«Саломея» Кастеллуччи вернулась в Зальцбург

Скройте луну, скройте звёзды

«Саломея» Кастеллуччи вернулась в Зальцбург

Оперный обозреватель

Пожалуй, это единственный спектакль Кастеллуччи, который не говорит со зрителем. Кастеллуччи-художник душит визуальными метафорами: голые тела в полиэтиленовых мешках, черный жеребец, выходящий из пещеры пророка, замазанные красной краской лица Ирода и его свиты, заткнутые рты 96 арок Фельзенрайтшуле. Кастеллуччи-режиссер молчит. Молчит сознательно, делая умолчание центром постановки. Черная луна в финале вырастает до размеров огромного шара, который, лопаясь, сдувает всю сцену, и Саломею, и этот перевернутый мир.

04 октября 2019

18 сентября журнал «Opernwelt» подвел итоги сезона 2019. На свежей обложке красуются отрубленная лошадиная голова и литовская певица Асмик Григорян в бассейне с молоком. Таков итог: зальцбургская «Саломея» признана лучшим спектаклем года, Асмик Григорян, исполнившая титульную партию,— певицей года, а режиссер постановки Ромео Кастеллуччи — лучшим режиссером и сценографом.

«Саломея» Кастеллуччи вернулась в Зальцбург

Фото: © Salzburger Festspiele / Ruth Walz, Marco Borrelli

«Саломея» стала сенсацией на фестивале 2018 года и этим летом вновь вернулась в Зальцбург. Билеты на ре-премьеру раскупили в первые дни после официального начала продаж. Постановка действительно знаковая: в ней и обращение к творчеству Рихарда Штрауса, стоявшего у истоков фестиваля, и квинтэссенция политики нынешнего (и будущего до 2026 года) интенданта фестиваля Маркуса Хинтерхойзера – декадентско-мистическая окраска, провоцирование публики, ставка на режиссеров-авангардистов и актуальное искусство.

Итальянский режиссер Ромео Кастеллуччи носит театр в себе. Он постановщик, драматург, сценограф, дизайнер костюмов и художник по свету — мифотворец и демиург, встраивающий реальный мир в театральное действие и наоборот.

В «Волшебной флейте» 2018-го поверх моцартовской масонской сказки о Тьме, Свете и Истине наслоены реальные истории женщин, потерявших зрение, и мужчин с ожоговыми травмами – люди, прошедшие через боль и мрак, становятся проводниками героев и зрителей. В поставленном в 2014-м «Орфее и Эвридике» участвовала парализованная девушка, слушавшая трансляцию спектакля в больничной палате.

Этично ли? Вопрос дискуссионный, но в мире метамодерна этика призывает в первую очередь к подлинности и неравнодушию, даже ценой потрясения. Не испорчена ли классика? Спектакли Кастеллуччи и не пытаются быть постановками опер Моцарта, Вагнера или Глюка, это всегда погружение внутрь оперных сюжетов, сборка-разборка смыслов и переизобретение языка – на острие авангардного театра, но с полным осознанием идеи оригинала.

Самое главное глазами не увидишь. Спектакли Ромео Кастеллуччи играются не на сцене, а в сознании зрителей.

В «Саломее» режиссер первым делом подчиняет себе пространство высеченного в скале театра Фельзенрайтшуле. Впервые в истории его каменные аркады закрыты, замурованы, скала вновь стала скалой. В вышине виден герб с надписью «Te saxa loquuntur» («О тебе говорят камни») – копия герба над туннелем Зигмундстор, который ведет в центр Старого города Зальцбурга. При первых звуках музыки на герб наползает черная луна. Город пойман театром в ловушку, а вместе с ним и мы, зрители, оказываемся заперты в перевернутом мире.

Луна не светит, вместо нее разрастающееся темное пятно. Джазовый оркестр при дворе Ирода выходит на сцену, но не играет. Иоканаан появляется из своей ямы в черном луче прожектора, освещенный темнотой – не пророк, а фантастическая тварь в лохмотьях и перьях, с бубном в руках. Саломея не танцует Танец семи покрывал, она лежит неподвижно на золотом кубе, обнаженная, связанная, а на нее сверху медленно падает огромный камень.

«Ты на нее постоянно смотришь. Ты смотришь на нее слишком много. Так смотреть на людей опасно. Может случится что-то ужасное».

Но не смотреть невозможно. Асмик Григорян, воплощенная штраусовская фантазия о «шестнадцатилетней девушке с голосом Изольды», сочетает в себе подростковую хрупкость и животную силу. Как трогательно она готовится к встрече с пророком, примеряя царскую корону, туфельки и фату. Не фанатичный изверг, а единственная живая душа, блуждающая в потемках иродова дворца, не понимающая, что за сила притягивает ее к страшной мужской фигуре в тени. Сзади на ее невинном белом платье красное пятно – буквальная отметка перехода от девочки к женщине.

Оркестр Венских филармоников (дирижер Франц Вельзер-Мёст) звучит лаконично, нервозно и утонченно, выпукло очерчивая все прихотливые детали партитуры. Оркестр — это душа Саломеи. С пробуждением чувства («А что, этот пророк стар?») музыка заинтригованно взвивается. А после мучительного неподвижного «танца», когда она, судорожно поправляя платье, выбирается из-под камня и шарахается от чужих прикосновений (нам остается только догадываться, что именно режиссер спрятал от наших глаз), музыка звереет вместе с ней. Из девочки в женщину, из женщины в жуть. С каждым требованием «Дайте мне голову Иоканаана» ее голос все грубее и грубее… И снова слабость и уязвимость во время последнего монолога. Плача, она признается в любви, смотрит на то, что некогда было пророком, как на спасителя, и все пытается поцеловать принесенное ей обезглавленное тело, у которого нет рта.

Пожалуй, это единственный спектакль Кастеллуччи, который не говорит со зрителем.

Кастеллуччи-художник душит визуальными метафорами: голые тела в полиэтиленовых мешках, черный жеребец, выходящий из пещеры пророка, замазанные красной краской лица Ирода и его свиты, заткнутые рты 96 арок Фельзенрайтшуле. Кастеллуччи-режиссер молчит. Молчит сознательно, делая умолчание центром постановки. Черная луна в финале вырастает до размеров огромного шара, который, лопаясь, сдувает всю сцену, и Саломею, и этот перевернутый мир.

Мы все видели нечто, о чем нельзя рассказать. О чем стыдно рассказывать. Если «Саломея» вернется, мы снова придем, чтобы оказаться в этой ловушке. Чтобы почувствовать себя связанными. Чтобы стать жертвами и соучастниками преступления.

Как говорить о непроизносимом? Молчать.

Как показать невидимое? Осветив его черным прожектором.