О новой «Богеме» в АНО, пришедшей на смену постановке Джонатана Миллера, рассказывает наш корреспондент Людмила Яблокова.

На сцене Колизеума представили новую современную «Богему» австралийского постановщика Бенедикта Эндрюса – совместное производство Английской Национальной оперы и Нидерландской оперы, где и состоялась год назад премьера. Не всякому спектаклю удается так категорично развести критиков и зрителей по разные стороны «баррикад». Этой вполне удалось! Столь противоположны оказались мнения: или очень нравится, или неприемлемо.

Скажу сразу, что лично мне эта версия, скорее, пришлась по нраву.

Понравилась – с первой же минуты – своей жизнерадостностью, импульсивностью, энергией, буквально льющейся со сцены в зал. И странно, если бы это было иначе – двое молодых высоких, атлетически сложенных красивых парня, толкутся друг с другом, пытаясь каким-то образом согреться, а затем, будучи не в состоянии больше преодолевать холод в мастерской с огромными заледенелыми окнами, сжигают свои рукописи и подвернувшийся стул. Все, что происходило на сцене, было сыграно столь натурально и естественно, что и я «замерзла» за компанию ними…

Жизнь в рождественский вечер полна сюрпризов, и появление приятелей – с вином и едой пришлось, как нельзя, кстати. Четверка повеселилась от души, дурача своего хозяина. Но главный мотив первого акта этой постановки заключался все-таки в другом: всякий молодой человек, готовый принести свою жизнь в жертву искусству, не имея материальной или моральной поддержки, так или иначе должен пройти свой путь через богему – голодающую, замерзающую, страдающую, пьянствующую, иногда пробующую наркотики, неунывающую или разочаровавшуюся, и снова воспламеняющуюся. Такова плата за место в искусстве!..

Примечание редактора:
Любопытен символический штрих, нашедший отражение в программке к спектаклю, – там представлена репродукция с картины выдающегося бельгийского художника Джеймса Энсора, современника Пуччини – «Скелеты пытаются согреться». На ней изображена холодная обитель, столь похожая на убогий богемный приют, с палитрой, скрипкой и лампой, олицетворяющими творчество художника, музыканта и писателя. Пред нами четыре скелета – вот до чего довела нищета и безвестность. Они греются у печки и неизвестно – где окажутся завтра? Знаменательное художественное совпадение, а может быть и не просто совпадение. Ведь Энсор, как и Пуччини, прошел долгий путь непризнания и безвестности, прежде чем стал знаменит… (Е. Цодоков)

Джеймс Энсор (1860-1949). Скелеты пытаются согреться. Холст, масло. 1889. Фрагмент

…Однако вернемся на сцену Колизеума. Это далеко не первая моя «Богема», но ни в одной из предыдущих эти роли не были отданы действительно столь молодым артистам, и «картинка» все-таки играет свою роль, хотя обычно мы, зрители, предпочитаем закрывать глаза на многие несовпадения чисто визуального плана. И то, что здесь, как на подбор, были приглашены именно такие певцы, мне кажется, было не случайным. Как вы, наверно, уже догадались, Мими составила этой великолепной четверке вполне достойную компанию.

Теперь о самой концепции постановки. Да, в этой новой «Богеме» наша героиня лишена трогательной уязвимости и невинности. Но, с другой стороны: а где они, такие, во втором десятилетии двадцать первого века – даже в школе? Да, мне верится, что именно так и бывает у молодых – встречаются, химия бьет в голову, и все заканчивается, как у Жванецкого: «раньше это называлось заниматься любовью, теперь – сексом». Но это мир, в котором мы живем! Главное, что показано это было без пошлости, без грязи, чего предостаточно видела эта сцена. Просто Рудольф и Мими оказались на полу – в одеждах, в естественных как бы спящих позах двух влюбленных, но их «body language» – язык тел, их прикосновения друг к другу сказали нам о многом: эти двое были нежны, естественны, они были влюблены друг в друга.

Однако любовной сцене предшествовала другая, принять которую трудно, и почему-то кажется, что новое возобновление этой постановки, если ей суждено когда-либо вернуться снова, непременно избавится от этого момента. В какой-то степени, это был шок, когда Рудольф, проводив друзей… достал шприц. Помимо глотка вина он предложил Мими и порцию героина. «Холодная ручонка», – поет он, коля ей в вену наркотик…

Общаясь последние двадцать лет довольно-таки тесно с молодежью, я вполне допускаю в этом контексте самокрутку с какой-нибудь дрянью, но все-таки не тяжёлые наркотики. Кстати, от чего умирает героиня здесь неясно, если не знать истинного содержания оперы Пуччини. Но не верится, что от наркомании. Она покашливает. А тема наркомании не проявляется больше на протяжении всей оперы. Что это – не до конца продуманный зигзаг режиссуры, желание шокировать публику? Тогда, надо признать, цель была достигнута. Шок имел место быть.

Мне очень понравились декорации (Йоханнес Шютц) первого и последнего акта – огромная мастерская, но не на чердаке, а на первом этаже, переоборудованная из индустриального здания, несомненно, расположенного где-то в Лондоне или в Амстердаме, но не в Париже. Весной сквозь огромные окна высвечивают огромные, уже с листвой деревья, детские качели, с той стороны под окнами, не торопясь, проходят прохожие. Но трансформацию этой мастерской в кафе Момус (что собственно, происходило также и в старой постановке Джонатана Миллера) вряд ли можно назвать привлекательной. Кафе оказалось безликим – забегаловка в торговом центре.

Да, «Богема» Эндрюса – не рассказ о невинной молодой любви изящной молодой девушки, чья красота – естественна и натуральна (что мы и видим на сцене) к столь же молодому человеку, чья любовь – сгусток ревности, фантазий, странностей, истерии (и это тоже очевидно). И я соглашусь, что здесь не все так романтично, как в пуччиниевском оригинале с чахоточными швеями и голодающими художниками. Но в любом случае, эта постановка – не гимн наркотикам и похоти. Правда где-то посредине. Если закрыть глаза на единственную вызывающую деталь, то несомненно одно: впечатление от оперы – трогательное, актеры не работают на сцене – они проживают эту жизнь, и может быть потому, что все происходящее на сцене происходило столь эмоционально, зрителю невозможно было не отозваться, не откликнуться на эти искренние порывы молодых сердец.

Да, это другая богема, другое время, но это – богема. 90-х ли годов прошлого века, начала ли этого, так ли это важно? Зато эта богема понятна и близка молодым сегодня. Это их жизнь!

Американское сопрано Корин Уинтерс сыграла свою Мими, но это была именно Мими: ее голос был наполнен эмоциями, чувствителен и трогателен, ее тон - чистый, прозрачный, ее сопрано – насыщенное, темное. К сожалению, ей не всегда давались верхние ноты.

Валлийское сопрано Райан Лоис в партии Мюзетты блистала своим голосом на протяжении всего спектакля, хотя образ ее оказался несколько грубоватым, гротескным, почти пародийным, и, на мой взгляд, и не всегда соответствовал имиджу.

Американский тенор Зак Боричевски, как Рудольф, звучал немного напряженно, скованно в начале, его голос вибрировал, «пошатывался», позднее он распелся, но в целом это было далеко не идеальное исполнение, хотя и эмоциональное.

Присутствие приглашенных на спектакль певцов из Америки вызвало волну недовольства среди критики – неужели среди наших «доморощенных» не нашлось достойных артистов, они и спели бы не хуже, а может быть даже лучше.

И надо сказать, остальная троица, заявившая о себе в рамках программ для молодых певцов ENO Harewood Artist и Jette Parker Young Artist Королевской оперы, показала отличный класс вокала. Художника Марселя совершенно очаровательно исполнил британский баритон Данкен Рок – непосредственный, веселый, импульсивный, душа компании, под стать ему оказались Николас Мастерс (Коллен) из АНО и Эшли Ричес (Шонар), из Королевской оперы – эта троица и играла заразительно, и пела великолепно!

Финальная сцена «Богемы» была исполнена с таким чувством, с такой болью и состраданием, что вызвала шквал совершенно искренних и благодарных аплодисментов…

За пультом оркестра Английской Национальной оперы стояла китайский дирижер Сиань Чжан, и ее манера принесла некоторое разочарование резковатостью, словно все тонкие и деликатные нюансы в медленных, спокойных переливах мелодий и пассажах музыки Пуччини для нее не существовали. Я, без сомнения, слышала лучшую музыкальную интерпретацию пуччиниевской Богемы. Впрочем, испортить музыку Пуччини до такой степени, чтобы она совсем не принесла удовольствия слушающим ее, в любом случае – невозможно.

Полярное восприятие этой постановки, на мой взгляд, идет ей на пользу. Однозначно, в ней есть искра, что-то такое, либо возмущающее, либо восхищающее. Равнодушных нет! Но восхищенных, особенно среди зрителей, – больше!

Фото: Tristram Kenton

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru