженно, с особым драйвом инструментовки Шостаковича, придавшей партитуре Мусоргского оттенок кинематографичности. Ни одного серьёзного кикса, ляпа, расхождения с солистами или хором. Местами казалось, что это студийная фонограмма. А ведь условия непривычные – оркестр и дирижёр далеко за спинами солистов, в помощь контрольные мониторы, выучка и интуиция. Признаюсь, что целиком редакцию Шостаковича слушала впервые, и совершенно покорена остротой гармоний и свежестью звучания именно оркестра.

Хор также заслуживает похвал (хормейстер Денис Кирпанёв). Кроме слитного трудного пения артистам приходилось активно действовать на узенькой полоске между Храмом и первыми рядами зрителей. Знаменитый хор «Хлеба голодным» прозвучал не стоном, а скорее требованием. Полонез в польском акте артисты станцевали эффектно и чётко, почти по-балетному. Понятно, что оценивать такого «Бориса Годунова» справедливей не как театральную постановку, а как особое явление, адаптацию режиссуры Дмитрия Бертмана под конкретный архитектурный образ.

Этот «образ» - Храм, живущий своей правдой более 480-ти лет, имеет право принимать или отталкивать трактовку событий.

Когда сцена была близка к первоисточнику – когда выясняли про убиенного Царевича князь Шуйский и Борис, оба в стилизованных, но близких к аутентичным ферязях, или когда Гришка рассказывал Пимену: «мне снилось, лестница крутая вела меня на башню», а сам взбегал на высокий пролёт, и вдруг вспоминалось, что именно с этого крыльца хотели стащить разбушевавшиеся москвичи молодого царя Алексея Михайловича позже, в 1662-м, в дни Медного бунта – то совпадение действа с Историей, с памятью этих камней буквально обжигало! А вот Шинкарка в непонятном декольте на шнуровке, ловко шинкующая натуральные капусту и морковку, выглядела неуместно.

«Борис Годунов», по определению, наиболее желанный «туз» для исполнителя заглавной партии. Станислав Швец со студенческих лет выделялся ростом, богатым басом и выигрышной сценической фактурой. Но вопреки канонам, что голоса темнеют с возрастом, он в этот вечер звучал баритоном, причём даже не самым драматическим, с почти теноровыми верхами. В целом это не мешало. Партия сделана очень качественно, умно, в голосе много металла, постоянное внимание к слову и фразировке. Актёрски тоже всё на месте – сомнения при вступлении на царство, родительская нежность к детям, и поединок с Шуйским, и бред с «мальчиками кровавыми». Статный, вальяжный, моложавый, не смотря на окладистую бороду и блондинистый (почему?) парик. Но в финале: «прощай мой сын, умираю», где есть заветное, за душу хватающее «Силы небесные» – я осталась холодной. Увидела-услышала только расчётливый профессионализм, а не искру правды.

Впрочем, охотно делаю скидку на экстрим для артистов. Это нам, зрителям, сидя на вольном воздухе, обозревая излучину реки, ворота шлюза и дальнюю панораму Николо-Перервинского монастыря, было комфортно. А им каково без обратного отзвука себя и оркестра, практически вслепую без дирижёра, на ещё жарком солнце вплоть до антракта – закатные лучи озаряли Храм щедро, у некоторых актёров подтекал грим. И чуть абсурдно звучало у Пимена: «но близок день, лампада догорает». Пимена пел Дмитрий Скориков, лишённый привычной бороды, рясы и апостольской повадки, скорее не летописец, а небритый в серой сермяге графоман-маргинал, за что в финале приходит изводить Бориса уже в цепях, и явно «под колпаком» у Шуйского. Традиционны «старцы смиренные, иноки честные» – Варлаам и Мисаил, Дмитрий Овчинников и Дмитрий Хромов. Внушителен и значим князь Шуйский – Вадим Заплечный.

Радикальному переосмыслению подверглись два главных теноровых образа, слившись в один, под жутковатым названием: Юродивый-самозванец. И благо бы ради суперпевца и актёра с широкой палитрой выразительных средств было такое проделано. Но и в буклете Геликона появилось нечто новенькое: «Опередив войско, юродивый Григорий приходит в Москву, чтобы, будучи неузнанным, встретиться с Борисом и напомнить ему об убийстве Дмитрия». В плане логики, как говорится, без комментариев. А сцена под Кромами, где оба персонажа встречаются, предусмотрительно изъята. Как и хор нахальных мальчишек возле Василия Блаженного, явно проговаривающих: «Юродивый-Николка» (не Гришка!).

Ну не верит господин Бертман в юродство как «особый чин мирской святости, добровольный христианский подвиг из разряда так называемых сверхзаконных, не предусмотренных церковными уставами. Юродивый повторяет жертвенный подвиг Христа». Назваться и прикинуться «рождённым во Христе», именно так это слово советуют переводить на европейские языки видные пушкинисты, просто невозможно! Правда, у Достоевского встречаем и другой тип юродства - кликушество, нищенство, кабачество, описанные в книге его современника Ивана Прыжова. «Юродивые у Прыжова – ханжи и обманщики, чутко уловившие и обслуживающие потребности московских барынь». Вот скорее такое.

Одетый весь вечер в нечто бомжовое вневременное (широкие мышиного цвета штаны, перекошенный серый армяк вроде пиджака) этот расплывшийся неопрятный персонаж, чешущий себе конечности и голову, вызывает стойкое отвращение. Голос Дмитрия Пономарёва – резкий, открытый, почти народный местами, усиливает впечатление. Гнусно хихикающий в Чудовом монастыре, слушая рассказ Пимена, грубо лапающий Шинкарку (Ольгу Спицыну), не помывшись и не сменив зипуна он и к Марине взывает, активно почёсываясь. Вопли вместо полных страсти дивных музыкальных фраз в знаменитой Сцене у фонтана. Вопрос – за что такое наглое убожество паны выбрали идти на Москву смещать законного царя? Он же обречён априори! Исторический Лжедмитрий 1-й, кем бы он ни был на самом деле, отличался умом, был образован (его собственноручное письмо по латыни к Клименту VIII видела в книжке – каллиграфически писано!) и очень недурён собой. И у Пушкина, а ещё сильнее у Мусоргского эта незаурядность Самозванца отлично слышна, её чесоткой не заткнёшь!

Марина Мнишек – Лариса Костюк, хороша и пластична, как хищница. Жаль, что в её сочном меццо порой заметна качка. Тем более, здесь нам была полностью показана и сцена с Рангони, часто купируемая в других театрах. Граф Клаудио Рангони, епископ и папский нунций, в исполнении Сергея Топтыгина, пожалуй, самое яркое личное открытие. Мощный бархатный баритон, гибкий и выразительный, плюс внешность рокового итальянского красавца, которому чёрная сутана с крестом только добавляет эротизма, запретный плод целибата сладок. Их темпераментная словесная дуэль с Мариной недвусмысленно заканчивается объятиями и поцелуями падре в нежнейшие перси духовной дочери. Даже лаская косматого Гришку (на высоком царском крыльце храма Вознесения), Марина поглядывает на своего истинного возлюбленного, чёрным демоном притаившегося под лестницей.

Мило и звонко горевала о внезапно помершем женихе царевна Ксения (Анна Гречишкина), то появившаяся перед отцом и братом в европейском платье с плоёным воротником-жерновом и фижмах (в память о суженом-датчанине?), то истерически хохочущая на грани плача во время сумасшествия отца-Бориса.

Ещё один «сюрприз» постановки – царевич Феодор, не меццо-сопрано, как указано в партитуре, и не мальчик-дискант, как порой для достоверности рискуют, а тенор. Андрей Паламарчук по голосу и вправду смахивает на только что отмутировавшего юношу, есть в его тембре молодая «зелень». Возможно, в дни премьеры спектакля в 2006-м, он и внешне походил на подростка. Сейчас «мальчик» — явно переросток для ТЮЗа, уже и на расстоянии его попытки имитировать угловатость и порывистость полуребёнка кажутся наигранными. Убедителен такой царевич Феодор только в финальном «стоп-кадре». Когда умирающий Борис (здесь просто скрывшийся вглубь храма) показывает на сына: «Вот царь ваш!», то Фёдор, вышедший прощаться с отцом в современном чёрном костюме-тройке с галстуком (публика даже заволновалась – не забыл ли одеться?) встаёт на высокое Царское место (на самом деле оно симметрично со стороны Москвы-реки) и цепко озирает всё и всех под истаивающие последние такты. Не важно, дескать, в каком облачении Царь – и в пиджаке он может иметь безграничную полноту власти. Малоприметное лицо среднего возраста, короткая офицерская стрижка нового правителя Руси, узнаваемо широко опирающиеся руки – ах, как прозрачно!.. И как в сущности дёшево, конъюнктурно и не про то, если знать Историю, если помнить, что 16-летний Фёдор Годунов (первый русский талантливый картограф) царствовал всего семь недель, не успев быть венчанным на царство, и был задушен вместе с матерью по приказу Лжедмитрия.

Но в финале взошла справа от нас огромная розовая луна; живые огоньки свечей у хора, поющего схиму умирающему царю, затрепетали; волшебство августовской ночи и гениальной музыки Мусоргского взяло верх над несуразностями режиссёрской Смуты. Древний храм Вознесения, белокаменный лебедь из 16-го века, простоявший здесь реальное Смутное время, простил и принял. А когда поближе к парапету крыльца подошёл раскланиваться оркестр, чистым золотом блеснул воздетый музыкантом тромбон с выдвинутой кулисой. Тут кстати вспомнилось из 150-й псалма Давида: Славьте Бога во Храме Его,… Славьте Его гулом труб, славьте Его звоном лютней и арф! Да славит Его тимпан и пляс, да славят Его струны и свирель… Аллилуйя!

Фото Владимира Майорова

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru