Реставрация или ремейк?
«Евгений Онегин» Станиславского в Геликон-опере
6243
0
«Евгений Онегин» в постановке Станиславского просуществовал в Музыкальном театре его с Немировичем-Данченко имени рекордно долго – с 1922 по 2001 год. Невозможно даже представить, сколько поколений зрителей за эти 80 лет, особенно школьников, кому роман в стихах Пушкина положен по программе, своё первое знакомство с гениальным творением Чайковского начинали с этого спектакля: хрестоматийно понятного и логичного, не растерявшего поэтичности и красок, даже нарастив изрядную долю штампов за десятилетия проката.
Все мы «родом из детства». Большинство видевших тот легендарный спектакль на Пушкинской (да-да, тогда так называлась Большая Дмитровка) много раз с нежных дошкольных до взрослых 20 лет, как я, или в более солидном возрасте, теперь могут только вспоминать и рассказывать. Увы, видео сохранилось лишь короткими отрывками!
Но один из пленённых тем самым «Онегиным» юных зрителей оказался ныне наделён полномочиями Художественного руководителя театра Геликон-опера. Для Дмитрия Бертмана при осуществлении давней мечты возродить спектакль Станиславского всё счастливо совпало: только что открывшееся замечательное Новое здание «Геликона» на Большой Никитской и юбилейный год 175-летия П.И.Чайковского.
В день премьеры 23 декабря Государственный Мемориальный музей-заповедник П.И.Чайковского в Клину на один вечер предоставил экспозицию «П.И.Чайковский. Евгений Онегин. Лирические сцены». Несколько стендов с фотографиями, витрин с подлинными документами, портрет композитора в старинной раме, называемый «Чайковский с поднебесными глазами» – всё подобрано тщательно, любовно. Да и как может быть иначе, если рядом сидит сама Полина Ефимовна Вайдман, ведущий научный сотрудник музея и главный хранитель фонда П.И.Чайковского. Тёплая, почти домашняя атмосфера выставки продолжилась чествованием Полины Ефимовны, ставшей первым лауреатом Приза Ассоциации музыкальных критиков Москвы, на сцене Геликона. Такое начало премьерного вечера обещало чуть ли не аутентизм следования оригиналу, то есть постановке 1922 года. Хотя тут же внутренний голос бубнил про «нельзя в одну реку войти дважды» или более прозаичное: «Да кто ж помнит точно про 1922 год? Только начиная с 50-60-х годов ещё сохранились живые свидетели, а это уже «Онегин» с ветеранской бородой был!»
Что сохранилось в Геликоне от первого макета Б.А.Матрунина – ставшие эмблемой Музыкального театра четыре колонны с аркой, естественная архитектурная деталь дома, ныне мемориального музея Станиславского в Леонтьевском переулке. Колонны не просто узнаваемы, они стали богатыми серо-мраморными, объёмными, в отличие от плоских выбеленных на сцене МАМТа. И пусть в том спектакле, что в памяти, в сцене дуэли опускался тёмно-синий задник снежного рассвета в чистом поле, а здесь голое зимнее дерево так и стоит между колонн – не суть. Крестьяне в начале поют только закулисный хор: «Болят мои белы рученьки», не выходят со снопом на сцену и плясовая «потешим барыню» - Уж как по мосту мосточку» купирована, как было заведено. Наверное, в студии в Леонтьевском пляски не помещались, а после соблюдали традицию. Но ведь все помнят, что «с жатвой покончено» - это не позже середины августа, лето! И девицы-красавицы собирают вишенье-малину в сцене объяснения Онегина и Татьяны. Потому у Станиславского, вернее, у преемников, над домом Лариных склонялись зелёные берёзки. В новой редакции оформления Вячеслава Окунева сделан реверанс в сторону любимой Болдинской поры Пушкина. Золотая ветка висит над домом в 1-й картине, и как живой медного цвета осенний дуб красуется в центре аллеи почти осыпавшихся деревьев в 3-й. А Татьяна меж тем выслушивает отповедь Онегина в лёгком кисейном платьице с рукавом-фонарик!
По оформлению ближе всего «тому Онегину» Сцена письма и Ларинский бал. Но, опять же, вместо пёстрой эклектичной толпы провинциальных помещиков волей художника по костюмам Ники Велегжаниновой за длинным чайным столом (с натуральными пирогами, ах!) сидят очень стильные дамы и господа, одетые по фасонам пушкинской поры, но в едином цветовом палево-серебристом общем тоне, включая сюртуки мужчин.
Обсудив все мелкие вольности с коллегами в двух, как и положено, антрактах, договорившись до: «но ведь бывает бабье лето и в октябре, когда вдруг плюс 20 и можно по-летнему бегать. А вообще, всё так красиво!», мы и не подозревали о «сюрпризе» Греминского бала. Фанфары Полонеза – занавес. Публика восторженно хлопает – между колонн на заднике парадный портрет императрицы Екатерины II, справа – сын Павел I, слева – внук Александр I. Пушкинская эпоха во всей красе. Выходят пары. Но почему кавалеры все в сером? Некоторые в пиджаках? Батюшки! А дамы то – вместо завышенных талий и декольте, локонов и диадем – отрезные по бёдрам светло-стальные платья, повязанные шарфами головы с остренькими эгретками – это ж ровно на сто лет позже, ар-деко, расцвет НЭПа!
Зачем, почему? Намёк в словах Бертмана из буклета: «постановка (Станиславского) была очень смелой, актёры играли в костюмах своего времени» А вот тут лукавство, игра слов: «костюмы своего времени» или «свои костюмы» – тонкая разница! Оперная студия Станиславского создавалась молодыми бедными энтузиастами, денег на пошив костюмов поначалу не было. «Свои костюмы» – обычная практика тех лет, подбор из того, что было. А было в бабушкиных сундуках и на московских барахолках в начале 20-х годов ещё много чего и с 19 века. И даже новое платье от модной портнихи безжалостно переделывалось под «онегинское», а как же иначе? Представьте, как воспринимался бы Греминский бал в костюмах «с улицы» 1922 года на фоне портретов ненавистных самодержцев Романовых? Нет, потомственный старообрядец К.С.Алексеев, до последнего боявшийся ставить телефон в Леонтьевском, чтобы не прослушивали (!), был слишком мудр для такого «модерна»!
Татьяна в меховой горжетке, малиновом тюрбане с пером и единственная из дам с веером об руку со штатским в двубортном костюме Греминым. Онегин в пиджачной тройке, таинственная Дама в дымно-тёмном платье с длинной пахитоской, экосез, больше похожий движениями на шимми, где дамы по очереди хватают Онегина, а сам он на ариозо «Увы, сомненья нет» так распаляется, что скидывает и кидает оземь пиджак – это разве Петербургский великосветский бал? Из серии «Россия, которую мы потеряли», учитывая зримые приметы 1920-х? Как могло бы быть, не случись Октябрьского большевистского переворота? Пронзительная мысль! Но и шутливая рядом. Может, под Новый год привет от другого творения Чайковского, балета «Спящая красавица»: «прошло сто лет, и вот они проснулись, не постарев». А внешне всё предельно эстетично! Стройные, молодые хористы отлично танцуют (хореограф Эдвальд Смирнов), дамские платья и головные уборы «а ля Вера Холодная» смотрятся восхитительно!
После такого скачка во времени в заключительной сцене была готова увидеть Татьяну и Онегина в джинсах, что церемониться с эпохами? Отнюдь! Евгений в пиджаке столетней давности так и остался, а княгиня Гремина вопреки пушкинской ремарке («…сидит, не убрана, бледна») читала любовное письмо в своём алькове, одетая в роскошную бархатную багряницу со шлейфом и рукавами-буфами. Подпиши на фото артистки в таком наряде название спектакля «Тоска» или даже «Трубадур» – легко поверишь. Современность обнаружилась в ожидаемой партерной, вернее, «бутербродной» мизансцене заваливания Татьяны Онегиным на пол. Как же иначе выразить свой любовный пыл и проснувшуюся, наконец, страсть? И удивительно, что в нынешнем контексте не возмутило, целомудрие Станиславского давно устарело! Расстёгивать брюки и задирать ей подол не стал Евгений верхом на княгине? И на том спасибо. Ставим допуск «12+».
«Наполнение рисунка мизансцен идёт по методу Станиславского, но уже сегодня» - это снова цитата из Бертмана. Не станем занудствовать про мизансцены, за почти 80 лет существования того «Онегина» раскопать подлинные вряд ли возможно. Как все старые пьесы сейчас декламируются в драме в убыстренном темпоритме, так и рисунок ролей в опере, поведение персонажей стали гораздо свободней, насыщенней пластикой и жестами.
Игра сестёр Лариных с любимой книжкой Татьяны, рассыпанием записочек и гербария из неё смотрится живо, детские обнимашки Тани и Няни в сцене Письма тоже милы. Но порой мелкая жестикуляция и «хлопотание лицом» персонажей чрезмерны.
* * *
И всё же, если в любой опере главное – музыка и пение, то в сверхпопулярном «Евгении Онегине» само собой.
Оркестр «Геликона» под управлением Валерия Кирьянова сыграл Чайковского достойно, добротно, с чистыми трудными соло валторны в сцене Письма. Без каких-то тонкостей, озарений, местами в непривычно замедленных, но не шокирующих темпах. Неприятная «клякса» – первый номер, квартет «Слыхали ль вы». Фальшиво у солисток, расползалось по ансамблю. Будем считать за случайность, «первый блин» премьеры. И ещё вечный дирижёрский «мозоль»: финал Ларинского бала, хор «Что за скандал, мы не допустим» – здесь на грани развала были хор с оркестром. Хотя пение хора как такового (хормейстер Евгений Ильин) порадовало – слитно, мощно, с увлечением.
Самая большая удача именно этого премьерного спектакля – приглашение новой солистки из Санкт-Петербурга Ольги Толкмит на партию Татьяны. Сопрано именно такое, как мечтается для любимой героини – свежее и молодое, но уже сочное, с «мясцом», явно с тенденцией к более драматическим партиям в дальнейшем. Прекрасная вокальная выучка, владение нюансировкой, неплохая дикция. Легко простились даже вольности с текстом в «Письме» - то чуть напутала слово, то фразу «судьбу мою отныне» спела на «траляля», с кем не бывает! В целом слушать отрадно, смотреть – ещё интересней. Такой Татьяны, пожалуй, не встречала. Вопреки расхожему, слова Няни: «моя вострушка, весёлая и резвая ты пташка» могли быть обращены и к Тане тоже. Она с первого выхода вся пульсирует активностью, жаждой жизни, узнавания нового. Ничего меланхоличного, сцена Письма – придуманное приключение начитанной девушки. И ведь вправду надо было иметь дерзость и отчаянную голову в 1819-м году (время действия романа), чтобы самой, первой написать письмо однажды встреченному «соседу»! Не пугает эту Татьяну даже суровость Онегина, читающего ей отповедь в саду, она продолжает чуть не мурлыкать просто от возможности видеть рядом любимого, сидеть с ним, доверчиво склоняет голову на плечо Евгения на последних звуках арии «...лёгкие мечты». Надутые губки на именинном балу – лишь позёрство, игра в томность. Невольно вспомнился чуть ли не антипод русских романтических героинь - Скарлетт О’ Хара из «Унесённых ветром» с её неубиваемым оптимизмом и практичностью. Вдуматься, нет здесь никакого противоречия. Добавлю - у Ольги Толкмит благодатная сценическая внешность, незаурядные актёрские данные. Стройная, подвижная, легко преображающаяся гримом из бутончика-барышни в опустошённую не тем замужеством очень зрелую даму с угасшим взором сильно подчернённых глаз, напоминающих кинодив немого кино.
Такой незаурядной, яркой Татьяне пристал бы самый звёздный Онегин. К сожалению, пока не получилось. И всем вроде хорош Алексей Исаев – высокий, статный, симпатичный, со звучным приятным баритоном, и ему действительно только 26 лет! Чего ж ещё? Ещё хотелось бы пения не от меццо-форте до фортиссимо, но и mezza voce и пиано, хоть иногда. Хотелось более тонкой фразировки, и главное – поменьше эстрадности в вокальной манере. Ощущение, что в заглавной партии выступает раскрученный телевизионной «Большой оперой» микрофонно-клиповый шоумен, не покидало. Заключительная сцена пелась Исаевым форсировано, верхушка в «жалком жребии» словно из последних сил. Благородство и порода – вот основные требования к исполнителю роли Евгения Онегина. Их, как раз, не чувствовалось. Но здесь несправедливо винить лишь самого артиста. Нарочито выбеленное и подрумяненное лицо в первом-втором акте, над от природы высоким лбом карикатурно взбит кок – скорее не Чацкий, с которым себя сравнивает герой, а Репетилов из «Горе от ума». Пресыщенный, пустой, «щадящий» невинность Татьяны не от рыцарства, а от скуки срывать ягодку, что сама в руки падает. Ёрничать и издеваться над Ленским Онегин не прекращает и в сцене дуэли, вплоть до рокового выстрела! После надрывно, как Канио-Паяц, рыдает над телом друга, но в раскаяние не верится. Как не верится и в «заботу юности – любовь», о которой он поёт, встретив величавую «царицу-Татьяну». Просто теперь, видя расцветшую шикарную женщину, проснулся похотливый азарт, желание сломить, подчинить и развлечься. Насквозь антипатичен такой Онегин, и детское злорадство от того, что Татьяна в финале «не поддалась» снова просыпается!..
А вот Ленский в исполнении Игоря Морозова – настоящий! Не мешает ни типично теноровая «сдобность» фигуры, ни заметная минусовая разница в росте с Ольгой. Красивый, свободно льющийся крепкий лирический тенор, мастерски владеющий чарующими пиано. Интеллигентное звуковедение. В «Куда, куда…» многовато мелких «вилочек», явно не случайных, продуманных – особенность трактовки. Рисунок роли, пожалуй, ближе всех прочих персонажей к великим предшественникам: впервые влюблённый молоденький поэт, как все артистические натуры склонный раздувать из мухи слона, а из дурацкой шутки крупную роковую ссору.
Предмет его воздыханий, Ольга, здесь тоже брюнетка, как и сестра. Про «локоны льняные» надо смотреть у Пушкина – излишество для большинства публики! У Ирины Рейнард тёмное меццо, почти контральто, как задумано Чайковским. Голос большой и ровный по всему диапазону, но уж очень брутальный для этой партии, местами резкий, лишённый мягкости. По поведению – решительному, доминирующему, прямо Кощеевна, а не «кокетка, ветреный ребёнок».
Князь Гремин Алексея Тихомирова спел знаменитую арию безупречно по нотам, включая козырное нижнее «и молодость, и счастье», но однокрасочно громко. Впору так возглашать «Многая лета» в огромном храме – бас отменный, образа как такового не увиделось.
Излишним форте грешил и Дмитрий Скориков (Зарецкий, Ротный). Может, в новом Геликоне акустика слишком хороша, провоцирует всех показывать своё alto voce? Могучим голосом наделена и Няня у Ольги Спицыной. Но вот ей эта «матёрость» не помешала. Филиппьевна хоть и седая, но бодрая сильная «большуха» средних лет, держащая на себе чуть не всё хозяйство. Потому как помещица Ларина – Наталья Загоринская, пригожая под чепчиком, как поздняя осенняя роза, вся в мечтах молодости, в прежнем веке галантных воздыханий. Её подчёркнутые заигрывания с потенциальными зятьями выражались несколько фривольными жестами. Режущим слух характерным голосом и шаблонными ужимками запомнился француз месье Трике – Дмитрий Пономарёв.
У каждого из родителей возникает проблема – куда сводить ребенка в первый раз на «Онегина»? Несколько лет назад я так и не решилась выбрать между московскими постановками. Решила показать фильм-оперу 1958 года, оказалось – правильно сделала!
Ремейк Станиславского от Дмитрия Бертмана – именно так можно назвать этот спектакль – вполне мог бы заполнить благодарную образовательную нишу, если бы не, мягко скажем, озорство с Греминским балом. Как объяснить молодым оперным неофитам или школьникам сию метаморфозу в столетие? У них и так сумбур в головах, некоторые Великую отечественную войну путают с 1812-м годом! Разве что для связи времён дать прочесть приятеля Пушкина, князя В.Ф.Одоевского, первым предсказавшего в утопическом романе «4338-й год», написанном в 1837 году, появление современных блогов и Интернета. Помимо прочих прогнозов, в тексте романа есть строки: «между знакомыми домами устроены магнетические телеграфы, посредством которых живущие на далёком расстоянии общаются друг с другом»…
Рекомендуем
0
0
Всё об опере в России и за рубежом
