Это кино начинается с редкой съемки флейтистки Андреа Гриминелли. По Амазонке плывет лодка с пышнотелым маэстро Лучано. В крошечном оперном Teatro Amazonas под лепниной и позолоченными херувимами он — ​необъятный — ​в тренировочных штанах поет. И для себя, и для своего кумира Карузо, который здесь выступал сто лет назад.

Фильм нашпигован подобными редкими записями, доверительными интервью с выдающимися музыкантами, членами семьи, прежде молчавшими. У подобной откровенности две причины. Имя первой — ​Николетта Мантовани, вдова Паваротти.

Та самая разлучница Николетта, которая увела Паваротти из семьи, рассорив его с экс-женой Адуа Верони и тремя дочерьми. Та самая Николетта, которая связывала певца с рок-музыкантами для серии благотворительных концертов.

О «юном ангеле» престарелого маэстро говорили, что у нее «голова менеджера», отчасти именно ее винили в том, что он изменял высокой опере с популярными хитами. Так вот, именно Николетта стала не только закатным обожанием первого тенора мира, «последняя любовь» беспрестанно его снимала, ведя разговоры на самые разные темы. Она открыла перед кинематографистами не только все материалы, она связала их с самыми недоступными из звезд оперы, с членами семьи. Второе имя, обеспечивающее успех фильму, — ​Рон Ховард («Игры разума», «Аполлон‑13», «Фрост против Никсона», «Битлз»: «Восемь дней в неделю — ​гастрольные годы»). Дважды оскаровский лауреат, который в игровом кино предпочитает основываться на реальных фактах, снимает свой документальный фильм как игровой. На первый взгляд, «Паваротти» — ​вроде бы традиционный байопик: детство, карьера музыканта, семья, слава, любовные связи. Но Ховард делает ставку не столько на факты, которые в фильме тщательно отобраны, сколько на эмоцию. Он снимает поэму или, точнее, свою трехактную оперу про мессию, вынесшего вслед за Верди и Карузо оперу на улицу. Обстоятельнейшим образом изучив своего героя, автор создает кинематографическую фантазию на тему «Паваротти».

Ховард — ​дилетант в области оперного искусства — ​в каком-то смысле уподобляется своему протагонисту. Адресует фильм самой широкой аудитории, в том числе несведущей в тонкостях фразировки и тесситуры. Его волнует загадка феномена голоса, покорившего, влюбившего в себя сотни миллионов.

Вот Пласидо Доминго изумляется: «Лучано просто открывает рот — ​и звук льется сам». Если бы все было так просто. Не имея консерваторского образования, он проникал в секреты именитых коллег, как лазутчик.

К примеру, в дуэтах с оперной дивой Джоан Сазерленд учился дышать: дотрагиваясь до нее, пытался понять, как работает диафрагма. Его голос рождался медленно: от партии к партии.

На испанском, итальянском, французском «голос» — ​существительное женского рода. Оперные певцы сравнивают голос с ревнивой любовницей — ​надо научиться с ней жить, приноравливаясь к строптивому, порой неуправляемому характеру. Голос — ​«примадонна тела».

У этого грандиозного тела в 150 кг — ​примадонна особенно хороша и искусительна. Кстати про «тело». Сколько злых слов сказано в отношении «перевеса» Паваротти, его «булимии», чревоугодия. Что делает Ховард? Он превращает героя в эдакого Гаргантюа. Да, он любит поесть, возит на гастроли чемоданы еды. Но как сам божественно и увлеченно готовит пасту по-неаполитански! Как подшучивает над своим обжорством, которое составная часть его ненасытного отношения к жизни.

Сын пекаря, ребенок войны, потрясенный в детстве виселицами на улицах, едва не умерший (две недели в коме, священник уже творил над ним прощальную молитву), он безостановочно поглощал жизнь во всех ее вкусах и соцветиях — ​охапками.

Гастроли по всему миру и любовь к дому, привязанность к семье, трем дочерям и очарованность красивыми женщинами, дружба и обиды. Знаменитые капризы маэстро, который мог отменить концерт в последнюю минуту, Ховард не то чтобы совершенно игнорирует. Он вписывает теневые стороны характера в общую картину грандиозного мира творца, ведомого своим голосом и подчиняющего собственным желаниям всех встреченных им в жизни. В том числе своих близких, менеджеров, собратьев по искусству. Как язвительно замечает его экс-жена Адуа Верони: «Если Лучано захочется молока курицы… для него подоят курицу».

Он терпеть не мог свой голос в записях. И Ховард пытается оживить звук. Восстановить игру обертонов с помощью новейшей технологии Dolby Atmos так, чтобы голос получил объем. Авторы создают партитуру звука: сейчас мы слушаем тенора в студии Amazon, потом на открытой площадке Колизея, в Гайд-парке, в старинном зале оперного театра… и даже в душе. Гений звуковых эффектов Крис Дженкинс с помощью специальных программ и едва ли не сотни микрофонов создает эффект присутствия. Буквально видим, как голос заполняет огромное пространство стадиона, Марсового поля, Метрополитен-оперы, театров «Ковент-Гарден», «Ла Скала». Голос заполняет пустоту, насыщая его жизнью. Кажется, до него можно дотронуться. И дело вовсе не в рекордных девяти верхних «до» из партии в «Дочери полка» — ​коньке выдающегося тенора. Голос-цунами уносит с собой. Вот неостановимый ливень на знаменитом концерте в лондонском Гайд-парке. Из-за тысяч зонтов не видно сцены. И принцесса Диана, одна из любимейших слушательниц певца, — ​первая закрывает зонтик, а за ней весь неисчислимый зал под открытым черным небом и потоками воды — ​купается в «звуках музыки».

Для Ховарда артист — ​клубок противоречий. Паваротти не преподавал в консерватории, но обожал учить, давал блестящие мастер-классы. В нем уживалась любовь к семье и страсть к юной Николетте, связь с которой была еще одним воплощением неуемного чувства жизни.

Начав с «Богемы», он перепел все — ​от «Фаворитки» до «Отелло». Но только жизни путь пройдя до половины, стал задаваться вопросами: кто ты? зачем тебе музыка? зачем ты музыке?

И что такое опера, в которой фальшь, бутафория за счет музыки и таланта исполнителей превращается в правду — ​если не жизни, то чувств. В опере неумеренно страдают и умирают. Особенно в «Тоске». Перед тем как шагнуть на сцену, говорил: «Снова иду умирать». При этом всегда носил с собой «на счастье» гнутый гвоздь, сочетая набожность со всевозможными суевериями. А больше всех ролей любил «Любовный напиток» Доницетти. Не только потому, что не умирал в финале, просто наивный, жизнерадостный, простоватый крестьянин Неморино так близок природе его голоса, «школьному» юмору, хулиганству. Однажды малышка дочь написала в школьном эссе, что ее папа работает вором, поэтому вечером уходит из дома, собирая сумку с париками и костюмами. Дети ревнуют успешных родителей к их сверкающей параллельной жизни.

Он учился распоряжаться талантом нерасточительно. Не получалось — ​чего поклонники и строгие критики ему не прощали. Изменил опере с сольными концертами, которые собирали стадионы. Со страстью бросился в благотворительность — ​этой одержимостью его заразила принцесса Диана. Пел в отделении детской трансплантологии, организовывал концерт в помощь потерявшим кров детям Боснии. Так началась долгая дружба с рок-н-рольщиками, мировыми звездами (Стинг, Queen, Элтон Джон, Лайза Миннелли, Эрик Клэптон, Стив Уандер, Deep Purple), совместные благотворительные выступления, за что его снова убийственно критиковали. Он продал 100 миллионов пластинок, достиг вершины славы.

При этом не разделял музыку на высокую и низкую. Не считал оперу эксклюзивным искусством.

И сам в какой-то момент стал «звездой шоу-интертеймента». Но что бы ни говорили, чувствовал разницу между жизнью и бизнесом. И порой умел преодолеть собственные слабости, например, ревность к успеху Хосе Каррераса. Когда тот заболел лейкемией, Лючано протянул ему… свой голос. Предложил благотворительный концерт в Риме на чемпионате мира. Так возник первый сногсшибательный концерт «Три тенора», открывающий футбольный кубок. Какое наслаждение вблизи следить за отношениями Паваротти, Доминго и Каррераса на сцене: объятиями, перемигиванием («Можно сейчас я?» — ​«Ты?» — ​«А почему не я?»).

Конечно, Ховард не углубляется во внутренние надломы, драмы певца. Его кино «Паваротти-лайт» для самой широкой публики, той самой публики, для которой пел и так часто умирал на сцене известнейший тенор мира. «Моя тайна скрыта во мне», — ​признается его любимый герой принц Калаф в «Турандот».

Намыленный бог поет в душе. И этот бог — ​Паваротти.

Лариса Малюкова, novayagazeta.ru

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru