Необычная честь стать лишь предвечерием, но не первым спектаклем ежегодного музыкального фестиваля «Звёзды белых ночей» выпала в этом году премьере постановки оперы Сен-Санса «Самсон и Далила» в режиссуре и сценографии Янниса Коккоса, состоявшейся 25-го мая в Мариинском театре накануне официального открытия форума.

В Мариинском театре этот мастер уже осуществил две вполне успешные постановки опер французских композиторов — «Дон Кихота» Массне и «Троянцев» Берлиоза. Режиссёр называет своей первой страстью сценографию, а переход в режиссуру считает весьма органичным продолжением работы сценографа. Такая позиция не могла не отразиться на режиссёрском стиле, который полюбился публике своей умеренной традиционностью, узнаваемыми смыслами и отсутствием откровенного эпатажа. И в эстетически изящном «Дон Кихоте» и в монументальных «Троянцах» уже очень заметна эта первостепенность визуальности при некоторой вялости, если не сказать скучноватой неопределенности режиссуры. Однако, оба спектакля вполне востребованы, входят в репертуар театра и регулярно идут на его сценах.

С новой постановкой публика связывала большие ожидания и надежды, заранее настраиваясь на знакомый режиссёрский почерк. Почерк действительно остался прежним, но при этом его сильные стороны словно бы стали рудиментарны, а слабые значительно усугубились. И, пожалуй, самым большим разочарованием стало то, что в новой постановке не только не просматривается никакого цементирующего спектакль интересного авторского замысла, но даже и, хотя бы, простого единства, будь то эстетики или идей, да и вообще, чего бы то ни было. Кроме очевидной вторичности и банальности, нет ничего, что могло бы обобщить отдельные детали этого конструктора и превратить груду разрозненных запчастей в слаженный рабочий механизм спектакля, производящего общее впечатление целостности и законченности.

Режиссёр заранее декларировал свое намерение не связывать сюжет оперы с конкретным временем. Мысль о «вечной» истории, без какой-либо сиюминутной актуальности или стилизации под определенную эпоху сама по себе выглядит привлекательно и амбициозно, но её физическое воплощение вовсе не отличается в данном случае изобретательностью. На деле, в виде «всевременья» в постановке наблюдается абсолютное разностилие костюмов «всех времен и народов». Каждый из них смотрится отдельно взятым произведением швейного искусства, но при их соединении на сцене создаётся пёстрый эффект сборной «солянки». Также, безусловно, вне времени и, особенно, вне архитектурных ассоциаций и не вполне понятная довольно смутная абстракция декораций, в которых трудно усмотреть ставшие уже привычными для Коккоса композиционную ясность, стройную красоту и четкую контрастность плоскостей. Сложность форм на сцене нарастает от квадрата зияющего проёма первого действия к спирали жилища Далилы второго и сложной геометрии Храма Дагона третьего, при этом первые два слишком пустынны и почти монохромны, а третье перенасыщено деталями и красным.

Опера, основанная на известнейшем библейском сюжете Книги Судей, первоначально задумывалась как оратория и законченный музыкальный материал в значительной степени сохранил эти черты. Кроме того, музыке Сен-Санса в полной мере свойственны пейзажная созерцательность, заметная картинность, а это, даже при всей бесконечно широкой палитре оттенков внутреннего развития, мелодическом богатстве, призрачной и изменчивой ритмике, вполне ожидаемо нивелирует последовательное сюжетное, насыщенное динамикой развитие. В этом случае, в качестве противовеса, создающего гармоничный баланс, очень напрашивается живая, подкрепленная сквозным действием и деталями, упругая по темпоритму постановка, способная полностью увлечь аудиторию рассказанной на сцене историей. У Коккоса же степень детализации и проработанности, и характеров, и сценографии первых двух действий, как и общая карта маршрутов постановки, настолько лапидарны, а инертная статичность так велика, что солисты большую часть времени выглядят на сцене просто симпатичной садовой скульптурой. Суперсовременная всемогущая машинерия Новой сцены театра использована в постановке лишь единожды в последней сцене разрушения Храма, где обойтись без неё было бы невероятно сложно, если вообще возможно.

Традиционно в искусстве сюжет о богатыре Самсоне и самой изощрённой блуднице Филистимлянского царства насквозь пропитан томной пряностью восточной эротики. В конце концов, не просто так вполне «тёртый калач» и бывалый мужчина внезапно лишился своих волос, а вместе с ними и силы. Должны же были быть у него какие-то весомые на то причины. В одном из интервью перед премьерой Яннис Коккос сказал о том, что постарался привнести эту значимую часть произведения в постановку, чтобы дать почувствовать зрителю весь увлекательный процесс эротического соблазнения. На деле же, спектакль не имеет никаких реальных инструментов и приемов, кроме, собственно, голосов певцов и музыки, с помощью которых эту тему можно было бы хоть как-то связно раскрыть. В постановке одного из самых заманчивых и дразнящих чувственностью произведений, эротики нет совсем. Героям не могут помочь в этом вопросе ни костюмы, ни пунктирно намеченные режиссёром драматические линии персонажей, ни даже тематические видеопроекции… за отсутствием таковых. Возможно, режиссёр просто уже успел слегка подзабыть само значение этого термина, а жаль.

Тогда, что же выходит на первый план в этом действе? Очевидно, противопоставление эфемерного недоказуемого добра такому же общепринятому злу, а также, как водится, честь, долг и любовь к Родине. Чем прекрасно добро, нам не объясняют, просто показывают скрижаль и традиционные черные еврейские одежды. Добро – аксиома. Зато отвратительный салат зла режиссёр по ходу действия пылко насыщает всё новыми и новыми ингредиентами и приправами, щедро заправляет уже набившими оскомину прямолинейными смысловыми маяками. Это и военная тематика костюмов с галифе, сапогами и френчами, черными масками на лицах и дубинками в руках спецназа, это и картонный ходульный разврат сцены вакханалии, и агрессивная, столь ассоциативно знакомая геометрия светящихся орнаментов последней сцены в Храме Дагона, это и золотой дождь, и очевидность самого Дагона – человеческого черепа, выступающего своеобразным резюме, итогом режиссерской мысли о тщете всего сущего зла. А ведь истинное зло в реальности обычно обладает невероятной, просто космической привлекательностью. Иначе ему не выжить. Но это тоже забыто.

Балетные сцены в хореографии Максима Петрова должны были добавить очарования первому появлению Далилы, которая подобно весне является Самсону, и подчеркнуть градус накала страстей в сцене Вакханалии. Но в первом случае группа «весенних» девушек, костюмы которых удивительно напоминают пчел, своими танцами ничуть не вызывает эмоции благоуханного томного цветения и обновления природы, а во втором даже переходящая грани разумного в вопросе костюмов, дискотечная кутерьма выглядит абсолютно невинным капустником, удивление от наивной комичности которого даже и вовсе остужает жаркий пыл страсти, исходящий в это время из оркестровой ямы.

Из безусловных удач постановки следует отметить работу художника по свету Михаэля Бауэра. Он смог привнести в постановку талантливым выполнением своей задачи тот максимум зрелищности, на который способен профессионально придуманный и грамотно выставленный свет.

Когда в постановке так мало плюсов, остаётся уповать лишь на вокальное мастерство талантливых солистов, их склонность к самостоятельной работе над драматическими линиями персонажей, хорошо звучащие хоровые сцены, а также отличную работу дирижёра и оркестра.

Главные партии на первом представлении исполнили Грегори Кунде (Самсон), Екатерина Семенчук (Далила), Роман Бурденко (Верховный жрец Дагона), Михаил Петренко (Абимелех) и Станислав Трофимов (Старый иудей). За дирижёрским пультом стоял Валерий Гергиев.

На втором спектакле перед публикой предстали Михаил Векуа (Самсон), Юлия Маточкина (Далила), Евгений Уланов (Верховный жрец Дагона), Олег Сычёв (Абимелех) и Геннадий Беззубенков (Старый иудей). Дирижировал Кристиан Кнапп.

Партия Далилы представляет большую сложность по тесситуре и скорее подходит для крепкого меццо-сопрано, тяготеющего к драматическому репертуару. Для великолепной Екатерины Семенчук эта партия не является чем-то новым, в ней она некоторое время назад дебютировала в Римской опере. Несмотря на то, что сейчас ее голос, похоже, меняется, чуть светлеет по тембру, исполнение было очень хорошим, с едва заметными переходами в нижний регистр. Однако трактовка удивляет своей величавой холодностью, даже строгостью и отстраненностью. Пожалуй, в сердце такой Далилы действительно нет места любви к Самсону. Сложно не вспомнить здесь Ольгу Бородину, Далила которой тоже отличается истинно царственным величием, но у неё этот внешний лёд всегда скрывает бушующее внутри пламя. Далила Юлии Маточкиной вызывает больше сочувствия своей земной пылкостью, несмотря на то, что её голос, как инструмент, не слишком хорошо подходит для этого вокального материала. Зато дивная красота ее обволакивающего, жаркого и плотного, потрясающей окраски тембра очень многое компенсирует, а кроме того, впервые исполняя партию, она окунается в неё со всей страстью и драматически, эффектно дополняя то малое, что разрешено Далиле на сцене режиссёром.

Американский тенор Грегори Кунде из лиги лирических белькантовых теноров с возрастом перешел на исполнение драматического репертуара. Голос сохранил удивительно подвижную, красивую и очень техничную середину, верх даётся певцу уже посложнее, а бедность низов очень искусно и грамотно им камуфлируется. Нельзя сказать, что он исполнил партию как-то особенно блестяще или намного более интересно подал ее драматически, чем сменивший его на следующем показе Михаил Векуа, но его умение раскрыть многочисленные нюансы и отличная мелкая техника, безусловно, очень впечатляют.

Верховный жрец Дагона у Романа Бурденко получился гладким и очень ровным вокально, хотя его плотный по звуку голос насыщенного красивого оттенка, с великолепным длинным дыханием кажется несколько высоковатым для этой партии. Что касается драматической составляющей, то его жреца отличала общая невыразительность, граничащая с эмоциональной стерильностью. Отчасти, в этом виновата режиссёрская трактовка образа. Ведь даже в знаменитом дуэте с Далилой «Вместе победим!», который и в концертном варианте певцы обычно исполняют, взявшись за руки, у Коккоса Жрец и Далила никак иначе, кроме как интонационно, не могут выразить своё единство. Жрец Евгения Уланова драматически получился более интересным, хоть и тоже не слишком ярко окрашенным эмоционально персонажем, а ведь обычно этого певца отличает филигранная актёрская работа и узнаваемая индивидуальность самостоятельной трактовки персонажей, что само по себе является очень большой редкостью для оперной сцены.

Абимелех Олега Сычёва показался более убедительным вокально, чем исполненный на первом показе Михаилом Петренко, голос которого последнее время стал суше и светлее по тембру, но актёрски Петренко был более интересен.

Очень запоминающимся стало великолепное исполнение небольшой партии Старого иудея молодым басом Станиславом Трофимовым, а также сменившим его в следующем показе ветераном Мариинской сцены Геннадием Беззубенковым. В звучании этой пары слышна отрадная преемственность. Это тот случай, когда и голос, и образ настолько гармонично укладываются в партию, что лучшего и пожелать нельзя. Станислав Трофимов, вошедший в основной состав труппы Мариинского театра в этом году, стал одним из самых интересных приобретений театра за последние годы. Его невероятной красоты глубокий храмовый бас не только приятно удивляет своей окраской и объёмом звучания, но и свидетельствует о высокой степени певческой и сценической культуры, о серьезном подходе к изучению и глубине понимания музыкального материала. И Трофимов, и Беззубенков отлично исполнили с мужской группой хора впечатляющую и очень красивую вокально сцену молитвы иудейских старейшин. Хоры в этой опере играют важную роль, поэтому странным выглядит, например, задуманный режиссёром приём для расстановки вступительного хора иудеев. Хор рассредоточен по сцене, лица артистов повернуты в разные стороны. В большом зале Новой сцены Мариинского театра это создает эффект нестройного рассеивания звука, потери слитности и общности вокала.

Оркестр под управлением Валерия Гергиева был по звучанию несколько необычен. Пассионарность и мощная энергетика были заменены на сдержанную корректность, бережность и даже осторожность. Исполнение никоим образом не входило в противоречие со стилем тонких элегантных оркестровок музыки Сен-Санса и было скорее каким-то более европейским. Однако волшебства истинно французской манеры исполнения с её изящными эффектами наслоения полупрозрачных лессировок, создающих впечатление призрачного воздушного объема при газовой плотности, с её рассыпающимися жемчужными бусами звуками, эхо падения которых растворяется в молочной пелене тумана, не получилось.

В интерпретации Кристиана Кнаппа в следующем показе в звучании оркестра было больше энергетики и живого пульса, что позволило немного украсить и подпитать динамикой инертную статику и общий вялотекущий ход постановки.

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru