Сондра Радвановски: «Я умею только петь»
7351
0
Разговор с певицей, которой больше всего нравится слово «сопрано»
В эти дни на сцене Лирик-оперы Чикаго идет опера Г.Доницетти “Анна Болейн”. Впервые она была поставлена в театре в сезоне 1985-86 годов для великой Джоан Сазерленд. Спустя двадцать девять лет первой Анной Болейн Лирик-оперы 21-го века стала американская певица Сондра Радвановски. Наш корреспондент Сергей Элькин встретился с ней через два дня после премьеры новой постановки. Сондра была очень довольна.
С.Р. Все прошло замечательно! Мне нравится постановка Кевина Ньюбери. Она традиционная, но с вкраплениями новых элементов. Взаимоотношения героев, их жесты, движения, перемещения по сцене – все выглядит более реалистичным, не таким формальным, что ли...
С.Э. Для вас имеет значение, что вы исполняете роль не выдуманного, а исторического персонажа?
Конечно. Мы с Кевином обсуждали исторический фон, на котором происходит действие оперы. Развод Анны Болейн, ее переход в другую веру сыграл огромное значение для будущего Англии. Я стараюсь быть правдивой в изображении моего персонажа: сильной и несчастной женщины одновременно.
С вокальной точки зрения вам нравится исполнять эту партию?
Для меня эта партия – вокальный пир! Я обожаю ее петь! Партия Анны Болейн – одна из лучших в репертуаре bel canto. Все держится на технике: высокие и низкие ноты, колоратура, мягкое, громкое пение, переходы – в этой партии можно показать все возможности голоса. Партия очень красивая и очень сложная. Из трех с половиной часов я на сцене около трех, в конце – двадцать минут наедине со зрительным залом. Это тяжело. Между спектаклями я должна жить, как монахиня. (Смеется) Мне нужно два дня, чтобы отдохнуть. Не только вокально, но и физически, эмоционально.
Я помню ваши предыдущие партии в Лирик-опере: Эльвира, Аида, Леонора. Вы не только поете – вы проживаете характеры своих героинь...
Это же так скучно - просто стоять и петь! Да, мы выступаем в оперном театре, но ведь это все-таки Театр! Я хочу рассказать своему зрителю историю. А если я просто стою и пою, то получается концерт.
Контролировать голос для вас не проблема?
Хорошая техника позволяет это делать. Иногда, когда я неважно себя чувствую, бывает сложно, но в целом, я думаю, это вполне по силам. Мне сорок пять лет, и я научилась управлять своими эмоциями. Научилась даже не за счет опыта на сцене, а благодаря опыту жизненному.
У вас есть любимая сцена в “Анне Болейн”?
С вокальной точки зрения мне нравится ария “Al dolce guidami...” (“К счастью веди меня...”) из последней сцены второго акта, а с драматической – дуэт Анны и Джованны Сеймур “Va', infelice, е teso reca” (“Ступай, несчастная, и подумай”), когда Анна понимает, что Джованна - новая жертва коварного короля. Для меня этот фрагмент – лучший в опере. Все заканчивается великолепным crescendo. И, конечно, последняя сцена оперы – сцена смерти Анны: настоящий tour de force для артиста!
Готовясь к той или иной роли, вы слушаете записи ваших великих предшественниц? Если мы говорим об Анне Болейн, то это, конечно же, Мария Каллас и Джоан Сазерленд.
Конечно, я учусь у великих певиц прошлого. Каждое новое поколение учится у предыдущего. Я всегда нахожусь под впечатлением от пения Каллас. Мне нравится в ней творческое бесстрашие. Она делала со своим голосом все, что хотела. Когда надо, ее голос звучал по-королевски, но она не боялась прозвучать “грязно”, если так надо было по сюжету для образа ее героини. Ее техника была виртуозной. Я слушала и Сазерленд, и Монтсеррат Кабалье, и Анну Нетребко. Я слушала, училась, но не копировала их исполнение. Я не хочу быть второй Каллас или второй Кабалье – я хочу быть собой. Я делаю своего персонажа, и зритель видит Анну Болейн Сондры Радвановски... Анна стала моей первой королевой в тюдоровской трилогии Доницетти. Я спела ее впервые два года назад в Вашингтонской национальной опере, и за эти два года спела двух остальных королев. Теперь я вернулась к Анне другой.
Вы вернулись не только к Анне – после Верди и Пуччини вы вернулись к bel canto...
Bel canto – это определенный язык. Теперь, вернувшись к этому языку, я понимаю, что он стал у меня лучше. Я научилась многому, исполняя Норму, Лукрецию Борджа, Елизавету (опера Доницетти “Роберто Деверо” – прим. автора), Марию Стюарт, Анну Болейн. Это другой стиль исполнения... У меня сильный голос, и мне предлагают самые разные партии, включая Брунгильду и Турандот. Я отвечаю: “Нет”. Я пела Тоску, пела другие большие партии, а сейчас взяла обратный ход, после Пуччини и Верди, когда вокальная техника улучшилась, вернулась к операм bel canto. Я поняла, что я буду петь лучше и дольше, если буду петь эту музыку.
Вы говорите “Нет” сегодня. Но ведь это не значит, что вы не скажете “Да” через несколько лет?
Может быть, после пятидесяти. Но не сейчас. Сейчас я хочу петь bel canto. Посмотрите на Джоан Сазерленд. Она начала с Брунгильды, а потом перешла на bel canto. То же самое было с Марией Каллас. Конечно, профессионал с хорошей техникой может спеть все. Но нельзя петь Брунгильду, а потом Анну Болейн. Каллас говорила, что голос – не лифт, на нем нельзя прыгать вверх и вниз. Мои сегодняшние белькантовые партии, я надеюсь, помогут мне петь еще десять-двадцать лет. Многие говорят, что Моцарт – лекарство для голоса. А для меня такое лекарство – bel canto.
С Джейми Бартон (Джованна Сеймур) наша героиня встречалась совсем недавно. В сентябре дуэт Радвановски (Норма) - Бартон (Адальжиза) открывал новый сезон Оперы Сан-Франциско в новой “Норме”, поставленной Кевином Ньюбери. С Джоном Релайа (король Генрих VIII), Брайаном Хаймелом (лорд Перси) и Келли О’Коннор (Сметон) певица встречается впервые. Я спросил Сондру, как ей работается с партнерами.
Они все молодые. Я убита – самая старая в этом составе! (Смеется) Работать в паре с такой замечательной певицей, как Джейми Бартон, - подлинное наслаждение! С Джейми у нас очень хорошие взаимоотношения. Она – великолепная певица и настоящий друг. Для меня еще очень важно, что наши голоса хорошо гармонируют друг с другом. Это было важно в “Норме” и очень важно в “Анне Болейн”. У голоса Джейми есть сила, диапазон, гибкость... Я сказала Энтони (Энтони Фрейд – генеральный директор Лирик-оперы Чикаго – прим. автора), что лучшего состава придумать невозможно! Очень трудно найти пять равнозначных голосов: Анна - сопрано, Джованна Сеймур – меццо-сопрано, Генрих VIII – бас, лорд Перси – тенор (партия для “тенора-самоубийцы”), Сметон – контральто. Плюс, конечно, хороший дирижер, оркестр, хор... В Лирик-опере собраны все необходимые “ингредиенты” для успеха “блюда”!
Прекрасный поворот разговора от оперы к оперному театру, в котором вы сейчас выступаете. Вы же в Лирик-опере, как дома?
Я в Чикаго, как дома. Родилась в пригороде Чикаго, городке Бервин. Моя мама живет в городке Сент-Чарльз (сорок две мили от Чикаго), мой брат – в иллинойской Женеве (сорок одна миля от Чикаго). Только я сбежала в Канаду. (Смеется) Вышла замуж за канадца и поселилась под Торонто... Лирик-опера отличается от всех остальных оперных компаний в США. Это – семья, где все помогают друг другу. Здесь ты можешь быть уверенным, что тебе не сделают плохо, а помогут и поддержат. В сегодняшнем мире такое отношение к солистам – большая редкость. Я это очень ценю и всегда с удовольствием возвращаюсь в Лирик-оперу. В такой атмосфере поется лучше. Давайте посчитаем, сколько партий я пела? Сусанна (одноименная опера Карлайла Флойда), Леонора, Эльвира, Аида. Анна Болейн – пятая. Неплохо! Лирик-опера – один из моих самых любимых оперных театров!
Вам есть с чем сравнивать! Вы же поете во всех лучших театрах мира.
Кроме Италии. Я сейчас не пою в Италии.
Почему? Из-за публики?
Из-за публики и нарушения элементарных этических норм. В Италии все не так, как в других местах. В итальянском оперном театре (особенно в Ла Скала) ты все время чувствуешь, что в следующую секунду все развалится. Полтора года назад я пела в Ла Скала “Бал-маскарад”. Публика орала, кидала на сцену какие-то предметы, в конце спектакля вызвали полицию... В таких условиях петь невозможно! Я хочу наслаждаться музыкой, играть, петь, я хочу, чтобы аудитория хотя бы на время спектакля забыла о долге на кредитных карточках, о работе, о проблемах в семье, о войнах и погрузилась в другой мир... А в Италии меня все время что-то отвлекает от искусства, от моей работы. То публика, то забастовка, то что-то еще... Нельзя хорошо делать свою работу в постоянном состоянии стресса... Я счастлива, что могу петь там, где хочу. (Сондра трижды стучит по дереву – прим. автора) Я могу выбирать, и пока я выбираю НЕ петь в Италии. Это печально, потому что вся история оперы связана с этой страной, но такова жизнь.
У меня был вопрос, что вы ненавидите в оперном театре, но вы уже ответили на этот вопрос. А что вы больше всего любите в опере?
Люблю музыку, люблю вживаться в образы моих героев, люблю, чтобы зрительный зал мне сопереживал, плакал, смеялся. Бесценный дар – на какое-то время иметь возможность владеть сердцами и душами людей. Музыка облагораживает, излечивает раны, заставляет людей быть лучше, чище, умнее. Не надо знать русский язык, чтобы понять оперу “Евгений Онегин”. Музыка тем хороша, что она универсальна. Ее в состоянии понять все.
Больной вопрос - современные постановки классических опер. Бывали ли у вас случаи, когда вы конфликтовали с оперными режиссерами?
Люди думают, что у певцов есть выбор, с кем ставить спектакли. На самом деле мы не знаем, с кем нам придется петь, кто будет режиссером, дирижером. В большинстве случаев мы знакомимся с режиссером на первой репетиции. У меня самый ужасный опыт был в Берлине на опере “Трубадур”. Режиссером был тот самый Ханс Нойенфельс, который в ноябре выпустил “Манон Леско” в Баварской опере. Анна Нетребко отказалась участвовать в этой постановке*. Я не знала, кто такой этот господин Нойенфельс. Это был мой дебют в Берлинской опере и... худшая постановка “Трубадура”, в которой я когда-либо участвовала. В финале спектакля появлялся обнаженный Иисус на кресте. Потом он сбрасывал с себя крест и начинал танцевать с епископом. Какое все это имело отношение к “Трубадуру”, я не знаю. Я попросила режиссера объяснить. Объяснений не последовало. Я вернулась в гостиницу и начала паковать вещи. Театр уговорил меня остаться. Я согласилась с условием, что буду стоять и петь на авансцене, чтобы не видеть того, что происходит за мной. Из этого я вынесла один урок – до подписания контракта надо спрашивать, какая будет постановка и кто режиссер... Может быть, я старомодна, но я не люблю слишком современные спектакли. Поэтому – я возвращаюсь к началу нашего разговора - мне нравится то, что делает Кевин Ньюбери. А вот эти непонятные постановки, когда хор сидит на унитазах... Или когда вдруг режиссер говорит мне раздеться... Я не вижу для этого никаких оснований. Я думаю, таким образом режиссеры просто хотят шокировать публику.
При этом билеты раскупаются, залы заполняются, после премьеры выходят хорошие рецензии. Чем больше скандала, тем больше зрителей...
Мне кажется, зрители начинают уставать от такого рода постановок, а певцы начинают отказываться от участия в таких спектаклях. Если я не верю в этого Иисуса на кресте, как я могу заставить поверить в это аудиторию?!
На гастролях в Москве несколько лет назад вы говорили про вашу русскую бабушку...
Говорят, она была из благородного рода. К сожалению, ее происхождение неизвестно. Бабушки и дедушки давно нет с нами – они умерли, когда я была маленькой. И отец умер. Где-то я читала, что моя фамилия первоначально была Радваноска или Радванова...
Для меня это имя звучит больше на польский манер, чем на русский...
Я думаю, было так. Когда бабушка приехала, люди, выдававшие ей документы, сказали нечто вроде: “Ваше имя невозможно выговорить”. Увы, это только догадки. Спросить не у кого. Я знаю, что моя бабушка не хотела говорить об этом. Я уже никогда не узнаю, как было на самом деле. Но русская музыка волнует меня. Моя любимая русская опера - “Евгений Онегин”. Я даже однажды пела Татьяну. В Кельне. Это был мой европейский дебют.
А дальше? Вы никогда не повторяли ее?
Никогда. Мне не предлагают. Есть Нетребко, есть другие русские певицы... Я обожаю Татьяну и очень хочу ее петь. Хочу спеть Лизу в “Пиковой даме”. Русский репертуар мне не предлагают. Из близкого к русскому – только “Русалка” Дворжака. Зато в камерных концертах я исполняю романсы Рахманинова. Когда я была в Москве, побывала на экскурсии в Большом театре, но ни разу там не пела. Я выступала в Большом зале Московской консерватории, в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии и в золотом зале Эрмитажа. (Радвановски говорит о выступлении в Гербовом зале Эрмитажа на XVII Международном музыкальном фестивале “Дворцы Санкт-Петербурга” в 2009 году – прим. автора) Я пела в концерте с замечательным Дмитрием Хворостовским, а мой альбом арий из опер Верди был записан в Москве с дирижером Константином Орбеляном.
Интервью с вами будет опубликовано в Москве, в журнале “Opera News”.
Пожалуйста, напишите, что я люблю Россию и жду новой встречи с московской публикой. Я приезжаю в марте 2015 года.
Вы помните, когда вы влюбились в оперу?
В одиннадцать лет. Я смотрела телевизор, увидела Пласидо Доминго в “Тоске” и сказала маме: “Я тоже хочу петь”. Я тогда уже пела - в церковном хоре. Начала брать профессиональные уроки. Всегда пела только классическую музыку. Никакой “попсы”! Моей первой ролью в местном оперном театре была девушка с сигаретой в “Кармен”. Мне едва исполнилось тринадцать. Потом - “Гензель и Гретель”...
Кто открыл ваш голос?
Сначала - руководительница хора. Она обнаружила во мне способности. А потом... У меня было столько замечательных педагогов! Первым надо назвать имя французского баритона Мартиала Сингера, преподававшего в Калифорнийской академии музыки. Он был первым, кто сказал: “Ты будешь вердиевским сопрано”. А я ответила: “Что это значит?” (Смеется) Он посоветовал мне послушать записи Леонтин Прайс. Мне было в то время около восемнадцати. Сингер научил меня многому.
С тех пор к вам приклеился ярлык “вердиевское сопрано”.
При том, что я давно не пела Верди… Критики любят поместить певца в определенную категорию. Это легко. Певица, поющая Верди, вагнеровский певец... В моем случае это связано с тем, что в начале карьеры я пела много опер Верди. Верди для меня был ступенькой к Пуччини и bel canto. Верди основан на bel canto. Похожая техника. Это bel canto “на стероидах”. А Пуччини – это Верди “на стероидах”. Петь Верди очень трудно. Тяжелее, чем bel canto. В операх Верди важно иметь сильный голос, тогда как для опер bel canto сила голоса не имеет решающего значения. Я не знаю, почему меня называют “вердиевским сопрано”. С таким же успехом можно сказать “белькантовое сопрано” или “пуччиниевское сопрано”. Больше всего меня устраивает только одно слово – Сопрано.
Конкуренции не боитесь?
На оперном Олимпе места хватит всем. Мы с Анной Нетребко поем во многом схожий репертуар. И места хватает еще на десять таких, как мы. Никто из нас не может спеть все и везде.
Я заметил, что вы совсем не поете современной музыки...
Она меня не трогает. Мой педагог по программе молодых оперных певцов при Метрополитен-опере Рената Скотто сказала как-то одну простую фразу: “Сондра, пой то, что ты любишь, и это полюбит публика”. Я пробовала петь современную музыку, но потом поняла, что она не для меня. То же самое с немецкой музыкой. Я ее пою мало, потому что она не моя. Хотя я спела “Четыре последние песни” Штрауса. Мой первый Штраус.
Ваши контракты, в основном, в Америке и Европе, а живете вы под Торонто. Не далеко от крупнейших оперных центров?
Да, только в Метрополитен-опера я пою каждый год на протяжении двадцати лет, и мои контракты в театре расписаны по сезон 2018-19 годов включительно. Конечно, спать дома гораздо комфортней, чем в гостиницах, но я привыкла петь в разных странах, и мне это нравится. Нравится смотреть на мир! В Оперной компании Торонто я дебютировала в марте этого года в партии Елизаветы в “Роберто Деверо” Г.Доницетти. Начиная с 2016 года я будут петь там в каждом сезоне. В 2008 году в театр пришел новый генеральный менеджер Александр Ниф. Он многое изменил в организации творческого процесса. Мне нравится петь в Торонто. Зал не очень большой (примерно 2500-2800 мест), с замечательной акустикой... Мы путешествуем с мужем. Сейчас он рядом со мной, в Чикаго. Он – мой менеджер, занимается всеми деловыми вопросами. Я умею только петь. (Смеется)
Примечание:
* В официальном сообщении для прессы директор Баварской оперы заявил о “расхождении взглядов певицы и режиссера на образ главной героини”. Премьера спектакля состоялась 15 ноября. Вместо Нетребко партию Манон Леско исполнила латвийская певица Кристина Ополайс. Рецензию на этот спектакль читайте в сегодняшнем номере журнала.
Рекомендуем
0
0
Всё об опере в России и за рубежом
