Мы продолжаем знакомить наших читателей со спектаклями, соискателями «золотой маски». Наш корреспондент побывал на спектакле «Мадам Баттерфляй» ростовского музыкального театра. Рецензия публикуется уже после того. как результаты конкурса обнародованы, однако это ни в коей мере не лишает ее актуальности.

Ростовское действо японских страстей, или Усыпление оперой

Оперный критик, перед третьим звонком влетевший в зрительный зал с «предательски» зиявшими пятнами свободных мест, уже к концу первого действия весьма пожалел о том, что не успел до начала спектакля отведать чашечку чудесного "Nescafe Gold".

Ведь в данном случае это было вовсе не подарком от постоянного спонсора фестиваля «Золотая маска», а элементарным средством от бессонницы, ибо музыкальная интерпретация спектакля, словно аморфная тягучая субстанция, «навязчиво» проникая в сознание, как нельзя лучше погружала в атмосферу сонного царства. Надо, впрочем, уточнить, что сей неожиданный эффект вызвал преимущественно вокальный уровень исполнения. Но обо всём – по порядку.

Озвученный выше главный тезис об «усыплении» оперой относится к спектаклю Ростовского Государственного музыкального театра «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Это популярнейшее, почти шлягерное название уже само по себе безотказно действует на подсознание широкой зрительской аудитории. В результате чего по окончании спектакля, состоявшегося 10 апреля 2003 года на сцене Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, благодарная публика «выдала» такой шквал аплодисментов, словно в этот вечер на сцену с Олимпа сошли Боги, воплотившись в певцов. Не разделяя подобного моря восторгов, критик предпочел скромно ретироваться, дабы не расплескать в суматохе тех соображений, что и вылились в предлагаемые ниже заметки.

Рецензируемый спектакль, номинировался «Золотой маской» на звание лучшего спектакля года, в частных же номинациях фигурировали: режиссёр-постановщик Юрий Александров (Санкт-Петербург), сценограф и художник по костюмам Вячеслав Окунев (Санкт-Петербург) и исполнительница главной партии Ирина Крикунова.

В последний раз работу питерского постановочного тандема Юрий Александров-Вячеслав Окунев Москва имела возможность видеть в конце прошлого сезона – спектакль «Хованщина» Мусоргского в Большом театре. Если тогда упомянутый дуэт представил на суд зрителя «чёрно-белый фильм», по эстетике более близкий, наверное, к неореализму, то на этот раз нам показали вполне реалистичную картину в стиле «цветного индийского кино», но только на почве восточного (японского) ориентализма, расцвеченного оттенками жгучих мелодраматических страстей. Спектакль постановочно и впрямь получился отменным. В нём всё традиционно от сценографии до мизансцен, всё скроено добротно и качественно. В наше время зритель, уставший от бесконечных радикальных прочтений и оперного андеграунда, получил редкую, увы, возможность визуального праздника для глаз. И это несмотря на то, что на все три действия был предложен один и тот же набор декораций: непременный японский домик Чио-Чио-сан на фоне абстрактно представленных то ли скал, то ли морской глади со скалистыми берегами, то ли крыш домов, утопающих в морской дымке страны Восходящего Солнца. Главное – то, что японский колорит природы и быта передан весьма впечатляюще, с большим вкусом.

Когда открылся занавес в первом действии, мы увидели жилище Чио-Чио-сан, помещённое в пространстве сцены ближе к правой кулисе. Ну, справа – так справа: какая, в общем-то, разница? Но почему-то вдруг подумалось, а что если, например, домик Жизели в одноимённом классическом балете переставить слева направо? Уверяю, это вызвало бы настоящую бурю возмущения в рядах бывалых балетоманов, милый консерватизм которых непререкаем и дорогого стоит! Но операманы – народ всё же более демократичный, и заниматься подобными «изысками» никому и в голову не придёт. Да и я после первого антракта уже начал потихоньку забывать свои «мысли по случаю», но… во втором действии домик главной героини, неожиданно переместившийся на середину сцены, а в третьем, как нетрудно догадаться, очутившийся слева, вернул меня к прежним мыслям.

И тут всё прояснилось. В сюжете этой внешне достаточно статичной музыкальной драмы кажущиеся на первый взгляд наивными «перестановки» сценического реквизита имеют свою вполне конкретную метафорическую нагрузку, о которой с уверенностью можно сказать – в данном случае от перестановки слагаемых сумма меняется. Этот лёгкий сценографический штрих, с одной стороны, не выводит резко зрительское восприятие из статического поля неспешного приближения к драматической развязке; а с другой, вкупе с такими вспомогательными аксессуарами, как, например, «порхающие» бабочки на прутиках в руках миманса или тревожно и тихо падающий снег на фоне оркестровой интродукции в начале третьего действия, создаёт иллюзию динамики, изменчивости пространства и природы, вобравших в себя вечную метафизику разыгрывающейся на наших глазах драматической коллизии.

Причём, если между первым и вторым действием по сюжету проходит три года, то второй «антракт» воспринимается как один миг: трагедия всё ближе и ближе к своему финалу… И если вспомнить, что третье действие – это вторая картина второго акта в первоначальной двухактной редакции этой оперы, то постановочная задача сквозного действия оказывается успешно решённой. Вообще быструю «смену декораций» (в данном спектакле это – наступление зимы) вполне можно трактовать как диалектическую скоротечность жизни, а леденящий холод первого снега как тревожную метафизику, синтез которых представляет две симметричные и противоположные грани спектакля. Сама же постановка при этом неожиданно достигает невидимого, едва уловимого уровня философского обобщения драмы кризиса общечеловеческих ценностей, едва ли не самые главные из которых – любовь, самопожертвование и верность. Достойная цель – достойное воплощение!

Помимо детальной проработки постановщиками сценического поведения главных персонажей, интересно и режиссёрское воплощение включённых композитором в ход музыкального повествования национально-бытовых персонажей, имеющих фоновое, второстепенное значение. Это и колоритный образ маклера-свата Горо, и эпическая фигура принца Ямадори – второго «претендента на руку и сердце» Мадам Баттерфляй, и, конечно же, типаж непримиримого фанатика-ортодокса Бонзы, устраивающего скандал во время свадьбы главных героев на почве их религиозной несовместности. Вспомним, что во имя любви к Пинкертону Чио-Чио-сан принесла в жертву свою веру!

Чуть весомее задача двух других персонажей из лагеря «сочувствующих» главной героине. Это представители двух противоположных миров – западного (американский консул Шарплес) и восточного (преданная своей госпоже Сузуки). Роль этих персонажей местами подобна роли хора в древнегреческой трагедии, они по ходу дела высказывают своё мнение о событиях и поведении главных героев. Различны лишь оттенки их отношения к Чио-Чио-сан: со стороны Сузуки это – сострадание и жалость, со стороны Шарплеса – нежность и участие (последний даже пытается быть резонёром по отношению к Пинкертону). Это всё – проявления своеобразной симметрии музыкальной драматургии, корреляция которой с классической симметрией этой традиционной (в хорошем смысле) постановки очевидна.

Хороши и костюмы. Для провинциального оперного театра это кажется даже неожиданным. Яркая (но не кричащая) гамма красок, фактурность и классицизм сценического костюма в этом спектакле – важная составляющая сценографического ряда.

Мы так много внимания уделили собственно постановке, ибо это – то главное, чем запоминается спектакль, а говорить о певцах по большому счёту особо и нечего. Но кратко отметив вполне достойный вокал Петра Макарова (Шарплес), не вызывающее никаких эмоций «дежурное» пение Оксаны Андреевой (Сузуки) и намеренно ничего не говоря ни о вокальных, ни об актёрских «достижениях» Владимира Кабанова в роли Пинкертона, дабы не выйти за пределы цивилизованной критики, уделим основное внимание исполнительнице главной партии – Ирине Крикуновой.

Как известно, вокальная сторона партии Мадам Баттерфляй весьма «неблагодарна» в том смысле, что содержит как нежнейший акварельный пласт пуччиниевской мелодики, так и музыкальное письмо, требующее от певицы невероятного драматизма и вокального напора, не в вульгарном, конечно же, смысле, а в смысле необходимости необычайной вокальной выносливости, умения петь на forte и владения развитым нижним регистром, без которых невозможно почувствовать нерв этой драмы человеческих страстей. Если первое певице хоть как-то удаётся, то драматизма её пение лишено вовсе. Её голос – скорее лирическое сопрано, тембрально ничем не выделяющееся и начисто лишённое обертонов. Верхний регистр весьма ограничен, а нижний отсутствует вообще. Ирина Крикунова вынуждена в силу этого постоянно балансировать на «середине».

На выходной арии-рассказе Мадам Баттерфляй Nessuno si confessa mai nato in povertа и финальном любовном дуэте первого действия просто умираешь от скуки, хотя музыкальные достоинства этих страниц партитуры неоспоримы. Но если в первом действии свежесть голоса компенсирует монотонность и невыразительность вокального интонирования, то во втором действии недостаток певческого ресурса певицы обнаруживает заметную усталость голоса. В результате его иногда даже плоховато слышно, хотя оркестр изо всех сил пытается не греметь и иногда это у него получается. Не удалась певице и знаменитая ария «надежды и ожидания» Un bel di vedremo. Приходится лишь сожалеть, что наша Мадам Баттерфляй в этот раз так и не «вручила» фирменную «визитную карточку» своему зрителю.

Актёрская сторона образа Мадам Баттерфляй проигрывает не вполне фактурной для партии молодой героини сценической внешностью, скованным сценическим движением, местами угловатым пластическим рисунком роли. Степень погружения певицы в образ и драматическая игра также были не всегда достаточны и убедительны.

Оркестр под управлением музыкального руководителя и дирижёра-постановщика Роберта Лайалла (США) провёл спектакль без особых откровений, но и без особых нареканий, а немногочисленные оркестровые фрагменты прозвучали даже очень энергично и свежо, в интродукции к третьему действию обнаружив даже некую философскую сосредоточенность. В целом же оркестр выступил в качестве вполне приличного аккомпанемента певцам и, казалось, следовал за главной героиней, пытаясь подать как можно в более выгодном свете то немногое, что имеется в певческом арсенале певицы. В результате всех нас и «усыпил», так что критику волей-неволей приходилось отведывать в антрактах по чашечке чудесного бесплатного кофе. И уже по окончании спектакля, ободрившись кофейными флюидами и определив своё отношение к данному артефакту, однозначно сделать для себя следующие выводы:

\a) на звание лучшего спектакля года постановка явно «не тянет» (слишком уж слаба её музыкально-вокальная сторона);
б) номинирование режиссуры, сценографии и костюмов вполне оправдано;
в) кандидатура исполнительницы главной партии, мягко говоря, вызывает недоумение.

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru