По окончании XIV Международного Конкурса имени П.И.Чайковского

Вот и завершился очередной XIV Международный конкурс имени П.И.Чайковского. Отшумели аплодисменты, разъехались участники и лауреаты с новенькими наградами.

Состязание вокалистов, обещавшее стать «междусобойчиком» при львиной доле среди участников российских молодых певцов, неожиданно обернулось интересными открытиями из Южной Кореи, далеко, казалось бы, не вокальной страны. Но, как всегда, непокорённым остался теноровый Олимп, обозначившийся на третьем, а для вокалистов первом в истории конкурсе 1966 года. Даже близко никого сравнимого по красоте и силе голоса в своём диапазоне не нашлось за все эти 45 лет первому золотому лауреату – Владимиру Атлантову, чья творческая биография тогда была в самом начале.

Перечислять спетые партии, достижения и победы Артиста здесь – испытывать терпение истинных любителей оперы, составляющих большинство наших читателей. Атлантов – целая эпоха российско-советского оперного театра. Всем, кто считает, что недостаточно знаком с фактами жизни замечательного певца, рекомендую разыскать книгу Ирины Коткиной «Атлантов в Большом театре. Судьба певца и движение оперного стиля» (издательство «Аграф», Москва, 2002 г.). Всё, что связано с его участием в третьем конкурсе, очень подробно отражено на страницах этой книги. Ныне Владимир Андреевич живёт в Вене с супругой, нашей несравненной сопрано Тамарой Андреевной Милашкиной. Его согласие принять участие в жюри вокалистов прошедшего XIV конкурса дало шанс петербуржцам вновь встретиться с прославленным тенором, побывать на его пресс-конференции.

В Москву члены жюри прибыли лишь на два заключительных дня конкурса. И только атлантовская рыцарская верность слову, данному даме ещё за месяц, предоставила мне возможность совсем рядом услышать неповторимый и узнаваемый в разговоре бархатный тембр, что так волновал нас, читая письмо Лизы в «Пиковой даме» или строки П.Мериме в телефильме «Моя Кармен» и увидеть неожиданно юношески стройную фигуру кумира отгремевших сезонов.

— Владимир Андреевич, Ваше участие в жюри – впервые?

— Нет, я уже был в судейской коллегии на нескольких вокальных конкурсах имени Н. А. Римского-Корсакова.

— Наверное, для Вас это непросто, выслушивать всякое и оценивать молодых, особенно когда поют Ваш репертуар. Видела, как Вы совсем спрятались от зала, во время исполнения романса Чайковского «Соловей».

— Да, с этим романсом многое связано. Всё время что-то искал в нём, лишь несколько раз удалось исполнить так, как хотелось.

— А кто-то из конкурсантов поразил, или зацепил Вас как слушателя?

— Знаете, когда прожито уже немало, а слышал и видел я такие имена как Корелли, Гяуров, Бастианини, Дель Монако, Ди Стефано, Архипова, Образцова, Милашкина, Мазурок и список можно ещё продолжать долго, то удивить меня трудно.

Но появилось нечто новое. Кто из нас знал раньше, где вообще такая страна Южная Корея? Я сам там не был, только в Японии, но люди везде в Дальневосточной Азии весьма субтильны. И вдруг выходит такая совсем маленькая тоненькая девушка Сун Янг Сео и её пение захватывает потому, что она сама получает удовольствие от этого процесса. Я всегда красивый голос воспринимаю физиологически, как вкусную еду. Или парень оттуда же, из Кореи – тоже некрупный, очень молодой, 24 года, но какой хороший бас Чжонмин Парк.

— Когда Вы начинали в 60-е годы, то среди коллег были скорее исключением, потому что занимались музыкой с детства, с шести лет. А большинство вокалистов-мужчин тогда приходили в профессию уже взрослыми, часто имея за плечами серьёзную техническую специальность. Теперь, за последние 20 лет, всё стало с точностью до наоборот. Инженеры и архитекторы в певцы не переходят, а молодые теноры и баритоны почти сплошь выпускники дирижёрско-хоровых отделений или инструменталисты. Как, по Вашему, приобрело или потеряло оперное искусство в связи с этим?

— А это мне у вас как у слушателя впору спросить, наверное: что-то приобрело и, одновременно, потеряло. Я то был по другую сторону рампы. В общении с коллегами я никогда не старался подчеркнуть своё музыкантское превосходство, лучшее знание сольфеджио или владение фортепиано. Да, мне было легче осваивать партии, потому что я владел навыками чтения с листа. Но и у партнёров по сцене, пришедших к музыке во взрослом возрасте, было чему поучиться. Как мне сейчас не хватает общения с Юрием Мазуроком, прекрасный был вокалист, умевший своим небольшим компактным голосом пробить любой зал, и отличный товарищ.

— Отчего с Вашим музыкантским багажом и запасом знаний, полученных в капелле, Вы так мало пели кантатно-ораториальные произведения, духовную музыку?

— Всё это я знал ещё со школьной скамьи, но вот как-то не хотелось, не тянуло. Прежде всего, считал себя оперным певцом.

— Это не от того ли, что слишком много пришлось хлебнуть высокой хоровой классики ещё в нежном возрасте, в Академической капелле им. Глинки, грубо говоря, замучили музыкой с детства?

— Нам давали серьёзную профессиональную школу, выручавшую всю жизнь, это не мучение. На мой взгляд, самое страшное в капелле было отсутствие девочек. Всё же «монастырское» воспитание не лучшим образом сказывается на формировании человека. Я так просто голову терял, когда поступил в консерваторию и увидел, в каком количестве ходят вокруг девушки и все такие разные и замечательные, только глазами крутил по сторонам.

— Про Ваши отношения с симфонической, не вокальной музыкой мало известно.

— Ну как же без неё! Обожаю симфонии П.И.Чайковского, особенно, когда за пультом дирижёр, способный увлечь зал. Это настолько мощно действует, что я чувствую - подкатывает комок к горлу. А ведь неловко, когда мужчина в зале плачет. Поэтому каждый раз боюсь, но иду.

— А в записи?

— Настоящее – это живое исполнение, в концертном зале, чтобы чувствовать энергетику, идущую между слушателями и музыкантами.

— Венские симфонические концерты посещаете?

— Нет, слишком мало осталось дирижёров, которые мне интересны.

— А что Венская Staatsoper, какие последние впечатления?

— Митя Хворостовский в «Риголетто» в прошлом сезоне. Вот всё совпало – его вокальная и актёрская форма, моё состояние и настроение, истинное наслаждение получил, он — сложившийся Мастер.

Но в целом ярких явлений в оперном мире, на мой взгляд, сейчас меньше, чем раньше, особенно в Европе. К примеру, статуэтка может быть сделана из самых разных материалов – керамики, фарфора, бронзы или золота. Так вот – «золотых статуэток» среди вокалистов всё меньше. Если в 60-70 годы в каждой культурной стране можно вспомнить плеяду из пяти-семи равнозначных имён, то теперь – от силы два-три звёздных солиста. Другое дело, что теперь от артистов в опере требуется гораздо больше уделять внимания своей внешней форме, и это неплохо, дисциплинирует.

— Любимый злободневный вопрос на нашем портале: Ваше отношение к осовремененным постановкам.

— А вы посмотрите, что за окном происходит, как изменился мир, и далеко не в лучшую сторону. Все эти режиссёрские новации – продолжение творящегося хаоса, они есть, потому что востребованы обществом, его социальными и политическими тенденциями.

Однако публика всё равно заполняет залы на очень традиционных постановках патриарха Франко Дзеффирелли. Потому что красиво, и сделано с полным пониманием музыки, эпохи и замысла композитора.

На то, что режиссёры порой хотят от певцов неудобных мизансцен и трюков, я бы отвечал встречными предложениями. У него ведь, у постановщика, как правило, одно решение, а ты ему выдвини своих несколько на выбор, более органичных – глядишь, придёте к согласию, это интересно.

— Что, Вам встречались такие оперные режиссёры, готовые к полемике с артистом?!

— Как исключение! Могу назвать только Джанкарло дель Монако, сына великого тенора, и Пьеро Фаджони. Работать с ними так было истинным удовольствием.

— Должен ли оперный режиссёр знать музыку, уметь читать ноты?

— Непременно! Не только иметь музыкальное образование, но и знать основы вокала, хотя бы примитивно самому попробовать. И будущим оперным дирижёрам тоже нужно учиться петь. Не важно, есть голос или нет, что-то простенькое в классе попробуй – романсы, лёгкие арии. Тогда не будет ситуаций, как у меня когда-то с одним маэстро – ну задыхаюсь я в этом темпе, не могу, перехватить негде, а он не понимает. Мы же, вокалисты, хоть как, но осваиваем фортепиано, чтобы уметь прочесть и разучить партию. Я не про себя в данном случае. Первый фортепианный концерт С. Рахманинова я сыграл на вступительном в консерваторию, и сразу пятёрку в диплом получил, больше на общее фортепианоно вообще не ходил.

— Ещё одна неприятная тенденция в нынешних постановках – грубый натурализм, обильное количество кровавого грима. Вашего Марио Каварадосси выволакивали из застенка в белоснежной рубашке и без капли «клюквенного сока» на лице, но мы верили всему, по Станиславскому, и Вашей боли, и то, что кровь горлом вот-вот готова хлынуть. А теперь просто соревнование гримёров, кто лучше разукрасит Художника, смотреть страшно и противно.

— Считаю это отсутствием вкуса у исполнителей. Понятно, что основная здесь режиссёрская воля, но ни один маститый солист не позволит гримёрам хоть что-то сделать против своего желания, с ними как раз всегда можно договориться.

Что делать, у всех свои слабости! Мне, например, страшно нравилось в молодости в финале «Кармен» делать седину у Хозе – настрадался, поседел. Я ведь спел его впервые в 22 года! Теперь понимаю, что тоже фальшивил с юной физиономией и этой бутафорской сединой. Такого рода уловки – нарисованная кровь, седина, наши маленькие мужские радости в ответ на вашу женскую косметику, лак на ногтях и прочее. Хотя истина не в том, настоящая женская сила и привлекательность идёт изнутри, даже если вы просто сидите или стоите.

— Последнее время опять громче зазвучали голоса, что оперы, особенно комические, с массой речитативов, или мало известные, должны исполняться на языке, понятном публике.

— Нет, я однозначно за оригинал, за тот текст, с которым работал композитор. Ведь есть музыка самого языка, и автор неизбежно на неё опирается. Мне приходилось переучивать русские либретто на итальянский, французский языки. И каждый раз это огромная работа по впеванию партии практически заново.

— Помню видео-запись Вашего мастер-класса в Санкт-Петербургской консерватории несколько лет назад. В частности, Вы призываете молодёжь повышать свой общий культурный уровень, больше читать. И уж если предстоит исполнить Дон Карлоса – пойти в Эрмитаж и посмотреть Веласкеса, чтобы иметь понятие об эпохе, о том, как правильно носить костюм. Взгляды, обращённые на Вас в тот момент, не убедили меня, что Вашему совету последуют.

— Тогда, значит, не надо ходить на мои мастер-классы. К сожалению, да, многие ребята, особенно теноры, хотят узнать некий секрет, получить приёмчик, как брать верхний си-бемоль или проходной фа-диезик. Это не ко мне. Я могу заниматься только музыкой, объяснить и подсказать что-то в конкретной партии, сравнить трактовки, помочь найти нужные смысловые акценты.

— Извините, но у мужчин как-то сильнее «резонаторы на мозги давят», а с девушками не пробовали заниматься?

— С девушками заниматься, мне?!

— Ну, я имею в виду вокалом!

— Ааа… боюсь, у меня это в принципе не получится. Многое должно показывать руками, а мои руки будут слишком волновать их…

— Но ведь Вы преподавали в Московской консерватории, хоть и недолго. Один из Ваших учеников, тенор Виталий Таращенко, и до сих пор очень хорошо звучит.

— Это его заслуга, а не моя, сам молодец. Нет, вокальная педагогика слишком глубокий процесс. Чтобы полностью контролировать ученика и нести за него ответственность, надо иметь мастерскую, наподобие художников и скульпторов итальянского Возрождения, и жить рядом: вместе есть, пить, учиться общению с людьми – тогда будет толк.

А разовые уроки или мастер-классы меня мало привлекают, на Западе они основаны на чистой коммерции. Хочу пожить для себя, общаться с друзьями, охотиться, рыбачить. Но если бы здесь, в Москве, ещё лучше в родном моём Санкт-Петербурге, мне были бы предложены условия для преподавания, от которых я не смог бы отказаться – возможно, преодолел бы своё сибаритство.

— Что ж, поживём-увидим. Пока, «закольцовывая» нашу беседу, хотелось бы отметить, что в Интернете уже звучат радостно-удивлённые голоса про чуть не впервые за долгие годы справедливое судейство на Конкурсе, особенно у вокалистов, где подавляющее количество российских участников, казалось бы, предопределяло результат.

— Отрадно слышать. Хоть здесь заметны позитивные изменения. Сколько то лет назад меня ведь уже приглашали возглавить вокальное жюри на Конкурсе им. Чайковского. После долгих раздумий-колебаний и совещания с женой, Тамарой Андреевной Милашкиной, я согласился. Но поставил условие – весь состав жюри предлагаю я, тут же написал список из лучших певцов с мировыми именами, чья профессиональная честность не вызывает ни у кого сомнений. И что же – звонки из оргкомитета тут же прекратились.

— Увы, второго Атлантова нам и этот конкурс не открыл. Единственный тенор, вышедший в финал, Алексей Татаринцев, не удостоился награды.

— Дефицит на теноров в России был всегда, сколько себя помню. А теноровый голос — это нечто особенное, в большей степени состояние души.

Когда я начинал совсем юным, голосок был совсем маленький и лирический. Тогда в Ленинграде популярен был тенор Михаил Александрович, примерно такого плана был и у меня тембр. Потом уже захотелось, физиология потянула в сторону более драматического репертуара. И всегда в лирических партиях хотелось подчеркнуть драматические стороны, а в драматических наоборот — лирику. Если бы судьба дала возможность спеть баритональные партии – с удовольствием сделал бы это. Вот Грязной из «Царской невесты» мне по темпераменту!

— «…люблю, как буйный ветер любит волю» — это и впрямь про Вас, нерастраченного темперамента Вам и сейчас не занимать, Владимир Андреевич, сохраните его ещё на долгие годы!

Беседовала Татьяна Елагина

На фото: Владимир Атлантов

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru