Владимир Громов — ведущий баритон Большого театра Беларуси, заслуженный артист. В жизни он скромный и самокритичный, а вот на сцене — балагур Фигаро и негодяй Скарпиа. Музыка в его жизни звучала с рождения, однако к оперному жанру он пришел не сразу. Сегодня Владимир у нас в гостях. С ним беседует Инна Корсак.

— Вы родились в творческой семье.

— Да. Мои родители музыканты: папа Громов Валерий Владимирович — гитарист, мама Громова Татьяна Витальевна — певица. Мой отец увлекся гитарой в сознательном возрасте. После армии он поступил в музыкальное училище. И всю жизнь работает преподавателем по гитаре, хотя был период когда он активно выступал на эстраде. Мама также пришла к профессии певицы не сразу. Сначала работала на швейном комбинате в Барановичах. Только потом решила поступать в Минское музыкальное училище им М.И.Глинки. Я появился на свет, когда мама еще училась. Из детских воспоминаний, возникающих в моей голове, помню, что был совсем еще малышом, когда мама заканчивала консерваторию. Она пела выпускной спектакль "Евгений Онегин". Ее партнером был Виктор Скоробогатов (прим.авт. — заслуженный артист Республики Беларусь, лауреат Государственной премии, профессор Белорусской Академии музыки). И я сидел в зале на спектакле. Это одно из ярких впечатлений моего детства!

— Каким было ваше детство?

— С детства я был предоставлен сам себе, но не в том плане, что был один, просто все происходило внутри, в голове. Переживания, мысли, мечты, которые ты прорабатываешь как шахматные партии. Все взвешивалось по несколько раз. И я, признаюсь честно, любил быть один. Так зачастую и складывалось: мама и папа постоянно работали. Меня сильно тянуло к родителям и очень хотелось быть с ними подольше, но одиночество не угнетало меня. Оно давало поле для внутренней работы, хотя прекрасно понимаю, что применительно к ребенку это звучит странно (улыбается). Конечно, как и все дети, мне нравилось делать глупости и шалости. Но через них я пытался познавать, а что же внутри. И всегда что-либо ломал. Однако, не для того, чтобы просто сломать, мне было важно докопаться до истины и понять, как устроен, к примеру, часовой механизм. Зато сейчас я все умею чинить (улыбается).

— В каком возрасте вы приобщились к музыке?

— Мама рассказывает, что я всегда подглядывал за ней, когда она распевалась дома у фортепиано. Дверь была закрыта, а я прислонялся к ней и пристально смотрел. И старался повторять за ней — вокально открывал рот (улыбается).

— Вы сразу выбрали академический вокал или было еще что-то до него?

— Нет, пришел к нему не сразу. В семь лет начал заниматься с папой гитарой, и буквально через некоторое время, мы вместе с отцом начали выступать дуэтом в парках на разных праздниках и гуляниях. Так начались мои первые заработки. Первый из них — 7 рублей! В музыкальную школу я поступил в 10 лет. Числился у папы в классе. В пятнадцать — окончил ее. Как и любому ребенку, заниматься музыкой мне не нравилось, куда важнее был результат. Мы жили в новом микрорайоне Минска — Зеленом луге, а школа находилась в другом конце города. Каждый день я тратил около часа на дорогу, чтобы добраться до нее, и столько же — обратно. Единственное, я не ездил на специальность, так как занимался ей дома. Мой первый инструмент — гитара, со второго или третьего класса я начал играть на блокфлейте. Позже был еще и кларнет. После школы я поступил в музыкальное училище им М.И.Глинки по классу гитары.

— Как проходили ваши занятия гитарой?

— Когда мама уезжала на гастроли, папа устраивал мне "разгрузочные" дни. Их было несколько в месяц. В школу я не ходил, но просыпался рано утром, завтракал, и все остальное время занимался на гитаре. Папа даже не мог себе представить, чтобы сын играл плохо. Все эти усилия не пропали даром — в третьем классе музыкальной школы я стал победителем Республиканского конкурса исполнителей на народных инструментах (ныне конкурс имени И. И. Жиновича).Уверен, что мой отец — лучший педагог по гитаре в нашей стране. Это не мое личное мнение, а общепризнанный факт, Валерий Владимирович Громов — это, я бы сказал, имя-бренд в сфере белорусской музыкальной педагогики.

Практически каждое лето мы ездили с отцом на Черное море, но не просто отдыхать, а в, своего рода, экспедиции — брали палатку, рюкзаки и вперед — собирать песни. В Советском Союзе очень сильно, ярко и интересно была развита бардовская песня. Приезжали на месяц, а то и дольше, домой возвращались черные от загара и с тучей новых песен. Народ собирался по вечерам на берегу с гитарами и все делились музыкой и текстами. Хорошее было время, много живого человеческого общения. Из таких походов за песнями — мы привозили их по 20-30 штук — аккорды и тексты записывать было неудобно и некогда: "Вова, запоминай", — говорил отец. Потом, когда я сам преподавал гитару, подбирал для учеников не только классический репертуар, но и разучивал с ними бардовские песни, простые и интересные, для души.

— В каком возрасте вы начали преподавать игру на гитаре?

— С 16-ти лет. Сначала это была музыкальная студия, а с 1990 года — музыкальная школа №2. Не раз происходили курьезные случаи, когда в класс заглядывали родители учеников и спрашивали учителя. А я вставал и говорил, что это я. Но самый большой ужас ждал меня впереди — родительское собрание. Я не знал, что буду говорить. Справиться с этим помогало осознание того, что я что-то понимаю в своей специальности, могу чем-то поделиться, и научить детей игре на гитаре. До сих пор этот принцип выручает. Случаются стрессовые ситуации, когда выходишь на сцену с новой партией или участвуешь в конкурсе, но не можешь собраться Я заставляю себя вспомнить, что это уже не первое выступление, есть определенный навык и успокаиваюсь. Другими словами, прячусь за свой опыт.

— Сколько лет вы были педагогом?

— Я преподавал на протяжении шести лет. Перестал этим заниматься, когда учился в музыкальном училище по классу вокала, на 4 курсе. Это стало мешать. Работая преподавателем, приходится много говорить, а это все-таки большая нагрузка на связки.

— А когда увлеклись академическим вокалом?

— Все изменила армия! Именно во время службы в моей жизни появился вокал. Совершенно случайно. Я служил в Борисове в отдельном батальоне связи. А через полгода меня перевели солистом-гитаристом в Ансамбль песни и танца Вооруженных сил, в составе которого были танцевальный коллектив, оркестр и хор. Для солиста-гитариста нагрузка была небольшая, поэтому меня спросили: "А петь можешь?". "Музыкальную грамоту знаю, — ответил я, — в ноты попадаю". Меня прослушали и определили в хор. А через некоторое время предложили заниматься вокалом и начали отпускать на уроки в сектор педпрактики в консерватории.

Когда я демобилизовался, сразу решил поступать в консерваторию, но что-то не срослось. Зато именно на прослушивании меня заметил Адам Османович Мурзич (прим.авт. — зав. вокальным отделением музыкального училища им М.И.Глинки) и сказал:"Наш кадр. Приходи учиться вокалу к нам в музучилище". Так, я второй раз поступил в музыкальное училище им.Глинки, только уже по классу вокала. Был смешной случай: 1 сентября снова пришел в училище, встретил моего прежнего педагога по музыкальной литературе — она очень удивилась: "Володя, а чему я буду вас учить, вы же уже закончили один раз наше училище?". На что я в шутку ответил: "Видимо тому, чему не научился в прошлый раз" (улыбается). Но мне перезачли все предметы, которые я уже проходил. Классические гитаристы, так же как и их инструмент — это вещи в себе. Они люди не конфликтные, самодостаточные — этакий дизель с медленным зажиганием. И вот такой гитарист, интроверт по жизни, тихий, спокойный мальчик, пришел учиться академическому вокалу.

— Вспомните своих педагогов?

— Мне посчастливилось попасть в класс Олега Владимировича Мельникова (прим.авт. — ведущий бас Большого театра Беларуси, заслуженный артист). Он бился со мной долго: "Ты должен от одной искры загораться, выплескивать энергию в зал". Иногда со мной занимались оба педагога — и Олег Владимирович и Адам Османович Мурзич. Это была феерия! Закончив училище, я поступил в консерваторию в класс к Михаилу Александровичу Жилюку (прим. авт. — баритон Большого театра Беларуси, заслуженный артист). А на третьем курсе уже начал петь на сцене нашего театра.

Вокал — дело темное, науке неподвластное. Здесь нет внешних факторов и ты ничего не подкрутишь. Все происходит на ощущениях, причем огромное количество их повторений. И необходимо запомнить, что именно они — правильные!

— Какой была ваша первая исполненная партия?

— В консерватории я исполнял роль Шарплеса в спектакле "Мадам Баттерфляй". Правда у нас было только второе действие. Но именно с этого момента началась моя любовь к музыке Джакомо Пуччини. Сколько бы спектаклей я не слушал и не пел, не могу остаться равнодушным. Он очень тонко чувствовал боль и переживания. Это было знакомство меня с оперой и оперы со мной. На спектакле, в то время, сидела заведующая оперной труппой, солистка Большого театра, заслуженная артистка Беларуси Нина Ивановна Козлова. Можно сказать, что благодаря ей я попал на прослушивание в театр и прошел его.

— Вспомните свой первый выход на сцену Большого театра Беларуси?

— Это было в 1999 году, когда я, еще стажер, пел партию Фиорелло в "Севильском цирюльнике". Спектакль пролетел, как сон, хоть партия простая и исполнял ее много раз во время учебы. А через месяц был Моралес в "Кармен", на французском языке. Это незабываемый момент, гораздо ярче, чем самый первый мой выход на сцену. По тому, что пел я эту партию впервые и, стоя за кулисами, вдруг понял, что от волнения не помню ничего, просто чистый лист — все выскочило из головы. Но отступать было некуда, поэтому я сделал шаг на сцену и вдруг сразу появились слова. С того момента прошло семнадцать лет. Состоялась уже третья постановка "Кармен", я пою в ней партию, о которой всегда мечтал — Тореадора Эскамильо. Принял участие в двух постановках "Пиковой дамы" и "Царской невесты". Исполнил партии Риголетто и Макбета — вердиевские вершины, которые сложно завоевать. Сейчас учу партию Жермона в "Травиате". И все равно, несмотря на профессиональный опыт, накопленный за годы работы в театре, выходя на сцену, я волнуюсь.

— С какими трудностями пришлось столкнуться молодому оперному солисту?

— Первой трудностью, с которой мне пришлось столкнуться, оказалась полная неприспособленность меня к театру. Важно было не только петь, но и существовать на сцене. Да, у нас в консерватории были и актерское мастерство, и культура речи. Но когда ты приходишь в театр, сразу понимаешь свою полную проф.непригодность. Только с годами начал приходить опыт. Вторая трудность — поверить в свои силы. Меня все время что-то не устраивало и я был не доволен собой. Лишь иногда позволял, да и позволяю, себе согласиться с тем, что какой-то момент был удачным. Я не могу спокойно смотреть на свои записи, не могу слушать свой голос. Есть буквально пару номеров, которые не вызывают у меня особых нареканий. Самое большое препятствие — это я сам!

— Владимир, вы исполнили огромное количество самых разнообразных партий. Но может быть среди них была та, которая повлияла на вас?

— Я помню был переломный момент. У нас в театре шел спектакль "Записки сумасшедшего" на музыку Вячеслава Кузнецова. Его ставила Маргарита Изворска-Елизарьева. Я помню, что после него, внутри меня что-то переключилось, стал по-другому ощущать себя на сцене. В этом спектакле происходил полный надлом тебя: как в вокальном плане, так и в сценическом. И вот он заставил растормошить себя, разорвать все, что есть внутри, выплеснуть наружу. Все то, что раньше я себе придумывал, стало гораздо проще воплощаться в реальность. Спектакль стал для меня дверью, которая позволила начать существовать на сцене.

— А есть партия, которой вы боитесь?

— Скорее, опасаюсь партии Ренато в спектакле Верди "Бал-маскарад". Отношусь к ней очень осторожно. Прошло уже много лет как мы с ней знакомы, но еще не друзья (улыбается). В партии есть масса моментов, хотя, на первый взгляд кажется, что все идет гладко. Но там нужно быть математиком и постоянно считать, чтобы не пропустить свою реплику и вступить вовремя.

— Знаю, что вы отец двоих детей. Они тоже решили пойти по стопам отца?

— Об увлечениях младшего сына рано еще пока говорить — ему только четыре года. А вот старший — Макар, как и я, начинал учиться музыке на гитаре. Меня, правда, не воспринимал как педагога, а вот к дедушке прислушивался всегда. Потом в его жизни "появился рояль". Сыну сейчас 14 лет и он уже успел попробовать сцену на "вкус", выступая в филармонии и сольно, и с оркестром. Макар учился в гимназии при Академии музыки по классу рояля в классе у Элеоноры Ивановны Ахремчик. Сын, наверное, надеется, что будет петь, но речи о вокале пока не идет. Сейчас учится в гимназии с языковым уклоном. Если Макар станет музыкантом, то я буду очень рад.

— Ваша супруга также имеет отношение к музыке?

— Да, Наталья пианистка. Она работает солисткой в Белгосфилармонии в концертно-гастрольном отделе — выступает в фортепианном дуэте Наталья Котова — Валерий Боровиков, а также преподает в консерватории. Совсем недавно она защитила кандидатскую диссертацию.

— Находите сейчас время, чтобы поиграть на гитаре?

— Сейчас я очень редко беру в руки гитару. Оно бывает хочется, но ты понимаешь, что тебе нужно выучить материал, а если не выучить, то тебя поглощают домашние дела. Гитара у меня сейчас со спущенными струнами, иногда натягиваю их, ведь инструмент требует внимания к себе.

— Что для вас — сцена?

— Более тридцати лет я на сцене!

— Это вместе с гитарным опытом?

— Да. Сцена — это и твой крест, и твоя Голгофа, и твоя радость. Вся моя жизнь подчинена работе.

— Задумывались ли вы когда-либо о другой профессии, которая не связана с музыкой?

— Я не думал, что моя жизнь отправит меня в другую специальность. Сразу представлял себя музыкантом. Понимал, что буду играть на гитаре и преподавать как мой папа, и выступать на сцене, как мама…

Фото: Юлия Кирейчик

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru