Сегодня мы хотим предоставить слово басу Андрею Валентию. Любителям оперы он хорошо известен по своим ярким выступлениям на сценах музыкальных театров постсоветского пространства, в России, Белоруссии, Украине. С артистом беседует Арина Саникович.

А.С. — Андрей, большая часть Вашей жизни связана с музыкой. С чего же все началось, как мальчик из украинской провинции понял, что музыка – это призвание.

А.В. — Там, где я родился, не было особых вариантов для досуга, поэтому все свободное время проводил на аэродроме, где работал мой папа. Я приезжал на его дежурство (он служил в охране аэродрома) и часами проводил у самолетов. Естественно, что тогда у меня была мечта стать летчиком! А еще в школе был кружок по стрельбе. Наш военрук Александр Супрун был просто фанатом своего дела! После его занятий вся школа могла спокойно отстреляться на высокий разряд! Еще одна моя страсть – это мотоциклы, могу их разобрать и собрать с закрытыми глазами. Ну и, конечно, рыбалка! Но это тема для отдельного разговора!

Так случилось, что в местном ДК создавали духовой оркестр, и я в него записался. Правда, через некоторое время оркестр распался, но я уже настолько полюбил музыку и свой инструмент, что стал ездить в музыкальную школу в соседний город. А затем поступил в музыкальное училище по классу трубы.

– Почему же после окончания Черниговского музыкального училища был Украинский государственный педагогический университет, а не консерватория?

– Я пробовал поступить в консерваторию, но не смог. Тогда мой учитель Владимир Журбин и педагог по классу трубы в консерватории Валерий Посвалюк (они в свое время вместе учились) договорились, что я должен вначале поступить в другой вуз, а затем перевестись в консерваторию, но при условии, что я приобрету хороший инструмент. Труба Bach или Yamaha стоила 3000 долларов, время тогда было сложное, купоны, талоны, родители работали на трех работах, чтоб выучить нас с сестрой.

В итоге получилось, что я переводился в консерваторию уже не по классу трубы, а по классу вокала. И не в Киев, а в Санкт-Петербург. А трубу купил себе спустя 20 лет, просто так, для души. Осуществилась мечта – новенькая Yamaha! Думаю, если бы такой инструмент появился раньше, вряд ли я стал бы тогда вокалистом.

– Как же произошло перерождение трубача в вокалиста?

– Переориентация на вокал произошла не в последнюю очередь из-за невозможности приобрести в 90-е годы хороший инструмент. Но это не единственная причина. Когда я поступил в педагогический университет, то с удивлением обнаружил, что поступил не совсем в «пед». На факультете «Музыка и художественная культура» были очень сильные кафедры – вокальная, фортепианная, хорового дирижирования, еще был духовой оркестр, струнный, три хора. Работали такие светила хоровой культуры, как Семен Дорогой, Анатолий Авдиевский, на вокальной кафедре преподавал бас Владлен Грицюк.

В училище я даже не подозревал, что у меня есть голос. В период юности вообще было какое-то отрицание всего, что связано с вокалом! Опера и балет вызывали смех, воспринимались как недоразумение, что-то такое до и после СОЛО НА ТРУБЕ в «Неаполитанском танце» П. Чайковского!

Первое удивление возникло на вступительных экзаменах в педуниверситет, когда проверяли вокальные данные. Диапазона у меня, конечно, не было, интонировал плохо, голос был непослушный, зато громкий! А еще я умел «копировать» оперного певца. Да, в детстве, примерно лет в 10, я пел в хоре, был первым дискантом! И вдруг бас?! Причем бесконечный в нижнем регистре и совсем без верхних нот! В хоре университета я попал во вторые басы, мне даже прочили место в хоре им. Григория Веревки (тогда это было для меня мечтой). Постепенно все чаще, вместо занятий на трубе, «пробовал» голос, разучивал романсы и арии. Преподаватели у меня были потрясающие: бас Владимир Турец, педагог по дирижированию Семен Васильевич Дорогой (драматический тенор, ученик родоначальника одесской хоровой школы Константина Пигрова и создатель хоровой капеллы им. Л. Ревуцкого). Эти люди увлекли и привели меня в Пение. Все случилось стремительно: через год обучения в университете я уже занимался с педагогом консерватории Любовью Крыжановской, затем попробовал перевестись в консерваторию в Киеве, естественно уже на вокальный.

– А почему в итоге была выбрана консерватория в Санкт-Петербурге? Ведь для этого необходимо было переехать уже на тот момент в другое государство.

– В Киевскую консерваторию меня не брали четыре раза подряд. Переводных мест было мало, всего 1–2, каждый раз находились более достойные кандидаты. Я даже стал сомневаться в своих силах. Тогда мои петербургские родственники предложили прослушаться в консерваторию им. Римского-Корсакова. И я ушел с пятого курса (оставалось сдать «госы»).

В Питер я приехал с паспортом СССР и вкладышем об украинском гражданстве и почти сразу отправился на прием к ректору консерватории. Как гражданин Украины, я не имел права на бесплатное обучение в российской консерватории (договора между Россией и Украиной об обмене студентами нет). У меня было два варианта – или менять гражданство, или платить за обучение сумму, приблизительно равную 5000 евро в год, в то время такие деньги мне могли только присниться! Владислав Александрович Чернушенко решил сам меня послушать; после пары пропетых фраз он сел за рояль и с листа начал аккомпанировать «Романс Фиеско» Верди. Через 30 минут я пел перед зав. кафедрой и деканом вокального факультета, а еще примерно через полчаса мне сказали: «Поздравляем! Вы приняты в Санкт-Петербургскую консерваторию!». А дальше нужно было быстро решить проблему с гражданством. И здесь вновь подключились мои питерские родственники, они помогли оформить необходимые документы и прописали меня.

Думаю, что все, что ни делается, – к лучшему! Ведь не факт, что после Киевской консерватории я смог бы ТАК петь! Так – это в любом состоянии, даже будучи нездоровым! Это заслуга моего педагога – Георгия Васильевича Селезнева! Настоящая проверка школы, данной мне Селезневым, состоялась на гастролях в Голландии с Татарским академическим государственным театром оперы и балета. Там за месяц я спел 15 раз партию Захарии в «Набукко», причем несколько спектаклей – с простудой.

– Вы так произнесли имя своего педагога, что нетрудно понять: Георгий Васильевич Селезнев для вас не просто педагог, это Учитель! Вы сразу попали к нему в класс?

– Я хотел учиться у баса. На тот момент Николай Охотников уже перестал преподавать, оставались Булат Минжилкиев и Георгий Селезнев. Минжилкиев был солистом Мариинского театра, а Селезнев до Мариинки работал еще и в Большом. Мне советовали идти к Минжилкиеву: Селезнев часто уезжал для участия в концертах, а Минжилкиев, например, помогал своим ученикам устраиваться в театр, что было несомненным плюсом! Но когда я услышал, КАК Георгий Васильевич поет, то все вопросы сразу отпали. Невероятной красоты голос, безупречная школа! Но одно дело – решить для себя, у кого ты хочешь учиться, и совсем другое – попасть к этому педагогу. Класс у Селезнева, к моему удивлению, был переполнен колоратурами, сопрано! Басов, баритонов – всего 3–4 человека из 20! Слава Богу, все сложилось! Я отучился у Георгия Васильевича целых семь лет (пять лет – основной курс и еще два года аспирантуры). Кстати, когда в Большом или в Театре Станиславского и Немировича-Данченко говорю: «Я учился у Селезнева!», то часто слышу в ответ: «Так вот кого ты вокальной манерой напоминаешь! Поешь очень похоже на Жору! Какой человек! Как мы его любили!» Это высшая похвала мне!

– В самом начале своей карьеры Вы работали некоторое время в Большом театре России, участвовали в постановке оперы Леонида Десятникова «Дети Розенталя» (исполняли партию Мусоргского). Эта опера в свое время вызвала бурную полемику в российском обществе. Как спустя десять лет после тех событий Вы можете ее оценить?

– Да, в Большом я участвовал в восьми постановках. «Дети Розенталя» – моя первая работа в этом театре, куда я поступил после открытого прослушивания. Эйфория и ликование! Никто за меня не просил! Никакого блата и «звонков друга»! Сразу после консерватории я стал солистом Большого театра! Мне предложили участвовать в новой опере, специально написанной для театра! Конечно, я согласился! Но когда пошла волна критики, передачи по ТВ, когда некоторые мои друзья стали говорить, что не подадут мне руки, если я не откажусь от участия в этой опере, то было уже не до шуток! Но если бы не было «бурной полемики» – не было бы вообще зрителей в зале. Черный пиар сделал тогда свое дело!

Сейчас, спустя 10 лет, многое из того, что происходило вокруг оперы, удивляет. Да, по сюжету на сцену были выведены клоны великих композиторов, девушки легкого поведения и другие… асоциальные элементы. Но сама опера получилась лирической, наивной и даже трогательной. Там не было пошлости, а была трагедия, правда, было много политики.

Мое твердое убеждение: оперный режиссер и режиссер драмтеатра или кино – это две большие разницы. Я принимал участие в постановке «Пиковой дамы» режиссера Валерия Фокина, был занят в «Борисе Годунове» режиссера Александра Сокурова. Уже живя в Минске, наблюдал за постановкой «Князя Игоря» Юрия Любимова… Вообще, с оперной режиссурой проблемы. Почему-то режиссеры уверены, что зрители придут не музыку и голоса послушать, а посмотреть в авторском варианте музыкальное действо «по мотивам Верди-Чайковского»! Взгляните на некоторые афиши: огромными буквами фамилия режиссера, художника по костюмам… и только потом дирижер. Фамилий солистов там вообще может не быть. Я, например, не пойду в оперный театр на самую лучшую в мире поставку самого знаменитого режиссера, если там поют плохо!

– А какие еще проекты Большого театра России, в которых Вы принимали участие, запомнились? В данном случае я имею в виду не столько партии, сколько встречи с интересными людьми, музыкантами, дирижерами, т. е. – Личностями.

– Запомнилось сотрудничество с Мстиславом Леопольдовичем Ростроповичем, который работал над проектом «Война и мир», но по состоянию здоровья не смог его завершить. Очень сильное впечатление произвел Феруччо Фурланетто, с которым я выходил на одну сцену в «Набукко». Также часто общался с Александром Филипповичем Ведерниковым, Евгением Евгеньевичем Нестеренко, который в 70 лет пел Захарию!!!

Живя в Москве, я участвовал во многих проектах и познакомился с огромным количеством прекрасных музыкантов, дирижеров, певцов! Весьма комфортно было петь в Большом театре под управлением Александра Ведерникова! Кстати, очень приятно было совсем недавно получить от него приглашение в Монпелье для участия в опере «Жизнь за царя» М. Глинки (концертное исполнение) с оркестром и хором «Радио Франс».

Работал с Владимиром Федосеевым, Юрием Темиркановым, много концертов спел с Владимиром Понькиным, Владимиром Андроповым, записал сольный диск с Николаем Калининым. Были и интересные гастроли в Ла Скала («Евгений Онегин» и оратория «Иисус Навин» М. Мусоргского), поездки на фестивали в Финляндию («Борис Годунов» и «Дети Розенталя») и Словению («Борис Годунов»).

– Почему Вы сменили Большой театр России на Большой театр Беларуси и переехали в Минск?

– В ГАБТе мне предложили стать штатным солистом, но исполнять нужно было вторые-третьи партии! Для меня это было неприемлемым. Потом кризис – и в Москве стало меньше концертов с участием оперных певцов. А у меня семья, надо снимать квартиру. В это время поступило приглашение на работу от руководства Белорусского театра. Выученных партий у меня к тому времени было много, а вот «обпеть» их было негде, поэтому я принял предложение из Беларуси. Минск – город спокойный, очень удобный, комфортный не только для проживания, но и для работы! Транспортное сообщение хорошее, «Белавиа» – неплохая авиакомпания, самолеты ее летают во многие точки мира, а это для меня важно. Руководство с пониманием относится к моим бесконечным отъездам, отпускает.

– Будучи солистом Большого театра Беларуси, Вы продолжаете активно сотрудничать с оперными театрами России. Санкт-Петербург, Казань, Самара, в прошлом году – сольный концерт в Московском международном Доме музыки, в начале этого года – участие в постановке и премьерных показах «Хованщины» в Театре Станиславского и Немировича-Данченко. Поделитесь Вашими впечатлениями от работы Александром Лазаревым и Александром Тителем.

– Участие в постановке с Александром Лазаревым и Александром Тителем – это просто подарок судьбы! Ведь этот театр считается очень «закрытым»! Когда я постоянно жил в Москве, то даже не пытался попасть в него, так как знал: там крепкая команда, прекрасные певцы. Это нереально!

Только в конце репетиций «Хованщины» я спросил у Александра Тителя, как же он меня нашел, кто порекомендовал? «YouTube!» – засмеялся Титель. Он попросил завлита театра подыскать для этого проекта русскоязычных басов. Нашли около двадцати человек, почти половина из Москвы, потом посмотрели-послушали записи на YouTube (XXI век на дворе!) и поинтересовались мнением у работающего в МАМТе дирижера оперного театра Беларуси Вячеслава Волича. Тот меня рекомендовал. Затем вызвали на прослушивание, я приехал, спел – и меня пригласили.

Честно скажу, очень волновался перед встречей с маэстро Лазаревым. О его суровости ходят легенды! Но с первых минут стало понятно, что не такой уж он и строгий! От меня только требовалось знание материала и точность исполнения. Лазарев соглашался со многими «традициями» и «штампами», так сказать, с «вокальными примочками», постоянно шутил, всех солистов, даже самых молодых, звал по имени-отчеству! А еще он очень легко подстраивался под удобный для солиста темп. Но это было уже потом, а вначале, на «тренировочном» этапе, нужно было абсолютно точно выполнять его требования и подстраиваться под его темпы! А что маэстро Лазарев сотворил с оркестром! Двойной состав музыкантов играл пианиссимо! Я трубач, и хорошо знаю, чего это стоит! «Если вы не слышите певца – значит, вы его забиваете!» В общем, ничего нового, да только мало кто слушает дирижера. Немногие могут увлечь, ублажить, обаять, принудить оркестр, чтобы тот стал абсолютным инструментом в руках. Для меня явилось неожиданностью, открытием то, что Александр Лазарев не только успевал руководить всеми – и оркестром, и солистами, – но еще и делать закладки, а после репетиции вызывал солистов к себе и показывал, на что следует обратить внимание. «Не волнуйтесь, я все покажу! Это вы прыгаете-кувыркаетесь, у вас много задач и действий. А я тут стою в яме, скучаю – мне все равно нечего делать! Я вам все покажу!»

Если говорить об Александре Тителе, то представьте: посреди лета вам звонит известнейший оперный режиссер (мы раньше не были знакомы), называет фамилию Лазарева, произносит слово «Хованщина» и предлагает пройти прослушивание на роль Ивана Хованского в его проекте!

Конечно, удивили сроки подготовки постановки – три месяца! Но время пролетело очень быстро. Мало того, его еще и не хватило! Я ходил не только на свои «сцены», интересно было смотреть все репетиции Тителя! В какой-то момент с ужасом обнаружил, что ребята работают ТАК, что я могу просто за ними не угнаться. И дело даже не в голосе (с ним все в порядке!), а в драматической составляющей. Они все работали по-особенному. Вначале вообще только с текстом, читали его «в прозе», потому что Александр Борисович добивался «человеческих» интонаций. Репетировали сразу в костюмах, с оружием (саблями) и прочими «аксессуарами». Например, в сцене гадания Марфы десятки раз полное ведро воды падало из рук солистки – убирали воду и снова и снова все повторяли, ведь во время спектакля (бывает, и за оружие зацепишься и поранишься или длинные полы кафтанов вообще меняют походку) будет уже поздно учитывать все нюансы. И что удивительно, во время этих многократных повторений – никаких претензий к режиссеру. Отмечу, ребята в составе труппы были очень сильные, и мне стало ясно, что необходимо заниматься дома, и очень тщательно заниматься, иначе не успею. Кроме того, они ведь уже знали, как работать с Тителем, что ему нужно, поэтому почти у всех были наработки, был опыт прежних постановок. Если Лазарев был мною доволен, то Титель – нет. Я реально отставал, в его театре просто петь – это мало, вернее – это ничто. Иногда на сцене выходило так, что я непредумышленно отворачивался от партнеров и пел «в зал», так Александр Борисович говорил: «В филармонию!» Кстати, я до сих пор не знаю, доволен ли мною режиссер.

– В Минске Вы исполняете партию Досифея, а в Москве – Ивана Хованского. Вам ближе начальник стрельцов или духовный лидер раскольников?

– Досифей, безусловно, мечта любого баса, но мечта во многом «неблагодарная»! Сложнейшая партия, без «выигрышных» арий и стретт! Хованского же обычно поют характерные басы, партия высокая и вообще «крикливая». Если бы мне предложили спеть ее еще два года назад, то обиделся бы (мой голос воспринимают как характерный?!) и с возмущением отказался! Но когда я услышал, как исполнял Хованского мой любимый певец Валентин Пивоваров и (как контрольный выстрел!) не менее обожаемый Феруччо Фурланетто, мне тоже захотелось попробовать! Конечно, эта партия легче Досифея, но в драматическом плане более яркая, динамичная, эффектная! А вот что мне ближе… Еще пару лет назад – Досифей, а сейчас – даже и не знаю…

– Андрей, главный режиссер Большого театра Беларуси Михаил Панджавидзе, в постановках которого Вы участвовали как штатный солист театра, тоже, как и Александр Титель, добивается от солистов оперы и артистов хора максимальной достоверности в поведении, т. е. цель у режиссеров одна. Есть ли разница в средствах ее достижения, в подходах к артисту?

– С Михаилом Панджавидзе я познакомился еще в 2004 году, когда работал в Большом театре России. Он тогда осуществлял перенос оперы «Турандот» на Новую сцену. Я был поражен скоростью его работы! Все четко, ясно, все по делу, без постановочной «тягомотины», как часто бывает у не понимающих специфику оперы драматических режиссеров, которые сами не знают, чего хотят.

Мне сложно говорить о Михаиле (скажут ведь – лесть!). Он «командный» режиссер, я имею в виду, что, однажды попав в его команду, ты знаешь, что будешь постоянно в поле его зрения. Я очень благодарен ему за то количество работы, которое он мне дал. Панджавидзе весьма востребованный режиссер, его проекты идут во многих театрах. Так вот в последнее время, пожалуй, треть моих ангажементов – по его рекомендации! Кстати, вовсе не обязательно в его постановках. Его спектакли всегда отличаются красочностью, динамичностью. Он стремится использовать весь потенциал артиста – и певческий, и актерский. Три состава солистов могут «сдать» ему свои версии спектакля, естественно, в рамках очерченной режиссером задачи. Если ты физически справляешься с ролью, то именно для тебя будет поставлено много интересного. Возьмем, например, наш «Севильский цирюльник»! Помните все эти прыжки, колеса, шпагаты, перевороты, сальто и т. п. Кстати, в Минске это единственный случай, когда я, будучи Доном Базилио, не сижу в гримерке, дожидаясь своего выхода, а каждый спектакль провожу в кулисах, смотрю действо!

Но и обида к Михаилу тоже накопилась (смеется). Только одну из всех его постановок в Минске можно считать «басовой». Это опера «Набукко», в которой пою Захарию. Все остальное – для сопрано, тенора, баритона, а басовые партии в этих постановках второстепенные, неинтересно. Поэтому я часто принимаю предложения других театров поучаствовать в проектах, где есть с чем «побороться», т. е. имеется значимая басовая партия. Лучше я поеду в Астрахань или Самару петь Бориса или Мефистофеля, чем в Венскую оперу «кушать подано». Может, это престижно, но мне неинтересно. Речь идет, конечно, об ангажементах. Покидать такой гостеприимный Минск и уже ставшую родной Беларусь – это вряд ли.

– Практически сразу после премьерной «Хованщины» Вы вновь вышли на сцену Театра Станиславского и Немировича-Данченко, но на этот раз в партии Гремина в «Евгении Онегине» Астраханского театра оперы и балета, номинированного на Золотую маску. Как Вы оказались в этом проекте?

– Приглашение в Астрахань на XIII Международный фестиваль им. В. Барсовой и М. Максаковой, к которому была приурочена премьера «Евгения Онегина», я получил от «некоего» Александра Малышко (он пел Ленского в этом спектакле). Оказывается, мы когда-то пели с ним в хоре мальчиков школы-интерната при Киевской консерватории. Он был дискантом, а я, учась в университете, в басах! Конечно, я его не узнал! Не меньшее удивление испытал, узнав, что в Астрахани главный дирижер – мой однокурсник Валерий Воронин! А в премьерных спектаклях партии Ленского и Онегина также исполняли мои однокурсники – Сергей Романов и Александр Тимченко! Можно еще добавить режиссера спектакля Константина Балакина, который тоже учился в Санкт-Петербургской консерватории, но был на пару курсов старше! Вот так случай! А потом меня пригласили в сентябре принять участие в open-air проекте «Князь Игорь» (я исполнял партию Галицкого) на Соборной площади Астраханского Кремля. Сейчас у меня так много работы, столько предложений, что приходится отказываться от партии Бориса в Астрахани. Правда, там знают, чем меня заманить! Рыбалкой! Услышав отказ, сразу же – «вобла пойдет!» или «начинается жор у сома!». Без вариантов, соглашаюсь! (смеется) Возвращаясь к «Евгению Онегину»… Это интересная постановка, много режиссерских находок. Там передана атмосфера пушкинского времени, потрясающие декорации, костюмы! Я очень рад, что далекая и «провинциальная» Астрахань в этом плане «сделала» столицу. Давно не помню такой овации в Москве. В конце концов, люди соскучились по нормальному «Евгению Онегину».

– Андрей, расскажите, пожалуйста, о цикле концертов с камерной программой в Минске, Москве и Киеве.

– С самого начала планировалось три сольных концерта. Были выбраны главные филармонические площадки Беларуси, России и Украины (я связан с этими странами и городами), в свой юбилей захотелось выступить с камерной программой. Так получилось, что концерт в Минске открыл мой оперный сезон 2013–2014 гг., а выступления в Москве в ММДМ и Киевской филармонии его завершили.

Июньский концерт в Киеве получился особенным. Сомнения были и у меня, и у моего аккомпаниатора Татьяны Старченко; может, зря все это, не время, людям не до академического пения, не до русской камерной лирики! Но мы решили ехать и не ошиблись: билеты раскупили, зал переполнен! Из моего родного училища приехал целый автобус учащихся! Были мои педагоги! Пришли друзья, принесли цветы, целую гору! Получился большой концерт с 3-м и 4-м отделением «бисов».

Мой концертный директор Алена Сысоева очень просит продолжить петь в филармониях на Родине. Уверен, что человеку, где бы он ни жил в данный момент, периодически нужно возвращаться домой, на Родину, чтобы набраться сил, «перезагрузиться». Как форель из моря против течения возвращается в свои родные ручьи, так и я должен напиться водички из родного колодца, искупаться в своей речке. Мне это не просто физически – химически необходимо!

Возможно, следующий концерт будет во Львове (это пока только задумка), меня ведь несколько раз приглашали петь в Оперном театре им. С. Крушельницкой! Там удивительно хороший коллектив! Помню, после первой же оркестровой репетиции ко мне подошли почти все артисты хора, солисты, оркестранты и сказали теплые слова. Кстати, в Московском Театре Станиславского и Немировича-Данченко та же картина, очень дружелюбные люди! Это дорогого стоит, когда твои коллеги подходят к тебе и хвалят твое пение!

– Поделитесь своими творческими планами. Где Вас можно будет услышать в ближайшие месяцы?

– В ближайший месяц – это два спектакля в Минске, две «Хованщины» в Москве, два «Князя Игоря», гала и сольный концерт в Астрахани. А дальше – следите за информацией на сайте.

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru