Немного о Прокофьеве, о том, почему его музыка должна звучать чаще, и не только в юбилейный год, мы спросили Александра Тителя. Получился небольшой монолог режиссера в перерыве репетиций оперы «Любовь к трем апельсинам».

«Моцарт, Мусоргский и Прокофьев», — именно этих трех композиторов Александр Титель называет самыми близкими его сердцу. В арсенале режиссера постановки 4-х опер Сергея Прокофьева: дважды он обращался к «Обручению в монастыре» — в Свердловске и в Москве в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко; в Музыкальном же театре он ставил «Войну и мир», в Большом театре — «Игрока», в Латвийской Национальной опере и теперь вот в новой редакции в театре Станиславского и Немировича — «Любовь к трем апельсинам».

Первый раз я услышал музыку Сергея Прокофьева, когда был совсем маленьким: папа играл оба его скрипичных концерта. Я их сразу отличал от любой другой музыки. И всегда прибегал к отцу слушать. В них была всегда такая свежесть, такая скерцозность в ощущении жизни, такая щенящая радость бытия! И с этих пор Прокофьев навсегда стал моим композитором.

Многие современники описывали внешность этого огненно-рыжего красавца. И замечательно сказал, кажется, Ростропович: «французские духи, яркие одежды».

Эпатировать было в его природе, но это никогда не было безвкусным эпатажем. За этим внешним видом было такое восприятие жизни: очень юное вплоть до последних лет.

Скерцозность, острота, элегантность. Ему было присуще ощущение стремительно меняющегося мира и стремительно меняющегося искусства, острое ощущение жизни.

«Любовь к трем апельсинам» — с моей точки зрения — грандиозное театральное сочинение, прочно занявшее место в ряду шедевров ХХ века. Американцы называли это «русским джазом с американской отделкой». В прокофьевских «Апельсинах» есть всё: и пародия на традиционную оперу, и попытка использовать формы комедии дель арте, хорошее «театральное хулиганство», редкое для оперного произведения. Все то, что так характерно для русского искусства начала ХХ века. Он же читал текст «Апельсинов», когда плыл в Америку. Ему Мейерхольд отдал журнал, где был сценарий, переработанный самим Мейерхольдом, Владимиром Соловьевым и Константином Вогаком из пьесы Гоцци. И уже перечисление этих имен говорит о том, откуда корни прокофьевского сочинения.

Была у меня мечта поставить все оперы Прокофьева. Не знаю, осуществится ли…Половину я поставил. Мы вообще можем гордиться нашей оперной историей ХХ века: Стравинский, Прокофьев и Шостакович. «Золотой фонд». Шостакович мог бы написать больше: но угроза творчеству и самой жизни грозила после таких статей, как «Сумбур вместо музыки». Дмитрий Дмитриевич ведь мечтал о трилогии, где «Леди Макбет Мценского уезда» была первой частью. В каком-то смысле Прокофьев и Шостакович создали целостный образ советской жизни середины века. Одновременно радостный и трагический. Несмотря на обилие сталинских премий, их били довольно сильно. И в 36-м, и в 48-м… Утро жизни – это у Прокофьева, страшные ночи – Шостакович. Целостная жизнь, а это жизнь и России, и Европы, и мира.

У Прокофьева даже в «Войне и мире», в условиях не самых благоприятных для радости, столько искренности, свежести, упоения жизнью. Что такое композитор, который берет знаменитый сюжет? «Война и мир» Толстого выходил в 60-70- годы ХIХ века. Прокофьев пишет это 80-лет спустя, но для нас герои толстовского романа, представленные в его опере, абсолютно органичны. Мне иногда говорили, что в нашем спектакле здесь, в театре, много патриотического, но ведь там сам материал такой. Армия Наполеона – это 600 тысяч человек. Это было нашествие, которое растворилось в снегах России. Это у Толстого патриотическое сочинение, у Прокофьева патриотическое. Я не люблю патриотятины с биением себя в грудь. Но здесь - другое, и глупо и не правильно противоречить автору. Мы же верим чувствам Пьера, Наташи, Андрея… Известен диалог Прокофьева с первым постановщиком оперы «Любовь к трем апельсинам» в Чикаго. Прокофьев все время вмешивался в постановку. И когда режиссер спросил: «Кто тут хозяин — Вы или я»? Прокофьев ответил: «Вы, но, чтоб воплощать мои замыслы». Конечно, мы все-таки ставим композитора. Мы не можем и не должны пренебрегать его волей, особенно, если он гений.

Вот «Игрок» написан резко, здесь меньше места для лирики. Резко очерченные характеры, ощущение головокружительного распада, катастрофы. Герои упиваются тем, что они в этом «ниагарском водопаде». И уже гибель близка: в этом и Алексей, и Полина, и Генерал, потрясающая Бабуленька – наследница Графини из «Пиковой дамы» Чайковского.

Я уверен, что мы больше должны играть Прокофьева, Шостаковича… Играть даже те их произведения, которые были рождены социальной потребностью времени. Ведь их делали гении.

В нашем театре рождалась опера «Семен Котко» Прокофьева. Сюда приходил и сам композитор, приходил Катаев со своей повестью «Я – сын трудового народа», Всеволод Мейерхольд, который начинал работу над постановкой. Здесь же начиналась работа над «Дуэньей». Есть оперы, рожденные за рубежом… Это все должно звучать в России.

Я был счастлив, когда в каком-то книжном магазине Нью-Йорка тихо звучала музыка, и это была музыка Прокофьева. Классику играют в испанских электричках или американских магазинах… У нас в таких местах чаще всего звучит нечто пошлое, на потребу…А когда говорят о сложности восприятии… Известен случай: какая-то наша делегация ездила в Париж, и знаменитый писатель Александр Фадеев, кажется возглавлявший делегацию, мечтал встретиться с Пикассо, который тогда был членом компартии Франции. И когда они познакомились, Фадеев что-то говорил о сложности восприятия современной живописи. Тогда Пикассо спросил: « А как Вас учили читать? По слогам?» Фадеев ответил, что так. «Мама мыла раму…»

«А Вас учили так воспринимать живопись?», - спросил в свою очередь Пикассо»?

Надо сделать первый шаг... И он не должен быть единственным…

Музыка Прокофьева лечит от уныния. Ты встаешь под душ эстетической радости и сил. Она дает бодрость, надежду, смывает с тебя тоскливую личину современности, она говорит, что жизнь прекрасна. В ней есть и чувственность, но это здоровая чувственность, не болезненная. Жить, да и умирать надо бодро и красиво.

Монолог записали: Ирина Разумовская и Ирина Горбунова

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru