Театр может быть и начинается с вешалки, по неподтвержденному выражению Станиславского, но опера «Возвышение и падение города Махагони» Вайля — Брехта началась непосредственно в холле театра, только я поняла это позднее. Хотя с первой же секунды, оказавшись в этот вечер в здании Королевской оперы, заметила какие-то странности – в частности, сменяющиеся картинки на мониторах с правилами, что можно и чего нельзя делать, что, не буду скрывать, заинтриговало. И оказалось, что во время представления нельзя – кашлять, чихать, звонить. Можно: пить, есть, драться, любить (Ох, уж эти англичане. Это они так мило перевели то, что чуть позднее будет названо весьма беззастенчиво и просто – заниматься сексом!).
Театр откровенно «продавал», намекал, заигрывал со зрителями, объявив, что рад, что потратились на билет на эту постановку, и что до спектакля и в антракте мы хорошенько потратимся на напитки и еду в барах и ресторанах театра. Зритель, признаться, и не понял, как оказался вовлеченным в эту игру под названием – возьми, купи!
И когда мы рассаживались по своим местам, спектакль продолжался в том же духе, только теперь «полезная информация» транслировалась на занавес сцены. Мы узнали, что критики в театр приглашаются задарма, так же, как и солидное число студентов. Но если какое-то количество избранных критиков действительно отмечаются регулярно на всех оперных премьерах, то студентов в массовом порядке зазывают на «Анну Николь» – современную оперу о трагической истории жизни звезды Playboy мисс Смит, бывшей стриптизерши, скончавшейся от передозировки, этой своего рода «классической американской истории знаменитости» (Ричард Томас и композитор Марк-Энтони Турнаж)… Или на «Махагони», основу которой составила история о трех мошенниках, основавших город, в котором продаются только удовольствия, наслаждения.
На всевозможных языках, в том числе с помощью не совсем по-русски звучащей фразы «Миллионеры приглашать!», зазываются в город имущие мира сего: они летят самолетами, и милые стюардессы чуть позднее научат их милыми заученными движениями, что делать с бутылкой виски, оказавшейся в их руках, где и как спустить свои деньги. В числе гостей города Махагони оказываются и четверо люмпенов с Аляски, скопившие свои кровные денежки за долгие семь зим на лесоповале.
Подробный, обстоятельный показ удовольствий занимает подавляющую часть оперы, а горькая, обличительная фраза одного из лесорубов Джимми, наконец-то понявшего происходящее: «Эти удовольствия – не удовольствия, свобода – не свобода!» звучит в самом конце. И только в эту минуту становится ясно, ради чего все это было. И еще одна фраза Джимми запоминается – о том, какой выбор делает каждый из нас.
Да, это произведение Брехта - остросоциальная карикатура на общество потребления. Нет сомнения в том, что Брехт и Вайль хотели заставить своих сверстников задуматься о ценностях жизни и о будущем общества, которое, однако, с 30-х годов прошлого века (времени, когда состоялась премьера этого опуса), стало еще более искушенным все в том же – в обжорстве, пьянстве, пустых и бездушных развлечениях, сексе!
Сатира Брехта на город на американском Западе, начавшаяся как идиллия свободы и удовольствий, заканчивается беззаконием, вседозволенностью, гибелью. Последняя фраза бедного Джимми, процитированная выше, повисает в воздухе… Махагони процветает, и продолжает покорять новые народы, страны и континенты.
А мы продолжаем рассуждать на тему необузданного потребления, постепенно утрачивая интерес, как теме, так и к причинам, ее породившим.
Режиссер Джон Фулджеймс со сценографом Эс Девлин нашли простое решение: все три акта происходят в морском контейнере, который достаточно эффектно перевоплощался то в борт самолета, то в кабаре с эффектным белым роялем и серебряными пальмами, то в бордель, в который выстраивалась очередь мужчин с опущенными – наготове! – штанами, а вход имитировал то раздвигающиеся неоновые «ноги» женщины, то склады, заваленные тушенкой, то… Голгофу, где распяли Джимми, и это, пожалуй, было уже слишком.
Мне показалось, что значительная часть аудитории Ковент-Гардена чувствовала себя в этот вечер не совсем уютно – от некоторой пошловатости постановки, назойливости видеоинсталляций Финна Росса, от возникающих стыков и пауз во время переходов от разговорных диалогов к пению, от довольно напыщенной трактовки, что не позволило музыке литься свободно, хотя начало было исполнено интригующе и свежо. В целом мне показалось все же, что в этой музыке Вайля, которую я слушала впервые, есть соблазнительность, игривость, ироничность, она разнообразна – это и джаз, и кабаре, и какие фантасмагории.
Дирижировал оркестром Марк Уиглсуорт, который с сентября 2015 года займет пост музыкального руководителя Английской национальной оперы.
Роль проститутки Дженни исполняла англичанка Кристина Райс. Ее сочное меццо великолепно сочетается как с музыкой Вайля, так и с лирическим тенором, исполнявшим роль Джимми. Голос звучал превосходно, она спела знаменитую «Песнь об Алабаме» даже слишком красиво.
Неожиданно заболевшую шведскую меццо-сопрано Анне Софи фон Оттер в третий вечер представления заменила ирландка Анна Мари Гиббонс, дебютировав в роли Леокадии Бегбик. Если бы я заранее, благодаря сообщению пресс-службы, не узнала о замене главной певицы, я никогда бы не заподозрила в ней дебютантку: настолько свободно она вела себя на сцене, настолько уверенно исполняла свою партию.
Австро-американский тенор Курт Стрейт произвел большое впечатление в роли Джимми Макинтайра, приговоренного к смерти за то, что он не в состоянии больше платить. Всё его преступление – в отсутствии денег. Джимми убивают током, обвязав его кусками провода, с раскинутыми в сторону - наподобие распятия — руками.
Питер Хор (Фетти) пел профессионально, но ямайский бас-баритон Уиллард Уайт в роли Тринити Мозеса явно превзошел его.
Отличная работа Джеффри Ллойд-Робертса, Даррена Джеффри и Нила Дэвиса – красочного трио друзей Джимми – повысила тонус всей постановке.
В уже упомянутом обращении к зрителю директор оперы попросил нас также воодушевить наших друзей и знакомых на то, что они купили билеты на 1 апреля, когда в кинотеатрах 40 стран мира будет идти прямая трансляция «Махагони», что я и делаю! Но предупреждаю – вы должны точно знать, на что идете, чтобы не разочароваться.
Потому что, возвращаясь домой из Ковент-Гардена, я оказалась в одном вагоне метро аж с шестью зрителями «Махагони». Красные обложки программок Королевской оперы в наших руках поспособствовали к спонтанному обсуждению только что увиденного, и, оказалось, что кроме меня, ответившей уклончиво и да, и нет, опера не понравилось больше никому. Кстати, зрительский рейтинг ее – две звезды. Критики отреагировали неоднородно – от двух до четырех, что мне кажется большой натяжкой.
Так почему такими недовольными оказались мои попутчики? Те, кто пришел в надежде увидеть одно из знаменитых произведений Брехта, его не увидели. Молодая девушка, клюнувшая на необычное название, оказалась расстроена тем, что эта опера как бы и не опера вовсе. Она все ссылалась на Пуччини, как образец оперного искусства, но согласилась со мной в том, что в «Махагони» присутствует социальный аспект. Статная седая импозантная дама с ярко накрашенными губами твердила, что в благоговейной атмосфере оперного театра показывать такую постановку – неприлично. Сидящая рядом с ней полная женщина, явно страдающая одним из пороков, о которых шла речь в опере, заявила, что эта музыка совершенно не подходит для оперного пения. Высокий джентльмен был категоричен, сказав, что для пропагандистских слоганов в Лондоне достаточно других сцен помимо Ковент-Гардена. Но все мы сошлись в одном, что это – не опера! То есть это не то «дело, труд, работа» — род музыкально-драматического произведения, основанный на синтезе слова, сценического действия и музыки, – где музыка и пение является основными носителями действия. Это – нечто иное.
Но все, кроме меня, шли в Ковент-Гарден именно на оперу! Лично я не разочаровалась, но и наслаждения – другого: высокого, эстетического, истинного – все-таки не получила.